ивое, а несколько презрительных замечаний, которыми обменялись Оуэн и Кэллам за обедом, переполнили чашу ее терпения. Прочитав письмо Каупервуда у Кэллиганов, она не стала предпринимать никаких действий, пока утром десятого числа не прочитала в газете, что апелляция Каупервуда была удовлетворена и он снова, по крайней мере на некоторое время, может стать свободным человеком. Это придало ей мужества сделать то, что она уже давно собиралась сделать: убедить отца, что она не обязана подчиняться ему и что он не может заставить ее поступать вопреки ее воле. У нее по-прежнему оставалось двести долларов, полученных от Каупервуда, и некоторые личные средства, всего около трехсот пятидесяти долларов. Она решила, что этого хватит, чтобы дожить до конца своего рискованного предприятия или хотя бы до тех пор, пока она не найдет другую возможность, чтобы обеспечить свое личное благополучие. Судя по тому, что ей было известно о чувствах родственников по отношению к ней, боль разлуки предстояло испытать им, а не ей. Возможно, когда отец увидит ее решимость, то предпочтет оставить ее в покое и помириться с ней. Она была настроена на этот шаг и сразу же уведомила Каупервуда, что собирается к Кэллиганам, где поздравит его с освобождением.
В каком-то смысле Каупервуд был доволен сообщением от Эйлин, так как он понимал, что его нынешнее бедственное положение в основном связано с враждебностью Батлера и он не чувствовал угрызений совести из-за возможности нанести удар старику, который потеряет дочь. Его предыдущие соображения о том, что разумно не сердить Батлера, оказались бесполезными, а поскольку старика нельзя было умиротворить, будет только справедливо, если Эйлин покажет ему, что может обойтись без него. Возможно, она заставит его изменить отношение к ней и смягчить политические интриги против него, Каупервуда. В бурю сойдет любая гавань, а кроме того, теперь ему действительно было нечего терять, и интуиция подсказывала ему, что этот ход будет хорошим в сложившихся обстоятельствах; поэтому он не попытался отговаривать ее.
Она взяла свои драгоценности, нижнее белье, пару платьев, а также несколько других вещей и упаковала их в свой самый вместительный саквояж. Потом дошла очередь до обуви и чулок, и, как она ни старалась, поняла, что не может забрать все, что ей хотелось. Эти вещи она увязала отдельно в довольно непрезентабельный на вид узел. Пошарив в маленьком комоде, где хранились ее деньги и драгоценности, она нашла триста пятьдесят долларов и положила их в сумочку. Эйлин понимала, что это немного, но не сомневалась, что Каупервуд поможет ей. Если он не сможет выделить деньги на ее содержание, ее отец не смирится, то ей придется найти себе какое-то занятие. Она не подозревала о жестокости мира к людям, не имевшим практического опыта и достаточных средств, и вообще ничего не знала о горьких превратностях жизни. Десятого января она ждала, тихонько напевая под нос, пока не услышала, как отец спускается к обеду. Она перегнулась через верхние перила и убедилась, что Оуэн, Кэллам, Нора и мать уже сидят за столом, а горничной Кэти нигде не видно. Тогда она проскользнула в отцовский кабинет, достала записку из-под корсажа, положила на стол и вышла. Записка была адресована отцу и гласила:
«Дорогой отец,
Я не могу сделать то, чего ты хочешь от меня. Я убедилась, что слишком сильно люблю мистера Каупервуда, поэтому я ухожу. Не ищи меня у него. Ты не найдешь меня там, где думаешь, меня там не будет. Я попытаюсь некоторое время жить самостоятельно, пока он не разберется со своими неприятностями и не сможет жениться на мне. Мне ужасно жаль, но я не могу поступить так, как ты хочешь. Я никогда не прощу тебя за то, как ты обошелся со мной. Попрощайся за меня с мамой, Норой и братьями. Эйлин».
Для верности она взяла очки Батлера в тяжелой оправе, которыми он всегда пользовался при чтении, и положила их сверху. На какое-то мгновение она почувствовала себя очень странно – почти воровкой, – что было новым ощущением для нее. Она даже испытала мимолетное чувство собственной неблагодарности и душевной муки. Ее мать будет так страдать! Нора будет переживать, даже Кэллам и Оуэн. Но они больше не понимают ее. Отцовское поведение казалось ей особенно возмутительным. Он должен был понять ее доводы, но нет, он был слишком стар, скован религиозными и косными представлениями. Он никогда не поймет ее. Возможно, он больше не позволит ей вернуться домой. Прекрасно, она и сама как-нибудь обойдется. Она ему покажет! Она может получить место школьной учительницы и долго жить у Кэллиганов или, если это будет необходимо, станет давать уроки музыки.
Она осторожно спустилась в вестибюль и выглянула на улицу. Фонари уже горели в темноте, и дул холодный ветер. Она быстро дошла до перекрестка в пятидесяти футах от дома и повернула на юг, шагая довольно раздраженно, так как это новое ощущение казалось ей унизительным и совершенно не похожим на то, что приходилось ей испытывать раньше. Завернув за угол, она опустила тяжелый саквояж, чтобы немного передохнуть. Мальчишка, насвистывавший неподалеку, привлек ее внимание, и когда он приблизился, она позвала его:
– Мальчик! Эй, мальчик!
