Ночь была холодной и ветреной, когда Каупервуд двинулся туда под охраной. Ветер гнал снег причудливыми завихрениями. Эдди Сондерс, помощник шерифа, который дежурил в суде, сопровождал его вместе с его отцом и Стэджером. Сондерс был невысоким и смуглым, с короткой щеточкой усов и с острым, хотя и не слишком умным взглядом. Он был озабочен необходимостью поддерживать свое достоинство в качестве заместителя шерифа, каковая должность представлялась ему очень значительной, а также интересовался любой возможностью честного приработка. Он мало что знал, кроме подробностей своего маленького мира, который заключался в сопровождении арестантов в суд или тюрьму и присмотре за ними, чтобы они не сбежали. Он дружелюбно относился к состоятельным арестантам, так как уже давно усвоил, что это хорошо окупается. Во время прогулки он сделал несколько успокаивающих замечаний: сегодня погода не лучшая, но тюрьма недалеко, а шериф Джасперс, по всей вероятности, еще не спит или его можно будет разбудить, – но Каупервуд почти не слушал его. Он думал о своей матери, о своей жене и Эйлин.
Когда они пришли, его провели в центральную часть тюрьмы, где находился приемный кабинет Эдлея Джасперса. Шериф Джасперс недавно получил эту должность и соблюдал все формальности, связанные с ее исполнением, но в душе он не был формалистом. В политических кругах было известно, что одним из способов увеличить его скудное жалованье была аренда частных комнат и предоставление особых льгот арестантам, имевшим деньги для оплаты таких услуг. Другие шерифы поступали точно так же задолго до него. Когда Джасперс получил свою должность, несколько заключенных уже пользовались такими привилегиями, и с его точки зрения не было никакого смысла отменять их. Помещения, куда он селил «кого следует», по его неизменному выражению, находились в центральной части тюрьмы, примерно там же, где и его апартаменты. Они не походили на тюремные камеры, и там не было решеток. Впрочем, не было и особой угрозы побега, так как у каждой такой двери стоял охранник, обученный «присматривать» за передвижениями заключенных. Арестант, получавший такие удобства, во многих отношениях оставался свободным человеком. Если он хотел, то еду приносили ему в комнату. Он мог читать, играть в карты или принимать гостей, а если он играл на музыкальном инструменте, ему не отказывали и в этом. Имелось лишь одно правило, с которым приходилось мириться. Если он был публичной персоной и приходил кто-то из газетчиков, его препровождали вниз, в отдельное помещение для допросов, чтобы никто не мог догадаться, что он не сидит в обычной камере, как остальные заключенные.
Стэджер заблаговременно довел почти все эти обстоятельства до сведения Каупервуда, но когда он переступил порог тюрьмы, его охватило незнакомое чувство поражения. Их отвели в небольшой кабинет слева от входа, где был стол, тускло освещенный прикрученной газовой лампой, и стул. Шериф Джасперс, дородный и румяный, вполне дружелюбно приветствовал их. Он отпустил Сондерса, который поспешно удалился по своим делам.
– Ненастная выдалась ночка, не так ли? – заметил Джасперс и поярче вывернул светильник, приготовившись к процедуре регистрации арестанта. Стэджер подошел к нему и коротко переговорил с ним в углу комнаты, после чего шериф вернулся с просветленным лицом.
– Ну, конечно, разумеется! Все в порядке, мистер Стэджер, можете быть уверены!
Каупервуд, наблюдавший за тучным шерифом, сразу же понял, в чем дело. Он снова обрел свое критическое отношение к происходящему, свою невозмутимую сдержанность. Стало быть, он находится в тюрьме, а эта жирная посредственность в образе шерифа будет присматривать за ним. Очень хорошо. Он воспользуется этим наилучшим образом. Он мимолетно задумался, почему его не обыскали – арестанты обычно подвергались обыску, – но вскоре обнаружил, что этого не требовалось.
– Все в порядке, мистер Каупервуд, – сказал Джасперс, поднявшись на ноги. – Думаю, я смогу устроить вас поудобнее. У нас тут не шикарный отель, знаете ли… – он хохотнул над собственной шуткой, – …но думаю, вам будет вполне комфортно. Джон, – обратился он к сонному помощнику, который появился из другой комнаты, протирая глаза, – у нас свободны ключи от шестого номера?
– Да, сэр.
– Принеси их мне.
Джон исчез и вернулся, пока Стэджер объяснял Каупервуду, что он может получить все необходимое, включая одежду и другие личные вещи. Сам он придет на следующее утро и посоветуется с ним; то же самое относится к другим членам семьи Каупервудов, которых он пожелает увидеть. Каупервуд сразу же сказал отцу, что ему нужен минимум вещей. Джозеф или Эдвард могут прийти завтра утром и принести нижнее белье и туалетные принадлежности; что касается остальных, пусть они дождутся, пока он не выйдет на свободу или же не сядет надолго. Он хотел написать Эйлин и предупредить ее, чтобы она ничего не предпринимала, но шериф поманил его, и он молча двинулся следом. В сопровождении отца и Стэджера он поднялся в свое новое жилище.
