Десмас был крупный мужчина, ирландец по рождению, политикан по призванию, который перепробовал много разного в Филадельфии – был полисменом в юности, капралом во времена Гражданской войны, руководил избирательной кампанией Молинауэра. Он был неторопливым человеком, высоким и худым, но необычно мускулистым для такой внешности, поэтому даже в свои пятьдесят семь лет мог сразиться в рукопашном бою. Его кулаки были большими и костлявыми, лицо скорее квадратное, чем круглое или овальное, лоб высокий. Его голову покрывали коротко стриженные седоватые волосы, а на лице росли щетинистые усы такого же цвета и глядели умные, проницательные серо-голубые глаза. В его лице со здоровым румянцем, когда он приоткрывал свои ровные зубы в улыбке, было что-то волчье. Однако он не был таким жестоким человеком, как выглядел; он был темпераментным, довольно жестким, иногда свирепым, но в основном добродушным. Его главная слабость заключалась в том, что он плохо представлял различия между заключенными и не понимал, что в тюрьму попадают люди, которые, независимо от их политического влияния, достойны особого внимания и соответствующего обращения. Он хорошо понимал разницу, когда на нее указывали политики в особых случаях, например со Стинером, но не с Каупервудом. Поскольку тюрьма была общественным учреждением, которое в любое время могли посещать юристы, сыщики, врачи, проповедники и пропагандисты, что требовало соблюдения определенных правил и установлений (хотя бы для сохранения морального духа и административного контроля), было необходимо поддерживать дисциплину, систему и порядок, не допускавший особых вольностей по отношению к любым заключенным. Разумеется, были исключительные случаи: богатые и утонченные люди, жертвы отдельных конфликтов, иногда сотрясавших политические партии, могли рассчитывать на дружелюбное отношение.
Конечно же, Десмас находился в курсе истории со Стинером и Каупервудом. Политики уже предупредили его, что благодаря прошлым заслугам перед обществом Стинер заслуживает особого отношения к нему. О Каупервуде не было сказано ничего подобного, хотя они признавали, что с ним обошлись весьма жестко. Возможно, он сможет что-то сделать для него на свой страх и риск.
– Батлер ополчился на него из-за своей дочери, – однажды сказал Стробик в разговоре с Десмасом. – Если бы послушали Батлера, то держали бы его на хлебе и воде, но он неплохой парень. В сущности, если бы Стинер проявил немного здравомыслия, Каупервуд остался бы на свободе. Но большие люди не хотели, чтобы только Стинер отправился за решетку. Они запретили ему давать Каупервуду любые деньги.
Хотя Стробик был одним из тех, кто под давлением Молинауэра посоветовал Стинеру больше не давать денег Каупервуду, теперь он указывал на глупость такого решения. Собственная непоследовательность ничуть не смущала его.
Поэтому Десмас решил, что если Каупервуд является неугодным лицом для «большой тройки», то следует относиться к нему равнодушно или, по крайней мере, не торопиться с оказанием особых услуг для него. Для Стинера – удобное кресло, чистое белье, особая еда и столовые приборы, ежедневные газеты, привилегии в отправке и получении корреспонденции, дружеских визитах и так далее. Для Каупервуда… что ж, сначала нужно посмотреть на Каупервуда и составить мнение о нем. В то же время ходатайство Стэджера уже оказало некоторое воздействие на Десмаса. На следующее утро после поступления Каупервуда начальник тюрьмы получил письмо от Теренса Рилэйна, влиятельного чиновника из Гаррисберга, где говорилось, что любые добрые услуги, оказанные мистеру Каупервуду, будут оценены по достоинству. Получив это письмо, Десмас пошел посмотреть на Каупервуда из-за железной двери. По пути он накоротке побеседовал с Чепином, который поведал о самом благоприятном впечатлении, которое на него произвел мистер Каупервуд.
Десмас раньше никогда не видел Каупервуда, но, несмотря на тюремную робу, грубые башмаки и убогую камеру, Каупервуд произвел на него глубокое впечатление. Вместо обычного заключенного, слабого и худосочного, с бегающими глазами, он увидел человека, чье лицо и осанка выражали властность и энергию, чью статную фигуру не могла скрыть жалкая одежда и не согнули условия, в которых он находился. При появлении Десмаса он поднял голову, радуясь тому, что кто-то появился у его двери, и посмотрел на него ясным, пытливым взглядом, тем самым взглядом, который вселял надежду и уверенность во всех, с кем он был знаком. Десмас был поражен. По сравнению со Стинером, которого он знал в прошлом и которого он лично встретил при поступлении в тюрьму, этот человек был олицетворением силы. Что ни говори, а один энергичный мужчина питает изначальное уважение к другому, а физически Десмас был весьма энергичным. Он разглядывал Каупервуда, а тот в свою очередь разглядывал его. Десмас интуитивно ощутил расположение к нему. Их встреча напоминала встречу двух тигров, оценивающих друг друга.
Каупервуд догадался, что перед ним начальник тюрьмы.
– Мистер Десмас, не так ли? – учтиво осведомился он.
– Да, сэр, он самый, – заинтересованно отозвался Десмас. – Эти помещения не так комфортабельны, как хотелось бы, не правда ли? – добавил он и показал зубы в дружелюбной, но хищной улыбке.
