Разумеется, Каупервуд испытывал отвращение, но его властность и самоуверенность позволяли не показывать этого. Всю жизнь он старался выглядеть безупречно и придирчиво относился к своей внешности. Стэджер, стоявший рядом с ним, отпускал успокаивающие, уточняющие и почти извиняющиеся замечания.
– Выглядит не так приятно, как могло бы, но ты можешь ненадолго задержаться здесь. Полагаю, присяжные не потратят много времени на совещание.
– Это может оказаться бесполезно, – ответил Каупервуд и подошел к окну. – Что будет, то будет.
Его отец горестно поморщился. Если предположить, что Фрэнку предстоит долгое заключение, как он вынесет такую обстановку? О господи! Он вздрогнул всем телом и впервые за долгое время вознес безмолвную молитву.
Глава 44
Между тем в совещательной комнате состоялась большая дискуссия, и все соображения, над которыми размышляли присяжные во время судебного заседания, теперь были вынесены на обсуждение.
Чрезвычайно интересно посмотреть, как жюри присяжных колеблется и строит догадки в подобном деле; каким извилистым и неопределенным бывает путь к достижению общего мнения. Так называемая истина в лучшем случае является туманной вещью; факты могут толковаться противоположным образом, а толкования бывают искренними или неискренними. Перед присяжными заседателями стояла действительно сложная проблема, и они снова и снова обсуждали ее.
Присяжные не столько приходят к определенным выводам, сколько достигают определенного вердикта, своеобразным образом и по необычным причинам. Очень часто коллегия присяжных мало чего достигает в том, что касается выводов ее отдельных членов, однако выносит вердикт. Всем юристам известно, что вопрос времени играет важную роль в этом процессе. Присяжные как в индивидуальном, так и в собирательном смысле не любят, когда решение вопроса требует долгого разбирательства. Они не любят рассуждать о проблеме, если только она не является необыкновенно увлекательной для них. Дедуктивные доказательства и тонкие аргументы утомляют их и часто вызывают невыносимую скуку.
С другой стороны, ни одна коллегия присяжных не может благосклонно относиться к разногласиям между ее членами. В человеческом разуме присутствует нечто изначально конструктивное, заставляющее считать нерешенную проблему явной неудачей. Люди в совещательной комнате похожи на атомы в кристаллической решетке, о которой так любят рассуждать философы и ученые. Подобно атомам, они выстраиваются в упорядоченное целое и образуют компактный интеллектуальный фронт перед препятствием, которое необходимо разрешить. Такие же проявления великолепной упорядоченности можно наблюдать и в природе – в дрейфующих водорослях Саргассова моря, в геометрической взаимосвязи пузырьков воздуха на водной поверхности, в поразительной и несообразной архитектуре тела и организма множества насекомых, в формах молекул, образующих сущность и структуру этого мира. Может показаться, будто физическая субстанция жизни, призрачная форма, которую мы видим и называем реальностью, пропущена через невероятно тонкий фильтр, объединяющий ее и создающий порядок. Атомы нашего так называемого существа, невзирая на так называемый рассудок, знают, куда нам двигаться и что делать. Они представляют собой порядок и осознание, которое нам не принадлежит. Они обладают единством, невзирая на нас. Так обстоят дела и с подсознанием присяжных заседателей. В то же время не стоит забывать о странном гипнотическом воздействии одной личности на другую, о переменчивых взаимодействиях воли разных людей, пока раствор решения – в чисто химическом смысле этого термина – не достигает точки кристаллизации. В совещательной комнате решительное мнение одного, двух или трех человек, если оно достаточно определенное, может возобладать над остальными и пересилить противоположные доводы большинства. Один представитель такого решительного мнения, выступивший вперед, может стать либо триумфальным вождем послушной массы, либо жестоко побиваемой концентрированным интеллектуальным огнем. Люди презирают тупое и безрассудное противостояние. В совещательной комнате человек в первую очередь должен представить обоснование своей веры или убеждений. Недостаточно сказать: «Я не согласен». Известно, что между присяжными иногда происходят ожесточенные схватки. В этих тесных помещениях между людьми возникает враждебность, которая продолжается годами. Известны случаи, когда строптивые присяжные подвергались профессиональным гонениям в своей сфере деятельности за свои необоснованные возражения или выводы.
После того как было достигнуто общее мнение, что Каупервуд заслуживает определенного наказания, завязалась дискуссия о том, следует ли признать его виновным по всем четырем пунктам, указанным в обвинительном акте. Поскольку заседатели слабо разбирались в тонкостях обвинения, они решили согласиться со всеми и добавить рекомендацию о помиловании. Однако впоследствии это решение было вычеркнуто: либо виновен, либо невиновен. Судья не хуже них может разобраться в смягчающих обстоятельствах, а может быть, и лучше. Зачем связывать ему руки? Как правило, на такие рекомендации все равно никто не обращал внимания, и они лишь ухудшали общее впечатление.
Поэтому через десять минут после полуночи присяжные решили, что они готовы вынести вердикт. Вызвали судью Пейдерсона, который жил неподалеку и из-за своего интереса к делу решил оставаться в суде; послали за Стэджером и Каупервудом. Зал суда был ярко освещен. Пристав, судебный клерк и стенографист уже были на месте. Вошли присяжные заседатели, и Каупервуд, со Стэджером по правую руку от него, занял позицию у дверцы барьера, где всегда стояли осужденные, слушавшие вердикт присяжных и судебное заключение.
