Когда доктор Кэмден впрыснул Каупервуду морфий и ему стало немного легче, Джемисон прочел вслух телеграмму Эйлин.
– Да, так будет лучше, – слабым голосом согласился Каупервуд, – закажите для меня номер.
Рухнули все его планы, и о чем бы он ни думал – все вызывало в нем чувство безграничной усталости. Что-то будет с его домом! С картинной галереей! А больница, которую он собирался основать! И ведь он хотел вернуться в Лондон к своим делам, к постройке метрополитена! Но нет, довольно – он не хочет больше думать ни о чем и ни о ком, кроме Беренис.
Так он пролежал до утра, когда пароход вошел в нью-йоркский порт и стал пришвартовываться. По царившему вокруг шуму, грохоту и движению Каупервуд понял, что путешествие окончено.
Тем временем доктор Джеймс, наняв лодку, подъехал к борту «Императрицы», все еще стоявшей на дальнем рейде, и, расспросив доктора Кэмдена и Джемисона об их дальнейших планах, направился в каюту Каупервуда.
– Здравствуйте, Фрэнк! Вот и я! – провозгласил он с порога. – Ну, как вы себя чувствуете? Вот увидите: все сразу пройдет, как только я дам вам нужное лекарство. И извольте ни о чем не тревожиться. Предоставьте уж все мне, своему сподвижнику по Монте-Карло.
– Я знал, что если вы придете, Джефф, – слабым голосом сказал Каупервуд, – все будет в порядке.
И он благодарно сжал руку врача.
– Мы решили перевести вас в «Уолдорф» в карете «Скорой помощи», – продолжал Джеймс. – Вы ведь не возражаете? Право, так будет лучше: вы легче перенесете поездку, вот увидите.
– Я не возражаю, – отвечал Каупервуд. – Но только постарайтесь оградить меня от репортеров – хотя бы, пока я не устроюсь в отеле. Я не уверен, что Джемисон сумеет справиться с ними.
– Предоставьте это мне, Фрэнк. Я обо всем позабочусь. Для вас сейчас главное – лежать и молчать. Я приеду попозже, тогда и поговорим. А сейчас пойду займусь делами.
В эту минуту вошел Джемисон.
– Идемте, Джемисон, – сказал Джеймс. – Прежде всего нам надо повидать капитана.
И они вместе вышли из каюты.
Через три четверти часа карете «Скорой помощи», ожидавшей неподалеку от порта, было приказано дать задний ход и подъехать к выходу № 4, где было так пустынно, словно уже все сошли на берег и на судне не осталось ни одного пассажира. Два санитара с полотняными носилками проследовали за Джемисоном в каюту Каупервуда и перенесли его в карету. Дверцы захлопнулись, шофер позвонил в гонг, и автомобиль помчался; в кучке репортеров, стоявших поблизости, раздались удивленные восклицания:
– Что это значит? Ловко же нас провели! Кто бы это мог быть?
Попытка узнать, кто же это так серьезно болен, что пришлось вызывать карету «Скорой помощи», ни к чему не привела; тогда один из репортеров вспомнил, что у него есть на пароходе знакомая сиделка, и вскоре принес потрясающую новость: неизвестный больной не кто иной, как Фрэнк Алджернон Каупервуд, знаменитый финансист. Но чем он болен? И куда его отвезли? Кто-то предложил узнать это у миссис Каупервуд, и тотчас несколько человек бросились к ближайшему телефону, чтобы расспросить Эйлин, правда ли, что ее мужа увезли с «Императрицы» в карете «Скорой помощи», и если да, то где он теперь. Это верно, ответила она, он болен и его, разумеется, отвезли бы в особняк на Пятой авеню, но дело в том, что особняк сейчас перестраивается, – ведь он должен будет вместить богатейшую коллекцию живописи и скульптуры, которая все еще пополняется и со временем станет собственностью города Нью-Йорка. А пока что мистер Каупервуд пожелал поселиться в «Уолдорф-Астории» – там ему будет обеспечен должный уход и покой, чего ему нельзя сейчас предоставить дома.
И вот к часу дня все газеты уже пестрели сообщениями о прибытии Каупервуда, его болезни и о том, где он находится; однако доктор Джеймс распорядился, чтобы без его письменного разрешения к Каупервуду не пропускали ни одного посетителя, – три сиделки были обязаны следить за этим.
Меж тем Каупервуд, понимая, что до Беренис могут дойти тревожные вести о его болезни, попросил доктора Джеймса послать ей на пароход – она все еще находилась в пути – следующую телеграмму: «Сообщения о моей болезни крайне преувеличены. Поступай, как условились. Нахожусь на попечении доктора Джеймса. Он скажет, что тебе делать. Любящий тебя Фрэнк».
Вести были невеселые, и все же Беренис несколько утешило, что Каупервуд в состоянии телеграфировать, чтобы успокоить ее. Но что с ним, неужели болезнь обострилась? Во всяком случае, как бы это ни кончилось, ее место – рядом с ним.
Однако под вечер, проходя через салон, она увидела на доске для сообщений известие, которое потрясло и испугало ее: «Знаменитый американский финансист и железнодорожный магнат, владелец лондонской подземки, Фрэнк Каупервуд внезапно заболел на борту парохода „Императрица“ и по прибытии в Нью-Йорк отвезен в отель „Уолдорф-Астория“».