– Определенно нет, мистер Десмас, – ответил Каупервуд и встал навытяжку по-солдатски. – Впрочем, я и не думал, что окажусь в гостинице, – с улыбкой добавил он.
– Я могу сделать для вас что-либо особенное, мистер Каупервуд? – с любопытством поинтересовался Десмас, движимый мыслью, что когда-нибудь человек такого масштаба может оказаться полезным для него. – Я побеседовал с вашим адвокатом.
Каупервуд был чрезвычайно доволен уважительным обращением «мистер». Он уже понимал, откуда ветер дует. Стало быть, он сможет поправить свое положение в разумных пределах. Нужно посмотреть и проверить собеседника на прочность.
– Сэр, я не собираюсь просить ни о чем особенном, – вежливо сказал он. – Конечно, есть несколько вещей, которые я, по возможности, хотел бы изменить. Мне хотелось бы иметь простыни на кровати, и, с вашего позволения, нижнее белье лучшего качества. То, что надето на мне, причиняет определенное неудобство.
– Действительно, шерсть не лучшего качества, – сурово признал Десмас. – Эти вещи изготовлены для исправительных учреждений штата Пенсильвания. Полагаю, если вы хотите, то можете носить ваше собственное белье. Я позабочусь об этом, а также о простынях. Это небольшое послабление с нашей стороны. Как вы понимаете, у многих людей есть особый интерес демонстрировать начальнику тюрьмы, как ему следует вести свои дела.
– Вполне понимаю, сэр, – быстро ответил Каупервуд. – И я определенно многим обязан вам. Вы можете быть уверены, что любая помощь для меня с вашей стороны будет оценена должным образом и что на свободе у меня есть друзья, которые со временем смогут отблагодарить за труды. – Он говорил медленно и выразительно, глядя в глаза Десмасу, что опять-таки производило сильное впечатление.
– Вот и хорошо, – сказал начальник тюрьмы, решивший не заходить слишком далеко в своем дружелюбии. – Я не могу многого обещать. Тюремные правила есть тюремные правила. Но кое-что можно сделать, так как правила допускают послабления для заключенных, которые ведут себя примерным образом. Если хотите, вы получите стул получше этого и кое-какие книги для чтения. Если вы еще занимаетесь делами, я не буду препятствовать этому. Мы не можем каждые пятнадцать минут посылать и принимать курьеров, и вы не сможете превратить камеру в контору, это просто невозможно. Это нарушение тюремного распорядка. Тем не менее не вижу причин, по которым вы не можете время от времени встречаться с друзьями. Что касается вашей корреспонденции, да, мы обязаны просматривать ее, во всяком случае некоторое время. Я постараюсь позаботиться об этом, но ничего не могу обещать. Вам придется подождать перевода из этого блока на первый этаж в другом отделении. В некоторых камерах есть примыкающий дворик, и если найдутся пустые… – Начальник тюрьмы многозначительно приподнял бровь, и Каупервуд понял, что его жребий будет не таким горьким, как он предчувствовал, хотя и достаточно тяжким. Десмас рассказал ему о ремеслах, которые он мог освоить в тюрьме, и предложил ему выбрать наиболее подходящее. – Вам нужно будет чем-то занять руки, что бы это ни было. Вы увидите, что это необходимо. Я заметил, что со временем каждому здесь хочется чем-то заняться.
Каупервуд понял намек и от души поблагодарил Десмаса. Ужас праздности в тишине и безмолвии тюремной камеры, слишком тесной для нормальных прогулок, уже исподволь овладел им, а мысль о частых свиданиях со Стэджером и Уингейтом, о почтовой связи с ними, принесла ему большое облегчение. Он сможет снова носить собственное нижнее белье из шелка и тонкой шерсти, и возможно, через некоторое время ему позволят заменить эти отвратительные башмаки. С такими усовершенствованиями и возможностью вести дела, при наличии дворика, о котором упоминал Десмас, его жизнь станет если не идеальной, то хотя бы терпимой. Тюрьма останется тюрьмой, но теперь она будет для него не таким кромешным ужасом, как для многих других.
За две недели, пока Каупервуд находился в «воспитательной группе» под опекой Чепина, он узнал почти все, что ему требовалось знать о тюремной жизни. Эта тюрьма не была обычным исправительным заведением с тюремным двором, трудовыми бригадами, разрешенными прогулками и общей столовой. Для него и для большинства заключенных жизнь протекала совсем не так, как в тюрьме общего содержания. Подавляющее большинство заключенных тихо работали в своих камерах, выполняя назначенные им задачи, и ничего не знали о жизни, происходившей вокруг них; основным правилом этой тюрьмы было одиночное заключение, и лишь немногим дозволялось участвовать в черной работе за пределами четырех стен. Вскоре он узнал от старого Чепина, что не более семидесяти пяти из четырехсот заключенных получали такую привилегию, да и то не регулярно: приготовление еды, сезонный уход за растениями, помол муки и общая уборка были единственными способами спасения от одиночества. Даже тем, кто был занят на такой работе, строго воспрещалось говорить с кем-либо, и хотя они освобождались от необходимости носить унизительный колпак при работе, но надевали его по пути на работу и обратно в камеру. Иногда Каупервуд видел, как они проходят мимо двери его камеры, и это зрелище казалось ему тяжелым и зловещим. Порой ему хотелось, чтобы откровенный и разговорчивый Чепин остался его постоянным надзирателем, но этому не суждено было сбыться.