Иными словами, несмотря на свою грубоватость, Эйлин Батлер была самостоятельной действующей силой. Ее натура, протестовавшая против стесненных условий, в которых она оказалась, была почти иррационально честолюбивой. Стоит лишь подумать, как долго, будучи рожденной в семье Батлеров, она была жертвой банальных условностей и обстоятельств, в то время как теперь, благодаря связи с Каупервудом и подчинению его превосходному интеллекту и финансовому положению, она узнавала многие удивительные вещи о светском обществе и рафинированном образе жизни, о которых раньше не подозревала. Можно представить ее восторг при мысли о будущей карьере в качестве жены такого человека, как Фрэнк Каупервуд. Изощренная красота его ума, которую он с радостью раскрывал перед ней после долгих интимных ласк, точность его замечаний и наставлений не ускользала от ее внимания. Она дивилась его финансовому мастерству, художественному чутью и мечтам о прекрасном будущем. И это было слаще всего – он принадлежал ей, а она ему. Иногда она на самом деле была вне себя от радости.
В то же время репутация ее отца как бывшего сборщика мусора («помойщика», как нелестно отзывались о нем старые знакомые), ее безуспешные попытки как-то исправить вульгарность и художественную безвкусицу в своем доме и прощание с надеждой когда-либо оказаться допущенной в благородные круги, которые представлялись ей прибежищем настоящей респектабельности и достойного положения в обществе, уже в ранней юности вызывали в ней бурный протест против домашнего окружения. Ей хотелось роскоши, величия и высокого статуса. Ну что же; если она получит этого мужчину, все придет к ней. Казалось бы, на этом пути стояли непреодолимые преграды, но у нее был отнюдь не слабый характер, впрочем, как и у него. С самого начала по темпераменту они напоминали двух леопардов, обхаживающих друг друга. Ее собственные мысли, примитивные, полуосознанные и почти невысказанные, отчасти совпадали с его мыслями по прямолинейности и силе воздействия.
– Думаю, папа не знает, как это сделать, – однажды сказала она ему. – Он не виноват; он просто не может и понимает это. Сколько лет я хотела, чтобы он переехал из нашего старого дома! Он знает, что это необходимо, но все бесполезно.
Она помедлила, устремив на него ясный, прямой и энергичный взгляд. Ему нравилась медальная лепка ее лица, округлая, почти греческая форма.
– Не переживай, любимая, – отозвался он. – Скоро мы все устроим. Прямо сейчас я не вижу выхода, но думаю, лучше всего будет однажды признаться Лилиан в наших чувствах и посмотреть, можно ли устроить другой план действий. Я хочу сделать так, чтобы дети не пострадали. Я вполне могу обеспечить их, но совсем не удивлюсь, если Лилиан будет готова отпустить меня. Она определенно не захочет никакой огласки.
Он практично и вполне по-мужски рассчитывал на любовь жены к детям.
Взгляд Эйлин стал неуверенным и вопрошающим, но по-прежнему ясным. Она была не чужда жалости к ближнему, но эта ситуация как будто не требовала сочувствия с ее стороны. Миссис Каупервуд была недружелюбно настроена к ней. Эта неприязнь не обосновывалась ничем, кроме мировоззрения. Миссис Каупервуд не могла понять, почему девушка выступает с таким апломбом и «воображает себя важной особой», а Эйлин не понимала, как женщина может быть такой вялой и жеманной. Видеть Лилиан Каупервуд женой такого молодого и энергичного человека, как Фрэнк, и сознавать, что эта женщина, хотя она на пять лет старше мужа и родила двух детей, ведет себя так, как будто с романтикой и удовольствиями давно покончено, было почти невыносимо для нее. Разумеется, Лилиан была неподходящей парой для Фрэнка, и, конечно же, ему была нужна молодая женщина вроде нее самой, и судьба привела его к ней. Как чудесно они заживут вдвоем!
– О, Фрэнк! – снова и снова восклицала она. – Если бы мы только смогли это сделать! Как ты думаешь, у нас получится?
– А ты сомневаешься? Конечно, мы сможем; это лишь вопрос времени. Думаю, если я объяснюсь с ней начистоту, она не станет удерживать меня. А тебе нужно внимательно следить за собой. Если твой отец или брат когда-нибудь заподозрят меня, то этот город взорвется, если не хуже. Они будут оспаривать все мои сделки или даже постараются убить меня. Ты тщательно следишь за всем, что ты делаешь?
– Постоянно. Если что-то случится, я буду все отрицать. Они ничего не докажут без моего участия. В конце концов мы все равно будем вместе.
В то время они находились в доме на Десятой улице. Она нежно гладила его щеки и влюбленно смотрела на него.
– Я все сделаю для тебя, дорогой, – пообещала она. – Если понадобится, я умру за тебя. Я так тебя люблю!
– Нам ничего не грозит, милая. Тебе не придется делать ничего подобного. Но будь осторожна.