Ошеломленная, расстроенная холодными словами газетного сообщения, Беренис все же облегченно вздохнула, узнав, что Каупервуд в отеле, а не у себя дома. Ей ведь приготовлен там номер, так что она будет хотя бы поблизости. Правда, не исключено, что она может столкнуться там с Эйлин, – это было бы тягостно не только ей, но и Каупервуду. Да, но он просил, чтобы она не отступала от прежних планов и остановилась в отеле, – значит, он что-то придумал. Однако в какое двусмысленное положение она себя ставит! Как это не похоже на уединение Прайорс-кова, где можно было не опасаться сплетен и пересудов! А хватит ли у нее решимости и сил, чтобы пройти через такое испытание? И все же, как это ни трудно, как ни опасно, она должна быть рядом с ним, а там будь что будет. Он нуждается в ней, и она должна прийти ему на помощь.
Приняв это решение, Беренис, как только пароход пристал на следующее утро к берегу и таможенники осмотрели ее багаж, тотчас отправилась в отель «Уолдорф-Астория» и преспокойно зарегистрировалась под именем Кэтрин Трент. Но, оставшись одна в своем номере, она призадумалась. Как все сложно и запутано! Что же теперь делать? Эйлин, наверно, уже у него. Ее размышления были прерваны телефонным звонком: доктор Джеймс сообщал, что Каупервуд хочет ее видеть, он находится в номере 1020. Беренис от души поблагодарила и сказала, что сейчас придет. Доктор Джеймс добавил, что хотя Каупервуду пока и не грозит особой опасности, он все же приказал никого к нему не пускать в течение нескольких дней – никого, кроме Беренис: больному прежде всего необходим отдых и покой.
В номере 1020 Беренис тотчас провели к Каупервуду: он полулежал, весь обложенный подушками, очень бледный, с каким-то отсутствующим видом, но, едва вошла Беренис, лицо его оживилось. Она наклонилась и поцеловала его.
– Дорогой мой! Какое несчастье! Я так боялась, что это путешествие окажется тебе не под силу. И меня не было с тобой! Но доктор Джеймс уверяет, что это не опасно. Помнишь, ты ведь быстро оправился после первого приступа; уж конечно, если как следует за тобой ухаживать, ты и на этот раз скоро поправишься. Ах, если б только я могла быть все время с тобой! Я бы тебя очень скоро поставила на ноги!
– Но, Беви, дорогая, – заметил Каупервуд, – уже от одного того, что я смотрю на тебя, мне становится лучше. Конечно, мы устроим так, чтобы ты бывала у меня. Правда, обо мне сейчас слишком много кричат в газетах, и чем меньше это тебя коснется, тем легче у меня будет на душе. Но я объяснил Джеффу, в чем дело, он все понимает и сочувствует нам. Больше того – он будет сообщать тебе, когда можно меня навестить. Ты ведь знаешь, тебе надо избегать только одного человека. Но ты будешь держать постоянную связь с доктором Джеймсом; я думаю, все обойдется благополучно, пока я здесь. Я уверен, все будет в порядке.
– Какой ты у меня мужественный, мой Фрэнк. Ты же знаешь, я согласна на все, лишь бы находиться подле тебя. Я буду как можно осмотрительнее и осторожнее. А пока – я люблю тебя и буду все время за тебя молиться.
Она наклонилась и снова поцеловала его.
Глава 67
Сообщение о внезапной тяжелой болезни Каупервуда, появившееся прежде всего в местных нью-йоркских газетах, выросло чуть ли не в международную сенсацию. Это событие затрагивало интересы и капиталовложения тысяч людей, не говоря уже о банках и банкирах. На следующий же день корреспонденты крупнейших газет Англии, Франции и всех стран Европы через агентства Юнайтед Пресс и Ассошиэйтед Пресс не только проинтервьюировали Джемисона и доктора Джеймса, но и обратились к известным американским финансистам с вопросом – каковы могут быть последствия смерти Каупервуда.
Некоторые акционеры проявляли столько беспокойства, высказывали столько опасений, что кое-кому из директоров лондонской подземки пришлось выступить с заявлениями по поводу болезни Каупервуда и ее значения для дела. Например, передавали, что мистер Ликс, занимавший в то время пост председателя правления Районной дороги и слывший доверенным человеком Каупервуда, сказал, что «все необходимые меры на случай болезни мистера Каупервуда и появления каких-либо затруднений в делах приняты давным-давно. В совете директоров метрополитена по всем вопросам существует полное согласие. У огромной системы подземных железных дорог – блестящее будущее, в нашем предприятии нет и следа смятения или беспорядка».
А некто Уильям Эдмундс, директор лондонской компании по строительству железнодорожного оборудования и прокладке дорог, заявил: «Все идет как по маслу. Дело поставлено настолько хорошо, что болезнь или временное отсутствие мистера Каупервуда не могут на нем отразиться».
Лорд Стэйн сказал: «Строительство подземных дорог идет как нельзя лучше; мистер Каупервуд с самого начала так поставил дело, что, хотя он сейчас и вынужден временно отстраниться от управления им, это не вызовет никаких серьезных осложнений. Мистер Каупервуд слишком крупный организатор, чтобы ставить работу целого огромного предприятия в зависимость от какого-либо одного человека. Но, разумеется, мы надеемся, что он скоро выздоровеет и вернется к делам, – его присутствие нам всегда желательно».