первуд. Флетчеру Нортону достались четыре греческие вазы: килик, кувшин и две амфоры, – которые он сам некогда продал Каупервуду и которые высоко ценил. Различные произведения искусства, включая обеденный набор из севрского фарфора, французский гобелен, бронзовые статуэтки животных работы Бари и картины Детайля, Фортуни и Джорджа Иннеса, ушли к Уолтеру Лейфу, Артуру Риверсу, Джозефу Циммерману, Теренсу Рилэйну, Тревору Дрейку, мистеру и миссис Симеон Джонс, У. К. Дэвисону, Фривэну Кэссону, Флетчеру Нортону и судье Рафальски.
Через четыре дня после начала торгов оба дома остались практически пустыми. Даже мебель и украшения из дома 931 на Десятой улице были извлечены со склада, куда их поместили после решения о его закрытии, и выставлены на продажу вместе с вещами Каупервудов. В то время старшие Каупервуды впервые узнали о некой тайне, связанной с их сыном и его женой. Ни один из Каупервудов не присутствовал на печальной церемонии распродажи их имущества, и Эйлин, прочитавшая о торгах семейными вещами и понимавшая их ценность для Каупервуда, не говоря уже об их очаровании для нее самой, была глубоко опечалена. Но она не отчаивалась, так как была убеждена, что Каупервуд однажды выйдет на свободу и добьется еще более значительного положения в мире финансов. Она не могла объяснить, почему была уверена в этом.
Глава 55
Между тем Каупервуда перевели к новому надзирателю и выделили ему новую камеру в третьем блоке на первом этаже, размеры которой не отличались от остальных (десять на шестнадцать футов), зато с примыкающим двориком, о котором упоминалось раньше. Начальник тюрьмы Десмас пришел за два дня до его перевода и еще раз побеседовал с ним через дверь камеры.
– Вас переведут в понедельник, – сообщил он сдержанно и медлительно. – Вам выделили дворик, хотя от него будет мало толку: мы разрешаем находиться там лишь полчаса в день. Я рассказал надзирателю о ваших деловых договоренностях. Он будет относиться к этому с пониманием. Только будьте благоразумны и не уделяйте этому слишком много времени, и все будет в порядке. Я решил, что вам нужно научиться плетению стульев. Это будет лучшая работа для вас. Она простая и будет отвлекать вас.
Начальник тюрьмы и некоторые связанные с ним политики делали неплохой бизнес на тюремном производстве. Труд не был тяжелым; заключенные выполняли простые и не слишком утомительные задачи, но все товары хорошо продавались, а прибыль делили по договоренности. Каупервуд был рад возможности чем-то заняться, поскольку чтение не принадлежало к числу его любимых занятий, а его связи с Уингейтом и старыми деловыми операциями было не достаточно, чтобы в полной мере задействовать его умственные и физические способности. В то же время ему казалось странным видеть самого себя за тюремной решеткой, занимающимся таким немудреным делом, как плетение стульев. Он поблагодарил Десмаса за эту возможность, а также за простыни и туалетные принадлежности, которые только что доставили в его камеру.
– Все в порядке, – отозвался последний неожиданно мягким и любезным тоном, поскольку теперь он на самом деле заинтересовался Каупервудом. – Я знаю, что здесь, как и повсюду, есть разные люди. Если человек умеет пользоваться такими вещами и хочет содержать себя в чистоте, я не собираюсь препятствовать ему.
Новый надзиратель, с которым Каупервуду пришлось иметь дело, сильно отличался от Элиаса Чепина. Его звали Уолтер Бонхэг, ему было не больше тридцати семи лет, крупный, слегка обрюзгший мужчина с проворным и цепким умом, чьей главной задачей было обеспечить себе лучший доход, чем позволяло его тюремное жалованье. Бонхэг как будто бы был осведомителем Десмаса, но это было справедливо лишь отчасти. Поскольку Бонхэг был изворотливым льстецом, быстро усматривавшим пользу для себя или других, Десмас интуитивно сознавал, что от такого человека легко добиться поблажек для заключенного, стоит лишь приказать или хотя бы намекнуть на это. Таким образом, если Десмас испытывал малейший интерес к заключенному, ему не нужно было объяснять это Бонхэгу; достаточно было намекнуть, что этот человек привык к другому образу жизни или что в силу прошлого опыта ему будет тяжело пережить грубое обращение, чтобы Бонхэг постарался быть любезным с новичком. Трудность состояла в том, что для проницательного и образованного человека его внимание было неприятным, поскольку явно подразумевало ответную услугу, а с бедными или невежественными людьми он обходился грубо и презрительно. Бонхэг организовал для себя добавочный доход в тюрьме, продавая заключенным дополнительные порции продуктов или товаров, которые он тайком доставлял в тюрьму. Тюремные правила, по крайней мере теоретически, строго запрещали приносить то, что не продавалось в тюремной лавке, в том числе табак, писчую бумагу, перья и чернила, виски, сигары и любые деликатесы. С другой стороны, что было чрезвычайно выгодно для него, в тюрьме все-таки выдавали второсортный табак, никуда не годную бумагу, перья и чернила, но ни один уважающий себя человек без крайней нужды не стал бы пользоваться ими. Виски находилось под запретом, а деликатесы строго осуждались как знак предпочтения тем или иным заключенным, но все-таки иногда попадали внутрь. Если у заключенного имелись деньги и он был готов поделиться с Бонхэгом за его труды, тот мог доставить почти все что угодно. Такие привилегии, как возможность стать «старостой» или подольше оставаться в маленьком дворике рядом с камерой, тоже предлагались на продажу.
