бвинения в определенной мере являются тождественными. Они перекрывают и дополняют друг друга. Народ в лице своего представителя, окружного прокурора, утверждает, что ответчик в лице мистера Фрэнка А. Каупервуда виновен по всем четырем пунктам обвинения. Теперь, джентльмены, мы перейдем к истории этого преступления, которое, по моему личному мнению, служит доказательством того, что ответчик обладает коварным и опасно преступным умением распоряжаться финансами, что мы и надеемся доказать с помощью свидетелей.
Поскольку судебная процедура не допускала перерыва в изложении дела со стороны обвинения, Шэннон перешел к собственной версии того, как Каупервуд познакомился со Стинером и постепенно втерся ему в доверие. Он рассказал, как плохо Стинер разбирался в финансах и каким доверчивым он был вплоть до того дня, когда Каупервуд получил чек на шестьдесят тысяч долларов. Стинер, будучи городским казначеем, не знал о выписанном чеке, что составляло основу для обвинения в присвоении чужих средств. С другой стороны, Каупервуд, получивший чек, злоумышленно распорядился сертификатами, предположительно купленными для амортизационного фонда, если они вообще были приобретены. Все это, по словам Шэннона, составляло суть преступлений, предъявленных ответчику, в которых он был несомненно виновен.
– Джентльмены, мы имеем прямые и убедительные доказательства всего вышесказанного, – энергично заключил Шэннон. – Это не слухи или домыслы, а очевидные факты. Вам будут представлены неопровержимые свидетельства, как именно это было сделано. И если затем у вас останется впечатление, что этот человек невиновен, что он не совершал те преступления, в которых его обвиняют, вы можете оправдать его. С другой стороны, если вы сочтете, что свидетели, которых мы приведем к присяге, говорят правду, то вы можете осудить его и определить, каким будет вердикт. Благодарю за внимание.
Присяжные зашевелились и расселись поудобнее. Их покой был недолгим, поскольку Шэннон назвал имя Джорджа У. Стинера, который поспешно вышел вперед, очень бледный, вялый и измученный. Когда он занял место свидетеля, положил руку на Библию и поклялся говорить правду, его глаза нервно бегали по сторонам.
Когда он начал давать показания, его голос был довольно слабым. Сначала он рассказал, как познакомился с Каупервудом в начале 1866 года, хотя он точно не помнил, в какой день это произошло. Это случилось во время его первого срока на должности городского казначея, в которую он вступил осенью 1864 года. Он был обеспокоен состоянием городского долга, бумаги которого опустились ниже номинала, но по закону могли продаваться городскими властями только по номинальной стоимости. Кто-то рекомендовал ему Каупервуда, кажется мистер Стробик, хотя он не был совершенно уверен. В затруднительных случаях у городских казначеев было принято пользоваться услугами брокеров, поэтому он лишь следовал обычаю. Подталкиваемый вопросами и подсказками Шэннона, он поведал о содержании первого разговора с Каупервудом, который запечатлелся в его памяти. Мистер Каупервуд сказал, что он может добиться желаемого результата; потом он ушел и через какоето время представил Стинеру свой план действий. Стинер в общих чертах описал эту схему, не слишком лестную для человеческой честности в целом, зато свидетельствовавшую о человеческой изобретательности и хитроумии.
После долгого обсуждения событий прошлого история отношений между Стинером и Каупервудом наконец дошла до того времени, когда сотрудничество и деловое взаимопонимание достигли выгодного для обеих сторон состояния, и Каупервуд стал распоряжаться ценными бумагами городского займа на несколько миллионов долларов, покупая и продавая их по своему усмотрению в целях городского благосостояния. Более того, была заключена сделка, в результате которой он инвестировал для себя и Стинера пятьсот тысяч долларов городских денег под чрезвычайно низкий процент в прибыльные акции городских трамвайных компаний. Было ясно, что Стинеру не хочется распространяться на эту тему, но Шэннон, понимавший, что впоследствии он будет должен выступить с обвинением в растрате против самого Стинера и что Стэджер вскоре приступит к перекрестному допросу свидетеля, не хотел напускать тумана. Ему хотелось закрепить в восприятии присяжных образ Каупервуда как хитроумного и пронырливого человека, и в определенной степени ему это удалось. Иногда, после того или иного упоминания о финансовом мастерстве Каупервуда, тот или иной присяжный заседатель поворачивался и смотрел на него. Тот замечал происходящее и старался произвести на них как можно более благоприятное впечатление, глядя на Стинера с проникновенным и понимающим видом.
Между тем допрос свидетеля подошел к событиям второй половины дня 9 октября 1871 года, когда Альберт Стайерс вручил Каупервуду пресловутый чек на шестьдесят тысяч долларов. Шэннон показал Стинеру этот чек. Видел ли он его раньше? Да. Где? В кабинете окружного прокурора Петти 20 октября сего года или около того. В тот раз он впервые увидел этот чек? Да. Он слышал об этом чеке когда-либо раньше? Да. Когда именно? Десятого октября. Не будет ли он любезен рассказать присяжным заседателям, как и при каких обстоятельствах это произошло? Стинер заерзал на стуле. Ему было тяжело признаться, как все было на самом деле; это было нелестной характеристикой для него и его нравственности, если не сказать больше. Откашлявшись, он принялся излагать свою короткую и горестную жизненную драму, когда Каупервуд, оказавшийся в стесненных обстоятельствах и близкий к банкротству, пришел в его офис и потребовал ссудить ему триста тысяч долларов в дополнение к общей сумме долга.
