– Ясно, мистер Чепин, – вежливо сказал Каупервуд. – Вы можете положиться на то, что я все буду делать правильно.
– Осталось еще немного, – добавил Чепин. – Раз в неделю вы обязаны помыться, и я буду выдавать вам чистое полотенце. Кроме того, по утрам в пятницу вы должны мыть пол в камере. – При этих словах Каупервуд поморщился. – Если понадобится, вам принесут горячую воду; я распоряжусь, чтобы один из «курьеров» делал это для вас. Что касается ваших друзей и родственников… – он встал и встряхнулся, как большой пес ньюфаундлендской породы, – …у вас есть жена, не так ли?
– Да, – ответил Каупервуд.
– По правилам, ваша жена, друзья или родственники могут посещать вас раз в три месяца, а ваш адвокат… У вас есть адвокат?
– Да, сэр, – ответил Каупервуд, которого забавляла эта процедура.
– Он может приходить каждую неделю, хоть каждый день, если захочет, – у нас нет правил насчет адвокатов. Но сами вы можете отправлять письма лишь раз в три месяца, а если вам понадобится табак или что-то еще, вы должны подписать заказ на товары и передать деньги, а я принесу все, что вам понадобится.
Старик был явно не расположен к мелким взяткам. Он был выходцем из гораздо более суровой и честной среды, но небольшие подарки или постоянная лесть вполне могли подвигнуть его на более щедрое и радушное отношение. Каупервуд точно оценил его.
– Очень хорошо, мистер Чепин; я все понял, – сказал он и встал одновременно со стариком.
– Когда вы две недели пробудете здесь, тюремщик переведет вас в постоянную камеру на первом этаже, – почти с сожалением добавил Чепин, забывший упомянуть об этом раньше. – За это время вы можете решить, чем бы вы хотели заняться, какую работу выбрать. Если будете хорошо вести себя, они могут дать вам камеру с двориком. Но тут уж не угадаешь.
Он вышел и с лязгом провернул ключ в замке, а Каупервуд остался стоять, немного более удрученный, чем еще недавно, из-за этого последнего известия. Всего лишь две недели, а потом его переведут от этого радушного старика на попечение другого надзирателя, который может оказаться далеко не столь покладистым.
– Если я зачем-то понадоблюсь, – Чепин вернулся, отойдя на несколько шагов, – если вы заболеете или вдруг захандрите, у нас есть особый сигнал для таких случаев. Просто вывесьте полотенце на решетке. Я увижу его во время обхода, остановлюсь и выясню, чего вам нужно.
Каупервуд, упавший духом, моментально оживился.
– Да, сэр, – отозвался он. – Спасибо, мистер Чепин.
Старик ушел, и Каупервуд слышал, как звук его шагов затихает на бетонном полу коридора. Когда он прислушался, то смог уловить чей-то отдаленный кашель, слабое шарканье ног, гул или рокот какого-то механизма или скрежет ключа в замке. Все эти звуки были еле слышными. Он обернулся и посмотрел на кровать, которая была не очень чистой и без постельного белья, тем более не мягкой и не широкой, и с интересом пощупал ее. Значит, здесь ему отныне предстоит спать, ему, который жаждал роскоши и ценил утонченность. Если бы Эйлин или кто-то из его богатых друзей могли увидеть его здесь…
Ему была отвратительна мысль о крысах и других вредителях. Как он узнает? Что он сможет поделать? Единственный стул был чудовищным. Свет из слухового окна едва проникал в камеру. Он пытался представить, что уже привык к такому положению вещей, но один лишь взгляд на сортир в углу разубедил его в этом. Возможно, крысы скоро освоятся здесь. Ни книг, ни картин, ни видов, ни места для прогулок; лишь четыре голых стены и тишина, в которой ему предстоит проводить время за прочными дверями. Что за жуткая участь!
Он сел и обдумал свое положение. Итак, он наконец оказался в Восточной тюрьме, обреченный, по общему мнению политиков (включая Батлера), провести здесь более четырех лет. Внезапно ему пришло в голову, что Стинер, скорее всего, был подвергнут таким же унизительным процедурам, как и он сам. Бедный старина Стинер! Каким глупцом он оказался! Но из-за своей глупости он заслужил все, что получал теперь. Правда, разница между ним и Стинером заключалась в том, что республиканцы должны были вызволить Стинера. Возможно, они уже сейчас пытаются смягчить его наказание, пользуясь неведомыми для него, Каупервуда, методами и рычагами. Он уперся рукой в подбородок, думая о своем деле, своем доме, друзьях, родственниках и об Эйлин. Он попытался нащупать часы, но вспомнил, что их тоже забрали. У него не было способа определить время суток. Кроме того, у него не было блокнота, ручки или карандаша для развлечения или записи своих мыслей. Еду принесут только завтра утром. Так или иначе это мало что значило. Что толку в том, что он отрезан от окружающего мира, находится в полном одиночестве, не знает счета времени и не может заниматься ни одной из тех вещей, которыми он привык заниматься, – своими деловыми операциями и своим будущим? Правда, через некоторое время Стэджер может навестить его. Это немного поможет. Но все равно, только подумать о его состоянии до пожара и о его теперешнем положении! Он сидел, глядя на свои башмаки и тюремные штаны. Боже! Он встал и принялся расхаживать взад-вперед, но звук собственных шагов казался слишком громким. Он подошел к двери камеры и посмотрел через толстые прутья, но там было не на что смотреть, ничего, кроме краешка дверей двух камер напротив, точно таких же, как и его собственная. Он вернулся, сел на стул и попытался еще поразмыслить, но устал от этого и вытянулся на грязной тюремной койке, чтобы опробовать ее. Через некоторое время он встал, сел на стул, немного походил и снова сел. «Что за негодное место для прогулок», – подумал он. Оно было ужасным, похожим на гробницу для заживо погребенных. Только подумать, что ему придется оставаться здесь день за днем, день за днем, пока… Пока что? Пока губернатор не помилует его, пока не закончится его срок, пока фортуна окончательно не изменит ему.
