Затем он вызвал в качестве свидетеля Артура Риверса, который был доверенным агентом Каупервуда во время биржевой паники и дал показания о больших объемах ценных бумаг городского долга, которые он приобретал с целью оставаться на рынке. После него выступили братья Каупервуда, Эдвард и Джозеф, подтвердившие инструкции от Риверса покупать и продавать эти бумаги, но сосредоточиться в основном на покупках.
Следующим свидетелем был мистер У. К. Дэвисон из Джирардского Национального банка. Это был крупный мужчина, не столь дородный, сколь широкоплечий и широкогрудый. Его большая голова с ежиком светлых волос и высоким лбом говорила о рассудительности, впечатление не портил даже короткий сплюснутый нос и тонкие, властно изогнутые губы. Иногда в его жестких голубых глазах проблескивал намек на циничный юмор, но, как правило, он был дружелюбным, бодрым и благодушным без малейшего намека на снисходительность. Любой мог понять, что этот человек привык владеть твердыми фактами, благожелателен, но и строг в отношениях с Каупервудом. Когда он спокойно, но с большим достоинством занял свое место, его отношение к делу стало вполне очевидным. Он полагал, что эта юридическая и финансовая говорильня находится выше понимания среднего человека и ниже достоинства настоящего финансиста, – иными словами, одна скука, да и только. Сонный Спаркхивер, державший Библию сбоку от него для свидетельской клятвы, с таким же успехом мог бы держать деревянный брусок. Говорить правду время от времени очень выгодно. Показания Дэвисона были ясными и недвусмысленными.
Он был знаком с мистером Фрэнком А. Каупервудом около десяти лет. Практически все это время он вел дела с ним или через его посредничество. Он ничего не знал о личных отношениях Каупервуда с мистером Стинером, а также не имел личного знакомства с мистером Стинером. Что касается чека на шестьдесят тысяч долларов – да, он видел его раньше. Чек поступил в банк десятого октября вместе с другими денежными средствами для погашения кредита, предоставленного компании «Каупервуд и Кº», и банк получил эти деньги через свою расчетную контору. После этого от компании «Каупервуд и Кº» более не поступало предложений, которые могли бы привести к кредитной задолженности. Каупервуд полностью рассчитался с банком по своим обязательствам.
Тем не менее мистер Каупервуд мог иметь большую кредитную задолженность, что не говорит ни о чем предосудительном. Дэвисон не знал, что мистер Каупервуд собирается объявить о своем банкротстве, во всяком случае, не ожидал, что это произойдет так быстро. Он часто превышал свой кредитный лимит в банке; по сути, он часто поступал именно так. Он активно пользовался наличными средствами, когда дела шли хорошо. Превышение им кредита так или иначе было защищено гарантийными залогами или чеками, которые распределялись по мере надобности для поддержания баланса. Мистер Дэвисон любезно сообщил, что счет мистера Каупервуда был самым крупным и активно используемым в банке. Когда мистер Каупервуд объявил о своей неплатежеспособности, в банке хранились сертификаты городского займа на общую сумму более девяноста тысяч долларов, размещенных там в качестве залога.
Во время перекрестного допроса Шэннон, чтобы произвести впечатление на присяжных, попытался выяснить, не был ли мистер Дэвисон по какой-то причине особенно расположен к Каупервуду. Его заверили, что это невозможно. Со своей стороны, Стэджер постарался максимально прояснить для присяжных благоприятные для Каупервуда аргументы мистера Дэвисона, попросив его повторить их. Разумеется, Шэннон возражал, но не преуспел. Этот раунд остался за Стэджером.
Затем для свидетельских показаний был вызван Каупервуд; при упоминании его имени в зале заметно оживились.
Каупервуд быстро и решительно выступил вперед. Он был спокоен и собран; ему предстояло бросить вызов жизни, но он собирался сделать это с вызывающей учтивостью. Юристы, присяжные и безвольный судья – все эти уловки судьбы не могли смирить или ослабить его дух. Он хотел помочь своему адвокату вывести Шэннона из равновесия и сбить с толку обвинение, но разум подсказывал, что этого можно добиться лишь с помощью несокрушимых фактов либо их подобия. Он был убежден в справедливости своих действий. Он имел право так поступать. Жизнь была войной, особенно в мире финансов, а стратегия была ее лейтмотивом, долгом и необходимостью. К чему беспокоиться о мелких, ничтожных умах, не способных понять это? Он изложил свою историю для Стэджера и присяжных в самых благоразумных словах и представил ее в наиболее выгодном свете. По его словам, инициатива для первой встречи с городским прокурором исходила не от него, а от Стинера. Он не побуждал мистера Стинера к каким-либо действиям. Он лишь продемонстрировал казначею и его друзьям финансовые возможности, за которые они с готовностью ухватились. В то время Шэннон еще не представлял, с каким хитроумием Каупервуд получил свои трамвайные компании, чтобы в удобный момент выпихнуть из дела Стинера и его приятелей без возможности опротестовать это, поэтому Фрэнк рассказывал об этих вещах как о деловых перспективах, которые он создал для Стинера и остальных. Шэннон не был финансистом, впрочем, как и Стэджер. Им приходилось верить на слово, хотя они сомневались в услышанном, особенно Шэннон. Он не отвечал за традицию, сложившуюся в канцелярии городского прокурора задолго до его появления. Он был банкиром и брокером.
