– Конечно же, милый, все очень плохо. Я знаю. О, мой бедный Фрэнк! Но мы скоро встретимся; я найду способ, что бы ни случилось. Как часто разрешают посещать заключенных?
– Только раз в три месяца, любимая, хотя я думаю, что когда попаду туда, то смогу все устроить. Но тебе не кажется, что с этим лучше подождать, Эйлин? Ты же знаешь, какие настроения в городе. Разве ты не боишься разгневить отца? Он может причинить много неприятностей, если захочет.
– Лишь раз в три месяца! – с чувством воскликнула она, когда он начал свое объяснение. – О нет, Фрэнк! Не может быть! Раз в три месяца! Я просто не вынесу этого! Я пойду и сама поговорю с начальником тюрьмы. Уверена, он позволит мне встречаться с тобой, когда мы побеседуем.
Она едва не задохнулась от волнения, не желая прерывать свою пламенную тираду, но Каупервуд перебил ее:
– Ты не думаешь, о чем говоришь, Эйлин! Подумай! Вспомни о твоем отце и о семье! Возможно, твой отец близко знаком с начальником тюрьмы. Ты же не хочешь, чтобы всему городу стало известно, как ты стараешься встретиться со мной? Отец может устроить тебе неприятности. Кроме того, ты не знаешь кучку местных политиканов так же хорошо, как я. Они сплетничают друг с другом, как старые девы. Ты должна быть очень осторожной в своих планах и поступках. Я не хочу потерять тебя. Я хочу видеться с тобой, но ты должна понимать, что делаешь и как ты это делаешь. Не пытайся немедленно встретиться со мной. Я хочу этого, но сначала нам нужно нащупать почву под ногами. Ты все равно не потеряешь меня.
Он помедлил, представляя длинный ряд тюремных камер, одна из которых временно – как долго? – будет принадлежать ему, и Эйлин, которая смотрит из-за решетки или входит в камеру. В то же время, несмотря на все расчеты и размышления, он думал о том, как прекрасно она сегодня выглядит. Такая молодая и решительная! В то время как он приближался к расцвету своих лет, она оставалась юной девушкой во всем блеске своей красоты. Она носила полосатое черно-белое шелковое платье с турнюром по моде того времени, котиковую шубку и шапочку с оторочкой из того же меха, небрежно сидевшую на ее рыже-золотистых волосах.
– Я знаю, – твердо ответила Эйлин. – Но только подумать: целых три месяца! Я не хочу и не буду так жить. Это полная бессмыслица. Моему отцу не понадобилось бы ждать три месяца, если бы он захотел с кем-то встретиться в тюрьме, как и тому человеку, которому он пожелал бы оказать такую услугу. Чем я хуже моего отца? Я найду способ!
Каупервуд вынужденно улыбнулся. Не так-то легко было переубедить Эйлин.
– Но ты не твой отец, и ты не хочешь, чтобы он узнал об этом.
– Это мне известно, но им не нужно знать, кто я такая. Я могу прийти под густой вуалью. Не думаю, что начальник тюрьмы знаком с моим отцом. Возможно, я ошибаюсь, но он в любом случае не знаком со мной и не расскажет обо мне, если я поговорю с ним.
Ее уверенность в своем обаянии, силе своей личности и своих прав была поистине безграничной. Каупервуд покачал головой.
– Милая, ты самая лучшая и одновременно самая невозможная женщина, – нежно сказал он и наклонился, чтобы поцеловать ее. – Но ты все же должна слушать меня. У меня есть адвокат Стэджер; ты его знаешь. Он собирается уже сегодня уладить этот вопрос с начальником тюрьмы. Возможно, у него получится, а возможно, и нет. В воскресенье я все узнаю и напишу тебе. Не делай поспешных поступков, пока не получишь вестей от меня. Я уверен, что смогу наполовину сократить лимит на посещения; может быть, даже до одного месяца или до двух недель. Они также разрешат мне отправлять лишь одно письмо за три месяца. (Эйлин снова вспыхнула.) Хотя я уверен, что смогу изменить и это, но не пиши мне, пока не получишь известий, или, по крайней мере, не подписывайся своим именем и не оставляй обратного адреса. Они вскрывают все письма и читают их. Если ты хочешь встретиться со мной или написать мне, то должна быть осторожной, а ты не самый осторожный человек на свете. Послушай меня, хорошо?
Они говорили еще о многом: о его семье, о его появлении в суде в понедельник, о возможности его скорого освобождения из тюрьмы в связи с новыми гражданскими исками или с помилованием. Эйлин по-прежнему верила в его будущее. Она читала особое мнение двух судей, склонявшихся в его пользу, и других троих судей, выступивших против него. Она была уверена, что дни его славы в Филадельфии не прошли безвозвратно, что он восстановит свое доброе имя, а потом уедет вместе с ней куда-нибудь. Она жалела миссис Каупервуд, но была уверена, что он не подходит для нее, что Фрэнку нужна женщина, больше похожая на нее – молодая, красивая и сильная. Она прижималась к нему в исступленном объятии, пока не настало время расстаться. Оба решили, что если какой-то план можно приспособить к теперешнему положению, которое не поддавалось надежной оценке, то это будет сделано. В момент прощания она была сильно подавлена, как, впрочем, и он сам, но она собралась с духом и уверенно смотрела в темное, неведомое будущее.