Так он сидел, погруженный в тягостные мысли, пока шло время. Было почти пять часов вечера, когда Стэджер смог вернуться, и то лишь ненадолго. Он договорился о присутствии Каупервуда на нескольких гражданских судебных процессах в следующий четверг, пятницу и понедельник. Но когда он ушел, и сгустилась темнота, и Каупервуду пришлось зажечь маленькую масляную лампу, чтобы выпить крепкого чаю и закусить скверным хлебом из пшеничной муки с отрубями, который был просунут на деревянном подносе через узкую щель одним из «старост» в сопровождении надзирателя, который следил за тем, чтобы все было сделано надлежащим образом, он и впрямь почувствовал себя очень плохо. А потом деревянная дверь его камеры была заперта тем же «старостой», который грубо захлопнул ее без единого слова. В девять вечера, когда послышался отдаленный звон колокола, он понял, что должен погасить безбожно коптившую масляную лампу, поскорее раздеться и лечь в постель. Несомненно, существовали наказания за нарушения этих правил: уменьшенные пайки, смирительная рубашка или заключение в карцер – он почти не представлял, что это такое. Он чувствовал себя безутешным, усталым и злым. Он вступил в долгую борьбу, которая оказалась безуспешной. Сполоснув над раковиной тяжелую фаянсовую кружку и жестяную тарелку, он стянул с себя отвратительное одеяние, башмаки и даже колючее нижнее белье и устало вытянулся на кровати. В камере было не слишком тепло, и он попытался удобнее пристроиться между одеялами, но без особого успеха. В его душе воцарился холод.
– Так не пойдет, – сказал он себе. – Нет, так совсем не годится. Не знаю, сколько еще я смогу выносить это.
Он повернулся лицом к стене, и сон наконец пришел к нему.
Глава 54
Те, кто стал баловнем судьбы, случайно или по праву рождения, наследования либо предусмотрительности родителей или друзей, преуспевшие в уклонении от проклятия богатых и преуспевающих под названием «сломать жизнь», едва ли поймут настроение Каупервуда, мрачно сидевшего в своей камере в эти первые дни. И хотя его не покидал здравый смысл, он не представлял, что его ждет на самом деле. Даже у сильнейших из нас бывает растерянность. Бывают периоды, когда жизнь самых умных людей, – вероятно, большинства из них, – приобретает безрадостный оттенок. Они видят множество ее самых мрачных проявлений. Лишь когда в душе человека живет крепкая уверенность в себе, непостижимая вера в собственные силы, без сомнения основанная на присутствии неких тонких телесных энергий, тогда она бестрепетно принимает удары судьбы. Было бы преувеличением утверждать, что Каупервуд являлся выдающимся представителем такого жизненного порядка. Его разум был изощренным инструментом, действовавшим во имя мощного стремления к личному росту и развитию. Это был выдающийся ум, который, словно прожектор, высвечивал множество темных уголков, но он был не способен к поискам во тьме внешней. Он по-своему понимал, о чем размышляли и к чему стремились великие астрономы, социологи, химики, физики и физиологи, но он не был уверен, что так уж важно для него. Безусловно, у жизни есть странные тайны. Его внутренний мир склонялся в другую сторону. Его задачей было делать деньги – строить дело, которое принесет ему много денег, или, вернее, спасти дело, которое он начал строить.
Увы, теперь это казалось почти безнадежным. Его дела были слишком расстроены и осложнены непредвиденными обстоятельствами. Как говорил Стэджер, можно на годы растягивать судебные тяжбы о своем банкротстве, изматывать своих кредиторов, тем временем теряя оставшиеся активы. Проценты по незакрытым долгам накапливались с каждым днем, судебные издержки обходились слишком дорого, а кроме того, они со Стэджером обнаружили, что многие кредиторы уступили свои права Батлеру и, косвенно, Молинауэру, которые никогда не отступятся от своего. Его единственной надеждой было спасти, что еще можно, с помощью компромиссов и выстроить прибыльное дело через Стивена Уингейта. Последний собирался нанести визит через день-другой, когда Стэджер заключит рабочее соглашение с начальником тюрьмы Майклом Десмасом, который скоро придет посмотреть на нового заключенного.