Глава 23
После нескольких лет этой тайной связи, когда узы симпатии и взаимопонимания становились все более прочными, грянула буря. Она разразилась нежданно, как гром с ясного неба, независимо от воли и намерения какого-либо человека. Это был лишь пожар, причем отдаленный, – великий чикагский пожар 7 ноября 1871 года, который полностью уничтожил деловую часть города и мгновенно породил недолгую, но бурную финансовую панику во многих городах США. Пожар начался в субботу и почти беспрепятственно продолжался до следующей среды. Сгорели банки, торговые дома, транспортные узлы и целые кварталы жилых домов. Самые тяжелые потери понесли страховые компании, и многие из них сразу закрылись. В результате убытки понесли производители и оптовики в других городах, которые вели дела с Чикаго, и чикагские коммерсанты. Колоссальные убытки понесли многочисленные капиталисты из восточных штатов, которые в последние годы были владельцами и арендаторами великолепных деловых зданий, торговых центров и частных резиденций, благодаря которым Чикаго уже тогда мог соперничать с любым другим городом на континенте. Транспортные потоки были нарушены, и дельцы на Уолл-стрит, Третьей улице в Филадельфии и Стейт-стрит в Бостоне мгновенно оценили серьезность ситуации уже по первым сообщениям. В выходные дни после закрытия биржи ничего нельзя было поделать, так как новость пришла с опозданием. Но в понедельник новости обрушились широким и быстрым потоком, и владельцы ценных бумаг железнодорожных и трамвайных компаний, правительственных облигаций и всевозможных акций и долговых обязательств начали сбрасывать их на рынок, чтобы получить наличность. Естественно, банки отозвали свои займы, и наступила биржевая паника, сравнимая лишь с «черной пятницей» на Уолл-стрит двумя годами раньше.
Каупервуд и его отец находились за городом, когда начался пожар. Вместе с несколькими друзьями из числа банкиров они поехали осматривать предполагаемый маршрут новой паровозной ветки, под которую было желательно получить кредит. Большую часть пути они проделали в легких двухместных колясках и поздним вечером в воскресенье вернулись в Филадельфию, где крики мальчишек-газетчиков сразу же привлекли их внимание:
– Эй! Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Все о большом пожаре в Чикаго!
– Экстренный выпуск! Чикаго сгорел дотла! Экстренный выпуск!
Крики были протяжные, зловещие, почти душераздирающие. В мрачных воскресных сумерках весь город будто погрузился в раздумье и молитвы, облетевшая листва и холодный воздух создавали унылое, безрадостное настроение.
– Эй, мальчик, – позвал Каупервуд, увидев плохо одетого паренька с пачкой газет под мышкой, завернувшего за угол. – Что там такое? Пожар в Чикаго?
Он многозначительно посмотрел на отца и других банкиров, когда потянулся за газетой, но лишь взглянув на заголовки, осознал размер катастрофы.
Пожар беспрепятственно бушует в коммерческих районах города со вчерашнего вечера. Банки, торговые дома и общественные здания лежат в руинах. Прямое телеграфное сообщение нарушено с трех часов сегодняшнего дня. Никакой надежды на скорое окончание катастрофы.
– Выглядит довольно серьезно, – спокойно обратился он к своим спутникам. В его глазах и голосе появилась холодная, властная сила. Несколько позже он обратился только к отцу: – Если большинство банков и брокерских контор не будут держаться вместе, начнется паника.
Он быстро, блестяще и беспристрастно оценил свои непогашенные обязательства. Банк отца держал ценные бумаги его трамвайных компаний на сто тысяч долларов под залог в шестьдесят процентов от номинала. Бумаги городского займа еще на пятьдесят тысяч долларов были заложены под семьдесят процентов от номинала. Отец находился в доле с ним, выделив более сорока тысяч долларов наличными на обеспечение рыночных манипуляций с этими бумагами. Банковский дом «Дрексель и Кº» числился в его отчетности кредитором на сто тысяч долларов, и эта ссуда будет востребована к погашению, если только они не проявят особого милосердия. «Джей Кук и Кº» также был его кредитором на сто пятьдесят тысяч долларов. В четырех небольших банках и трех брокерских компаниях он числился дебитором на суммы от пятидесяти тысяч долларов и меньше. Городской казначей участвовал с ним в предприятиях на общую сумму около полумиллиона долларов, и огласка непременно приведет к скандалу; участие казначея штата оценивалось в двести тысяч долларов. Были сотни мелких счетов на суммы от ста долларов до пяти и десяти тысяч. Паника будет означать не только отзыв депозитов и досрочное погашение ссуд, но и тяжелую депрессию на фондовом рынке. Как он сможет реализовать свои ценные бумаги? Как продать их, не слишком много потеряв в стоимости, чтобы его состояние не было потеряно и он не оказался банкротом? Это был главный вопрос.
Он продолжал напряженно размышлять, когда прощался со спутниками, которые спешили домой, обремененные собственными невеселыми мыслями.
– Тебе лучше ехать домой, отец, а мне нужно послать кое-какие телеграммы. (Тогда телефон еще не был изобретен.) Скоро я приеду, и мы все обговорим. Дело оборачивается не лучшим образом. Ни с кем не говори об этом, пока мы не побеседуем и не решим, что делать дальше.