Глава 51
Наступил понедельник и время прощания с родным домом. Все, что можно было сделать, было сделано. Каупервуд попрощался с матерью и отцом, братьями и сестрой. Он довольно отчужденно, но тактично и деловито побеседовал со своей женой. Он не собирался устраивать отдельное прощание с сыном и дочерью, когда возвращался домой до конца недели, но хотел немного поговорить с ними, как всегда, ласково и задушевно. Он сознавал, что его позиция оставаться вне моральных рамок может быть несправедливой по отношению к ним, хотя и не был уверен в этом. Большинство людей неплохо справляются с жизнью независимо от того, балует ли их судьба. Его дети, скорее всего, будут справляться не хуже большинства других детей, что бы с ним ни случилось; в любом случае он не собирался лишать их материального благополучия, насколько это было возможно. Он не хотел отрывать своих детей от жены. Она будет заботиться о них. Он хотел, чтобы им было хорошо с ней. Время от времени он навещал бы их и ее, где бы они ни находились. Но он хотел обрести личную свободу и разойтись с женой, чтобы начать новую жизнь и построить новую семью с Эйлин. Поэтому в последние дни и особенно воскресным вечером он был особенно внимателен к мальчику и девочке, не намекая на предстоящую разлуку с ними.
– Фрэнк, – обратился он к своему рассеянному и мечтательному сыну, – разве ты не хочешь подтянуться и стать большим, сильным и здоровым парнем? Ты слишком мало играешь. Тебе нужно подружиться с ребятами и стать вожаком в их компании. Почему бы тебе не ходить на занятия в гимнастическом зале и посмотреть, каким сильным ты можешь стать?
Они сидели в гостиной Каупервуда-старшего, где специально собрались по такому случаю.
Маленькая Лилиан, которая находилась от отца по другую сторону большого библиотечного стола, с интересом смотрела на него и брата. Обоих тщательно оберегали от любых разговоров о реальном положении дел их отца и о его нынешнем бедственном состоянии. Им сказали, что он собирается в деловую поездку примерно на месяц или немного больше. Лилиан читала книжку «Чаттербокс»[32], подаренную ей на прошлое Рождество.
– Ничего он не сделает, – сказала она, оторвавшись от чтения с особенно строгим видом. – Он даже не бегает со мной наперегонки, когда я прошу его.
– Да кто с тобой захочет бегать? – кисло отозвался Фрэнк-младший. – Ты и бегать-то не умеешь, даже если бы я захотел.
– Вот как, не умею? Я тебя на одной ноге перегоню.
– Лилиан! – предостерегающе произнесла ее мать.
Каупервуд с улыбкой потрепал сына по волосам.
– С тобой все будет в порядке, Фрэнк, – сказал он и слегка потрепал мальчика за ухо. – Не беспокойся, просто сделай усилие над собой.
Реакция сына оказалась не такой теплой, как он ожидал. В тот же вечер миссис Каупервуд заметила, как ее муж обнял дочь за тоненькую талию и нежно откинул ей волосы со лба. На мгновение она позавидовала собственной дочери.
– Обещаешь быть самой лучшей девочкой, пока меня не будет? – тихо спросил он.
– Да, папа, – радостно ответила она.
– Вот и хорошо, – сказал он и ласково поцеловал ее в лоб. – Глазки-пуговки! – добавил он.
После его ухода миссис Каупервуд тяжело вздохнула. «Все для детей и ничего для меня», – подумала она, хотя в последнее время детям тоже доставалось не много внимания.
Отношение Каупервуда к матери в час прощания было таким нежным и сочувственным, на какое он только был способен. Он ясно понимал ограниченность ее интересов и силу ее переживаний за него и за всю семью. Он не забыл ее теплоту и заботу в дни его детства и ранней юности, и если бы можно было как-то избавить ее от такого несчастья в пожилом возрасте, то он сделал бы это. Но нет смысла плакать над пролитым молоком. Он не мог избавиться от сильных чувств в минуты успеха или поражения, но считал правильным сносить невзгоды или радоваться успехам, не показывая виду, поменьше говорить и заниматься своим делом не смиренно, но с чувством собственного достоинства, что бы ни ожидало впереди.
– Ну вот, мама, – промолвил он во время их последней встречи, так как не мог допустить, чтобы его мать, жена или сестра явились в суд, утверждая, что это будет бесполезно для него и лишь ранит их чувства без необходимости, – мне пора уходить. Не беспокойся и не падай духом.
– Иди, Фрэнк, – еле слышным голосом сказала она, когда оторвалась от него. – Да благословит тебя Бог. Я буду молиться за тебя.
Он не стал отвечать; по правде говоря, он не посмел этого сделать.
– До свидания, Лилиан, – ласково и дружелюбно обратился он к жене. – Думаю, я вернусь через несколько дней. Мне нужно будет присутствовать на других судебных слушаниях.
– До свидания, Анна, – сказал он сестре. – Не давай другим слишком сильно унывать.
– Мы скоро увидимся, – пообещал он отцу и братьям. Одетый по последней моде, он спустился в приемную, где его ждал Стэджер. Когда члены семьи услышали, как дверь закрылась за ним, они испытали гнетущее чувство опустошенности. Некоторое время они стояли там; мать плакала, отец выглядел человеком, потерявшим последнего друга, но прилагающим большие усилия, чтобы сохранять сдержанность и мужественно встречать трудности. Анна успокаивала Лилиан, которая невидяще глядела в пространство, не зная, о чем и думать. Яркое солнце, сиявшее над этой сценой, закатилось самым драматическим образом.