Он подошел, с любопытством глядя на нее.
– Хочешь немного заработать?
– Да, мэм, – вежливо ответил он, сдвинув грязную кепку на ухо.
– Помоги мне донести этот саквояж, – сказала Эйлин, и он с готовностью подхватил ее ношу.
Через некоторое время она пришла к Кэллиганам, и с множеством восторженных восклицаний она была водворена в свое новое жилье. Она восприняла свое положение с беззаботным спокойствием, тщательно распределив туалетные принадлежности и одежду. Тот факт, что она больше не пользовалась услугами горничной Кэтрин, которая прислуживала ей, ее матери и Норе, выглядел необычно, но не более того. Она вовсе не считала, что навсегда рассталась с прежним образом жизни, так что просто устроилась поудобнее.
Мэйми Кэллиган и ее мать относились к ней с раболепным обожанием, поэтому она по-прежнему пребывала в приятной и знакомой для себя обстановке.
Глава 46
Тем временем в доме семья Батлеров собралась за обеденным столом. Грузная миссис Батлер благодушно восседала в конце стола; ее седые волосы были гладко зачесаны назад, открывая гладкий, лоснящийся лоб. Она носила темно-серое шелковое платье с полосатой серо-белой оторочкой, хорошо оттенявшее ее румяное лицо. Эйлин следила за нарядами матери, и ни один предмет гардероба не обходился без ее одобрения. Нора выглядела молодой и свежей в бледно-зеленом платье с воротником и манжетами из красного бархата. Она казалась изящной и полной жизни; ее глаза, волосы и цвет лица дышали здоровьем. В качестве украшения она носила нитку коралловых бус, подарок матери.
– Посмотри, Кэллам, – обратилась она к брату, который сидел напротив нее и постукивал по столу ножом и вилкой. – Разве они не чудесные? Это мне мама подарила.
– Мама делает для тебя больше, чем я. Ты ведь знаешь, что хочешь получить от меня, верно?
– Что?
Он задорно посмотрел на нее. Вместо ответа Нора скорчила гримаску. Тут появился Оуэн и занял свое место за столом. Миссис Батлер заметила выражение лица своей дочери.
– Можешь мне поверить, так ты не добьешься братской любви, – заметила она.
– Боже, что за день! – устало произнес Оуэн и развернул салфетку. – На сегодня с меня достаточно.
– А в чем дело? – заботливо поинтересовалась мать.
– Ничего особенного, мама, – отозвался он. – Просто все идет через пень-колоду.
– Тогда ты должен поесть с удовольствием, это поднимет тебе настроение, – добродушно сказала мать. – Томпсон (она имела в виду семейного бакалейщика) доставил нам свежие бобы. Ты просто должен отведать их.
– Конечно, Оуэн, бобы что угодно приведут в порядок, – пошутил Кэллам. – У мамы на все есть ответ.
– Они замечательные, чтобы ты знал, – с достоинством промолвила миссис Батлер, не уловившая смысл шутки.
– Разумеется, мама, – согласился Кэллам. – Настоящая пища для ума. Давай немножко подкормим Нору.
– Лучше сам поешь, умник. Как я посмотрю, больно ты веселый! Не иначе собираешься с кем-то на свидание.
– Ты права, Нора. Сообразительная девочка! Сегодня у меня пять или шесть свиданий, от десяти до пятнадцати минут каждое. Я бы и с тобой свиделся, будь ты полюбезнее.
– Попробуй, если получится, – поддразнила Нора. – Я бы тебе все равно не позволила. Просто беда, если я не найду себе кого-нибудь получше тебя.
– Ты хочешь сказать, такого же, как он, – поправил Кэллам.
– Дети, дети! – спокойно вмешалась миссис Батлер, разыскивая взглядом старого слугу Джона. – Стоит на минуту оставить вас, как ссоритесь! Ведите себя потише. Вот идет ваш отец, а где же Эйлин?
Батлер вошел тяжелой поступью и занял место во главе стола. Появился старый Джон с блюдом бобов помимо других кушаний, и миссис Батлер попросила его послать кого-нибудь за Эйлин.
– На улице похолодало, – спокойно заметил Батлер, глядя на пустой стул Эйлин. Она скоро придет…
Его самая тяжкая проблема. Последние два месяца он был крайне тактичен и старался воздерживаться от любых упоминаний о Каупервуде в ее присутствии.
– Да, стало гораздо холоднее, – согласился Оуэн. – Скоро начнется настоящая зима.
Старый Джон стал по порядку разносить блюда, но когда все уже заполнили тарелки, Эйлин так и не пришла.
– Посмотри, где там Эйлин, Джон, – распорядилась миссис Батлер. – Еда скоро остынет.
Джон вернулся с известием, что Эйлин нет в ее комнате.
– Конечно, она где-то здесь, – с легкой озадаченностью заметила миссис Батлер. – Впрочем, она придет, если захочет. Она знает, когда подают ужин.
Разговор какое-то время вращался вокруг строительства нового водопровода, запланированного в городской ратуше, а потом начал иссякать. Они обсудили финансовые и прочие беды Каупервуда, общее состояние фондового рынка, открытие нового золотоносного рудника в Аризоне, отплытие миссис Молинауэр в Европу в следующий вторник, с соответствующими замечаниями Норы и Кэллама, и остановились на благотворительном рождественском балу.