Это было простое помещение с белыми стенами, размером пятнадцать на двадцать футов и довольно высоким потолком, с желтой кроватью, такой же желтой конторкой, небольшим столом из поддельного вишневого дерева, тремя простыми плетеными стульями с гнутыми спинками, тоже «под вишню», деревянный умывальник под стать кровати, с тазом, кувшином, тарелочкой с запечатанным куском мыла, дешевой зубной щеткой и кисточкой для бритья, которые не сочетались с остальными вещами и, пожалуй, стоили не более десяти центов. В таких случаях шериф Джасперс сдавал эту комнату по расценкам от двадцати пяти до тридцати пяти долларов в неделю. Каупервуду предстояло заплатить тридцать пять долларов.
Фрэнк Каупервуд оживленно подошел к окну, выходившему на лужайку перед фасадом, сейчас занесенную снегом, и сказал, что всем доволен. Его отец и Стэджер были готовы сидеть и говорить с ним, если он пожелает, но тут не о чем было говорить. Он хотел побыть один.
– Пусть Эд утром принесет свежее постельное белье и пару смен одежды, тогда все будет в порядке. Джордж соберет мои вещи, – он имел в виду домашнего слугу, который выступал в качестве лакея и имел другие обязанности. – Скажи Лилиан, чтобы она не беспокоилась. Со мной все будет в порядке. Ей лучше не приезжать сюда, поскольку я собираюсь выйти в ближайшие пять дней. Если не получится, тогда у нас будет достаточно времени. Поцелуй за меня детей. – И он широко улыбнулся.
После своего несбывшегося предсказания насчет предварительных слушаний Стэджер едва ли не боялся предполагать, что может сделать или не сделать Верховный суд штата Пенсильвания. Но он должен был что-то сказать.
– Не думаю, что тебе стоит волноваться по поводу апелляции, Фрэнк. Я получу свидетельство обоснованного сомнения, и тогда ты получишь двухмесячную отсрочку, а может быть, еще дольше. Твой залог на воле составит не более тридцати тысяч долларов. Что бы ни случилось, ты выйдешь отсюда через пять-шесть дней.
Каупервуд ответил, что он надеется на это, и предложил покончить с делами на сегодня. После нескольких бесплодных попыток продолжить разговор Стэджер и отец наконец пожелали ему спокойной ночи и оставили его наедине со своими мыслями. Но он слишком устал, поэтому быстро разделся, устроился поудобнее в своей жалкой постели и вскоре заснул.
Глава 45
Что ни говори о тюрьме в целом, пусть даже с особыми камерами, услужливыми надзирателями и общей тенденцией к комфортному заключению, неволя есть неволя, и от этого никуда не денешься. Каупервуд, находившийся в комнате, никак не уступавшей номеру в обычном пансионе, понимал, что находится в настоящей тюрьме, хотя он еще не стал настоящим заключенным. Он знал, что там есть тесные камеры, возможно, грязные, зловонные и кишащие паразитами, закрытые массивными решетками, которые могли бы с лязгом захлопнуться за ним, как и за другими арестантами, если бы у него не нашлось денег на оплату чего-то лучшего. Это все, что можно сказать об идее так называемого равенства людей, думал он. Даже в суровых жерновах механизма правосудия он наделяет одного человека такой личной свободой, какой он сейчас пользовался, а другого лишает всяческих благ только потому, что ему не хватает ума, влиятельных друзей и денег, обеспечивающих относительное удобство.
Проснувшись на следующее утро после суда, он с интересом огляделся по сторонам и внезапно осознал, что находится не в свободной и уютной атмосфере своей спальни, а в тюремной камере, вернее, ее более удобном варианте, арендуемой спальне в апартаментах шерифа. Он встал и выглянул в окно. Двор тюрьмы и Пассаюнк-авеню занесло снегом. Там и тут попадались немногочисленные горожане, спешившие по утренним делам. Каупервуд сразу же задумался о том, что он должен делать, как он может продолжить свой бизнес и восстановить свое доброе имя. Размышляя, он оделся и потянул шнурок звонка для вызова человека, который затопит камин, а потом принесет завтрак. Тюремный надзиратель в поношенном голубом кителе, сознававший превосходство Каупервуда из-за комнаты, которую тот занимал, положил уголь и дрова на каминную решетку, развел огонь и подал ему завтрак, далеко не похожий на обычную тюремную бурду, но и без того достаточно скудный.
После этого он был вынужден терпеливо ждать еще несколько часов, несмотря на предполагаемый благожелательный интерес шерифа, прежде чем к нему пустили брата Эдварда, принесшего смену одежды. Тюремный служитель, проявивший заботливость, принес ему утренние газеты, которые он просмотрел равнодушно, не считая финансовых новостей. Во второй половине дня пришел Стэджер, сообщивший, что занимался переносом других своих дел на более поздний срок, но договорился с шерифом, чтобы к Каупервуду допускали тех, кто имел важные дела с ним.
К тому времени Каупервуд написал Эйлин, чтобы она не пыталась увидеться с ним, поскольку он выйдет из тюрьмы к десятому числу, и тогда или немного позже они смогут встретиться. Он понимает, как сильно она хочет видеть его, но имеет основания полагать, что за ней следят сыщики, нанятые ее отцом. Это было неправдой, но задело ее за ж