Здесь последовали ожесточенные препирательства между Стэджером и Шэнноном, ибо первый стремился продемонстрировать, что Стинер лжет с самого начала. Стэджер высказал протест по этому поводу и увел обсуждение в сторону от главной темы на основании того, что Стинер постоянно говорил «я думаю» или «как мне кажется».
– Я возражаю! – неоднократно восклицал Стэджер. – Я считаю, что это показание должно быть изъято из протокола как несущественное и не имеющее отношения к делу. Свидетелю не разрешается строить догадки, и это хорошо известно стороне обвинения.
– Ваша честь, – настаивал Шэннон. – Я прилагаю все силы для того, чтобы свидетель дал ясные и честные показания; надеюсь, что он так и поступает.
– Возражаю! – громогласно повторил Стэджер. – Ваша честь, я настаиваю на том, что окружной прокурор не имеет права создавать предвзятое мнение у присяжных лестными оценками насчет искренности свидетельских показаний. Мнение обвинения о свидетеле и о честности его слов не имеет отношения к данному делу. Я вынужден просить вашу честь вынести ему четкое предупреждение об этом.
– Протест принят, – объявил судья Пейдерсон. – Прошу сторону обвинения изъясняться более ясно.
В определенном смысле свидетельские показания Стинера играли важную роль, поскольку проясняли то, что Каупервуд не хотел бы предавать огласке. Речь шла о последней размолвке между ними, о том, что Стинер недвусмысленно заявил Каупервуду, что больше не даст ему денег из городской казны, о том, что Каупервуд дважды – за день до получения чека и на следующий день – говорил Стинеру о своем отчаянном положении и о том, что если он не получит триста тысяч долларов, то обанкротится и тогда их со Стинером ждет разорение. По словам Стинера, утром того дня он отправил Каупервуду предписание, запрещавшее покупку сертификатов городского займа для амортизационного фонда. Лишь после разговора в тот же день Каупервуд обманом получил чек на шестьдесят тысяч долларов от Альберта Стайерса без ведома Стинера, а потом, когда Стинер послал Стайерса с требованием вернуть чек, то получил отказ, хотя в пять часов вечера на следующий день Каупервуд произвел переуступку прав собственности. А сертификаты, в обеспечение которых был выписан чек, так и не поступили в амортизационный фонд, где им следовало находиться. Такое свидетельство не предвещало ничего хорошего для Каупервуда.
Если кто-то думает, что все это совершалось без многочисленных жарких протестов и оговорок Стэджера, сделанных тогда, а впоследствии и Шэнноном при перекрестном допросе Стинера, то он глубоко заблуждается. Иногда казалось, что зал суда начинает блистать и сыпать искрами от ожесточенных пререканий этих двух джентльменов, и судья был вынужден стучать молотком по столу и угрожать им штрафом за неуважение к суду, чтобы призвать обоих к порядку. В то время как Пейдерсон был крайне раздосадован, присяжные заседатели были удивлены и заинтересованы.
Оба юриста извинились за свое поведение, как это обычно происходит в таких случаях, но на самом деле это почти не имело значения. Их позиции и настроения оставались прежними.
– Что он сказал вам девятого октября этого года, когда пришел к вам и потребовал дополнительную ссуду в триста тысяч долларов? – обратился Шэннон к Стинеру после одного из этих досадных перерывов. – Опишите мне его слова так ясно, как можете вспомнить, по возможности, дословно.
– Возражаю! – энергично вмешался Стэджер. – Его дословная речь не сохранилась нигде, кроме воспоминаний мистера Стинера, а в данном случает его память не может служить надежным свидетельством. Свидетель обязался придерживаться общих фактов.
Судья Пейдерсон скупо улыбнулся.
– Протест отклоняется, – произнес он.
– Возражаю! – вскричал Стэджер.
– Насколько я помню, – ответил Стинер, нервозно барабаня кончиками пальцев по ручке кресла, – он сказал, что если я не ссужу ему триста тысяч долларов, то он обанкротится и тогда я тоже разорюсь и отправлюсь в тюрьму.
– Решительно протестую! – Стэджер вскочил на ноги. – Ваша честь, я протестую против самой манеры расследования, предпринятой стороной обвинения. Доказательства, которые окружной прокурор старается извлечь из ненадежной памяти свидетеля, противоречат закону и прецедентному праву, а также не имеют определенного отношения к обстоятельствам дела и не могут подтвердить или опровергнуть то, что мистер Каупервуд думал или не думал о своем так называемом банкротстве. Мистер Стинер может дать свою версию этого разговора или любого другого разговора, происходившего в это время, а мистер Каупервуд приведет свою версию. Несомненно, они будут отличаться. Я не вижу смысла в линии расследования, предпринятой мистером Шэнноном, если она не заключается в том, чтобы создать у присяжных пристрастное отношение к определенным допущениям, выгодным для обвинения моего подзащитного, но не подкрепленным конкретными фактами. Полагаю, вам следует предупредить свидетеля, чтобы он излагал лишь те факты, которые помнит точно, а не «думает», будто может припомнить. Со своей стороны я полагаю, что все показания, выслушанные за последние пять минут, могут быть вычеркнуты из судебного протокола.