Впервые в жизни он чувствовал себя так, словно все происходит во сне. Кем был настоящий Фрэнк Каупервуд два месяца назад – богатый, целеустремленный и уверенный в себе? Какой сегодня день – пятое или шестое декабря (дело было после полуночи)? Почему присяжные так долго заседали? Что это значит? Они выстроились шеренгой, серьезно и торжественно глядя перед собой, судья Пейдерсон поднялся на помост. Его седеющие волосы были смешно взлохмачены, уже знакомый судебный пристав призывал к порядку. Судья не смотрел на Каупервуда – это было бы невежливо, но устремил взгляд на присяжных.
– Господа присяжные заседатели, вы пришли к согласию? – спросил его помощник.
– Да, – ответил первый заседатель.
– Считаете ли вы ответчика виновным или невиновным?
– Мы считаем ответчика виновным по всем пунктам обвинения.
Как они могли решить именно так? Только потому, что он взял чек на шестьдесят тысяч долларов, которые ему не принадлежали? Но на самом деле это были его деньги. Боже милосердный, что такое шестьдесят тысяч долларов по сравнению с теми деньгами, которые вращались между ним и Джорджем У. Стинером? Ничто, вообще ничто! Сущая безделица, но здесь этот ничтожный, несущественный чек превратился в непреодолимую гору, в каменную стену, в тюремную решетку, преградившую путь к дальнейшему движению вперед. Это поражало воображение. Он обвел взглядом зал суда. Как здесь пусто и холодно! Однако он оставался Фрэнком А. Каупервудом. Почему он позволяет таким бесполезным мыслям нарушать свой покой? Его борьба за свободу, восстановление в правах и возвращение утраченного еще не закончены. Святые небеса, да она только начинается! Через пять дней его снова отпустят под залог. Стэджер подаст ходатайство. Он выйдет на свободу, и тогда у него будет два долгих месяца для продолжения борьбы. С ним еще не покончено. Присяжные глубоко заблуждаются, и суд высшей инстанции подтвердит это. Их вердикт будет аннулирован, он знал об этом. Он повернулся к Стэджеру, который потребовал от помощника судьи устроить поименный опрос присяжных в надежде, что кого-то из них переубедили и заставили голосовать против его воли.
– Это ваш вердикт? – спросил клерк у Филиппа Молтри, первого из списка присяжных.
– Да, сэр, – торжественно подтвердил этот достойный человек.
– Это ваш вердикт? – клерк указал на Саймона Глассберга.
– Да, сэр.
– Это ваш вердикт? – он указал на Флетчера Нортона.
– Да.
Опрос продолжился. Все присяжные заседатели отвечали четко и ясно, и надежда Стэджера на то, что хотя бы один из них изменит свое мнение, стремительно таяла. Потом судья поблагодарил их и сказал, что с учетом их долгих трудов сегодня вечером состав жюри временно распущен. Теперь единственное, что оставалось Стэджеру, – это убедить судью Пейдерсона в отсрочке приговора до слушания его апелляции в Верховном суде штата и нового судебного заседания.
Судья с большим любопытством смотрел на Каупервуда, пока Стэджер излагал свою просьбу по всем правилам. Поскольку у него было ощущение, что в данном случае Верховный суд вполне может предоставить свидетельство обоснованного сомнения, он согласился. На этом просьбы адвоката были исчерпаны, но Каупервуду в этот поздний час оставалось только отправиться в тюрьму графства в сопровождении заместителя шерифа, где он должен был находиться минимум пять дней, если не больше.
Данное исправительное учреждение, известное как тюрьма Мойаменсинг, находилось между Десятой улицей и Рид-стрит и производило в целом неплохое впечатление с архитектурной точки зрения. Оно состояло из центральной части, включавшей резиденцию шерифа и комнаты надзирателей, – трехэтажного здания с зубчатым карнизом и круглой зубчатой башни, поднимавшейся еще на треть высоты от центра. К нему примыкали два двухэтажных крыла с зубчатыми башенками по сторонам, что придавало сооружению вид неприступного замка, вполне соответствовавший американскому представлению о тюрьме. Фасад тюрьмы высотой не более тридцати пяти футов в центральной части стоял в глубине от улицы как минимум на сотню футов и вместе с крыльями был с обеих сторон огорожен двадцатифутовой каменной стеной. Здание не казалось мрачным еще и потому, что по центральному фасаду шел ряд больших, незарешеченных окон, которые на двух верхних этажах были к тому же завешены портьерами, что придавало ему приятный жилой вид. В правом крыле, если смотреть с улицы, находилась собственно тюрьма, где содержались заключенные, приговоренные к длительным срокам за те или иные преступления. В левом крыле содержались только арестанты, которые дожидались суда и еще не были осуждены. Здание было построено из гладкого светлого камня, который заснеженной ночью (такой, как эта), освещенное несколькими светильниками, слабо мерцавшими в темноте, представлял собой жутковатое, фантастическое, почти сверхъестественное зрелище.