Глядя на него, присяжные верили всему, кроме истории с чеком на шестьдесят тысяч долларов. Когда дошло до этого, объяснение Каупервуда было достаточно правдоподобным. В те последние дни, когда он несколько раз встречался со Стинером, то и представить не мог, что ему грозит разорение. Да, он просил Стинера выделить ему деньги – пятьдесят тысяч и сто тысяч долларов, небольшие суммы, с учетом обстоятельств. Но, как может засвидетельствовать сам Стинер, он не беспокоился по этому поводу. Стинер был лишь одним из его финансовых ресурсов. В то время у него было много других источников. В противоположность словам Стинера он не употреблял сильных выражений и не обращался с настойчивыми просьбами, хотя и указал Стинеру, что тот совершает ошибку, поддаваясь панике и отказываясь выдавать кредит. Действительно, средства из городской казны были для него самым доступным, но не единственным ресурсом. В сущности, он полагал, что его кредит при необходимости может быть значительно расширен с помощью его друзей финансистов и что у него будет достаточно времени, чтобы привести свои дела в порядок и продержаться, пока не пройдет буря. Он рассказал Стинеру о крупной покупке ценных бумаг городского займа с целью удержать рынок в первый день паники и о том, что ему причитается шестьдесят тысяч долларов. Стинер не возражал против этого. Возможно, в тот день казначей был слишком расстроен и не уделил его словам должного внимания. После этого, к удивлению Каупервуда, он подвергся неожиданному давлению со стороны крупных финансовых учреждений, которые по тем или иным причинам проявили жесткость в своих требованиях к нему. Это давление, усилившееся с разных сторон на следующий день, вынудило его закрыть свою контору, хотя он до последнего момента не ожидал, что дело дойдет до этого. Его обращение за чеком в шестьдесят тысяч долларов, по сути, не было запланированным. Разумеется, он нуждался в деньгах, но они так или иначе причитались ему, а его сотрудники были слишком заняты. Он попросил выписать чек и лично забрал его ради экономии времени. Стинер знал, что если бы ему было отказано в этом, то он бы подал в суд на казначея. Вопрос о размещении сертификатов городского займа в амортизационном фонде вообще-то был делом, которому он никогда не уделял личного внимания. Этим занимался его бухгалтер, мистер Стэпли. В сущности, он не знал, что они так и не были размещены на депозите. (Это была откровенная ложь.) Что касается передачи чековой суммы на баланс Джирардского Национального банка, это было случайное совпадение. При иных условиях чек мог быть предъявлен к оплате в любом другом банке.
Он продолжал свой рассказ, с обезоруживающей искренностью отвечая на хитроумные вопросы Стэджера и Шэннона, и, судя по серьезному отношению к делу и готовности все объяснить, можно было поклясться, что он являет собой образец так называемой коммерческой чести. По правде говоря, он и сам верил в справедливость, важность и необходимость всего, что он делал, а теперь объяснял. Он хотел, чтобы присяжные увидели происходящее его глазами, поставили себя на его место и прониклись сочувствием к нему.
Наконец он закончил. Его свидетельские показания и манера держаться произвели разное впечатление на присяжных. Первый из них по имени Филипп Молтри пришел к выводу, что Каупервуд лжет. Он не верил, что банкир не знал о своей неплатежеспособности за день до того, как закрыл свою контору. Такого не могло быть! Кроме того, вся система сделок между Каупервудом и Стинером заслуживала определенного наказания, поэтому во время слушаний он думал, что, когда присяжные удалятся в совещательную комнату, он вынесет вердикт «виновен». Он даже придумал кое-какие аргументы для убеждения других в виновности Каупервуда. Второй присяжный, торговец тканями Саймон Глассберг, не сомневался в своем понимании сути описанных событий и решил голосовать за оправдание. Он не считал Каупервуда совершенно невиновным, но не думал, что тот заслуживает наказания. Третий присяжный, архитектор Флетчер Нортон, считал Каупервуда виновным, но в то же время слишком талантливым для того, чтобы отправлять его в тюрьму. Четвертый присяжный, ирландский подрядчик Чарльз Хиллеган, довольно религиозный человек, считал Каупервуда виновным и заслуживающим наказания. Пятый присяжный, торговец углем Филипп Лукаш, считал подсудимого виновным. Шестой присяжный, горный инженер Бенджамин Фрейзер, склонялся к виновности Каупервуда, но был не вполне уверен в этом. Седьмой присяжный, брокер с Третьей улицы Дж. Дж. Бриджес, маленький человек с недалеким и циничным умом, считал Каупервуда хитроумным мошенником, определенно заслуживающим наказания. Восьмой пр