Одним из любопытных обстоятельств того периода, работавшим на пользу Каупервуда, было дружеское знакомство Бонхэга с надзирателем, который присматривал за Стинером. Благодаря политическим покровителям Стинера ему были позволены значительные поблажки, и Бонхэг знал об этом. Он не особенно интересовался газетными сенсациями и не обладал умственным пониманием важных событий, но уже знал, что Стинер и Каупервуд были людьми, занимавшими высокопоставленное положение в обществе, причем Каупервуд играл ведущую роль. Более того, до Бонхэга дошли сведения, что Каупервуд по-прежнему располагает некоторыми средствами. Он узнал это от одного заключенного, которому разрешалось читать газеты. Таким образом, помимо рекомендаций начальника тюрьмы, высказанных мимоходом, Бонхэгу было интересно узнать, что он может сделать для Каупервуда за определенную цену.
В тот день, когда Каупервуда водворили в новую камеру, Бонхэг подошел к открытой двери.
– Вы уже принесли все свои вещи? – спросил он почти покровительственным тоном.
Его обязанностью было запереть дверь после доставки заключенного.
– Да, сэр, – ответил Каупервуд, заблаговременно узнавший от Чепина имя нового надзирателя. – Мистер Бонхэг, насколько я понимаю?
– Да, это я, – ответил Бонхэг, ничуть не польщенный таким обращением, но заинтересованный практической стороной их знакомства. Он хотел изучить Каупервуда и понять, с каким человеком он имеет дело.
– Здесь немного получше, чем наверху, – заметил Бонхэг. – Не так душно. Садовая дверь пропускает свежий воздух.
– О да, – сказал Каупервуд и лукаво прищурился. – Это тот самый садик, о котором говорил мистер Десмас.
При упоминании этого имени, если бы Бонхэг был сторожевым псом, он бы в буквальном смысле навострил уши. Разумеется, если Каупервуд был на такой дружеской ноге с Десмасом, что тот заранее узнал о своей камере, то Бонхэгу следует быть особенно осторожным.
– Да, но, увы, это немного, – заметил он. – По правилам разрешается находиться во дворике лишь полчаса в день. Но ничего страшного, если человек может быть там подольше.
Это был первый намек на протекцию за взятку, и Каупервуд сразу распознал это по тону его голоса.
– Очень жаль, – сказал он. – Не думаю, что примерное поведение позволит мне получить больше.
Он замолчал, желая услышать ответ, но Бонхэг предпочел сменить тему.
– Лучше я научу вас новому ремеслу, – сказал он. – Начальник тюрьмы сказал, что вы должны научиться плести стулья. Если хотите, можем сразу приступить к делу.
Не ожидая согласия Каупервуда, он вышел из камеры и через некоторое время вернулся с тремя простыми рамами для стульев и связкой тростниковых прутьев, которую он положил на пол.
– Теперь смотрите внимательно, я покажу вам, как надо делать, – бодро произнес он и начал показывать Каупервуду, как пропускать прутья через отверстия с обеих сторон и закреплять их маленькими колышками из древесины пекана. Потом он принес шило, молоточек, ящик с колышками и кусачки. После нескольких коротких демонстраций с разными жгутами для образования геометрических узоров он передал дело в руки Каупервуда, наблюдая из-за его плеча. Финансист, проворный как в умственной, так и в ручной работе, приступил к делу в своей обычной энергичной манере и через пять минут показал Бонхэгу, что, несмотря на отсутствие навыков и скорости, которая приходит лишь с практикой, он может справиться с этой работой не хуже любого другого.
– Неплохо, совсем неплохо, – сказал Бонхэг. – От вас ожидается по десять штук каждый день. Мы не будем считать следующие несколько дней, пока вы не набьете руку. После этого я буду заходить и смотреть, как идут ваши дела. Вы знаете о полотенце, вывешенном на двери? – осведомился он.
– Да, мистер Чепин мне объяснил, – ответил Каупервуд. – Думаю, теперь я знаю большинство правил и постараюсь не нарушать их.
Следующие дни привнесли ряд изменений в его тюремную обстановку, но этого было далеко не достаточно для него. В первые несколько дней обучения ремеслу плетения стульев Бонхэг ясно дал понять, что готов оказывать ему определенные услуги. Одним из обстоятельств, подвигнувших его на этот шаг, было то, что друзья Стинера допускались к нему в большем количестве, чем к Каупервуду, приносили ему корзинки с фруктами, которые он дарил своему надзирателю, и что его жене и детям уже разрешили посещать его чаще, чем в условленные дни для свиданий. Это было причиной некоторой зависти Бонхэга. Коллега-надзиратель важничал перед ним и рассказывал, что в четвертом блоке настали веселые времена. Бонхэгу сильно хотелось, чтобы Каупервуд наконец раскрылся и показал, на что он способен во всех отношениях. Поэтому вскоре он сделал следующий заход: