– Слова хребта не переломят, – заметил он после ухода жены. – Человек живет, пока с ним не покончено. Я еще покажу кое-кому, что значит иметь дело со мной.
Он спросил у Бонхэга, вернувшегося запереть камеру, не идет ли дело к дождю, потому что в коридоре сильно потемнело.
– Уверен, что до вечера будет дождь, – ответил Бонхэг, не перестававший удивляться запутанным делам Каупервуда, истории о которых он слышал в разных пересказах.
Глава 57
Каупервуд провел в Восточной тюрьме штата Пенсильвания ровно тринадцать месяцев до своего освобождения. Обстоятельства, которые привели к такому исходу, отчасти были созданы по его воле, а отчасти не зависели от него. Примерно через полгода после начала его отсидки старый Эдвард Мэлия Батлер умер – тихо скончался в кресле, сидя дома в своем кабинете. Поведение Эйлин тяжко угнетало его. После оглашения приговора Каупервуду и особенно после того, как он плакал на плече у Эйлин во время их свидания в тюрьме, она обходилась с отцом почти чрезвычайно жестоко. Ее отношение, неестественное для дочери, объяснялось мучениями ее возлюбленного. Каупервуд сказал ей, что, по его мнению, Батлер воспользовался своим влиянием, чтобы отсрочить его амнистию, хотя она была дарована Стинеру, за чьей жизнью в тюрьме он следил с неослабным интересом, и это последнее обстоятельство ожесточило ее сверх всякой меры. Она пользовалась любой возможностью, чтобы оскорбить отца, игнорировала его, отказывалась есть с ним за одним столом, а когда была вынуждена это делать, то садилась рядом с матерью вместо Норы, с которой договорилась поменяться. Она отказывалась играть или петь в его присутствии и не обращала внимания на большое количество амбициозных молодых политиков, которые посещали их дом и с которыми ей предлагали встречаться якобы для ее же пользы. Разумеется, старый Батлер понимал, в чем дело. Но он ничего не говорил. Он не мог усмирить ее.
Сначала ее мать и братья ничего не понимали (а миссис Батлер так и не поняла). Но вскоре после заключения Каупервуда Кэллам и Оуэн осознали причину всех неприятностей. Однажды, когда Оуэн уходил с приема в одном из домов, где растущий финансовый авторитет делал его желанным гостем, он услышал разговор двоих случайных знакомых, когда они стояли перед дверью, надевая пальто.
– Ты слышал, что этот Каупервуд получил четыре года с хвостиком? – спросил один из них.
– Да, – ответил другой. – Хитроумный бес, не так ли? Я был знаком с девушкой, которую он окрутил, ты знаешь, кого я имею в виду. Мисс Батлер, так ее зовут.
Оуэн был не уверен, что правильно расслышал. Он не уловил, в чем тут связь, пока другой гость, раскрывший дверь и вышедший на улицу, не отозвался:
– Ну, старый Батлер отплатил ему по полной форме. Говорят, это он посадил Каупервуда.
Оуэн нахмурился, и в его глазах появился жесткий бойцовский блеск. Он унаследовал значительную часть силы и воли своего отца. О чем, черт возьми, они говорили? Какую мисс Батлер они имели в виду? Может ли это быть Эйлин или Нора и каким образом Каупервуд мог сойтись с одной из них? По размышлении он решил, что это не Нора; она была сильно увлечена одним молодым человеком, его знакомым, и собиралась выйти замуж за него. Эйлин была чрезвычайно дружелюбна в общении с Каупервудами и часто с теплотой отзывалась о финансисте. Неужели она? Он не мог в это поверить. Ему в голову сразу же пришла мысль догнать этих двух приятелей и выяснить, что они имели в виду, но когда он вышел на крыльцо, они уже находились довольно далеко от него и шли не в ту сторону, куда он собирался. Тогда он решил обратиться к отцу.
Столкнувшись с прямым вопросом, старый Батлер сразу же признался, но настаивал на том, чтобы его сын помалкивал об этом.
– Жаль, что я не знал, – мрачно произнес Оуэн. – Я бы пристрелил его, как грязного пса.
– Полегче, полегче, – сказал Батлер. – Твоя жизнь стоит гораздо больше, и так ты только бы втоптал семью в грязь вместе с ним. Сейчас он расплачивается за свои грязные фокусы и будет платить еще долго. Так что пока никому ни слова. Подожди. Через год-другой он захочет выйти из тюрьмы. Ей тоже ничего не говори; тут разговорами не поможешь. Думаю, она придет в чувство, если обойдется без него еще какое-то время.
После этого Оуэн пытался быть вежливым с сестрой, но поскольку он хотел попасть в высшее общество и преуспеть там, он не мог понять, каким образом она могла совершить подобный проступок. Он был горько возмущен препятствием, которое она воздвигла на его пути. Теперь, помимо других вещей, его враги могли бросить ему в лицо еще и этот упрек.
Кэллам узнал о том же совершенно иначе, но примерно в то же время. Он был членом спортивного клуба, занимавшего красивый особняк в городе и имевшего хорошую загородную виллу, куда он иногда отправлялся, чтобы поплавать в бассейне и попариться в турецкой бане. Один из друзей подошел к нему в бильярдной и сказал:
– Послушай, Батлер, ты же знаешь, что мы добрые друзья?
– Ну, конечно, – ответил Кэллам. – А в чем дело?
– Понимаешь, – сказал юноша, которого звали Ричард Петик, смущенно глядя на Кэллама, – я не стал бы рассказывать тебе ничего, что могло бы ранить твои чувства, или о том, что тебе не нужно знать, но думаю, тебе следует знать об этом.
Он оттянул высокий воротничок, сдавливавший его шею.
– Я знаю, Петик, – сказал Кэллам, сильно заинтересованный его словами. – Так в чем дело? Что случилось?
– В общем, мне не хочется говорить об этом, – отозвался Петик, – но Гиббс тут рассказывает разное о твоей сестре.
– Что такое? – воскликнул Кэллам, резко выпрямившись и памятуя о светском обычае, принятом в таких случаях. Он должен потребовать сатисфакции и добиться ее в том или ином виде, если каким-то образом будет затронута его честь. – Что он говорит о моей сестре? Какое право он имеет вообще упоминать ее имя? Они не знакомы друг с другом.
Петик изобразил чрезвычайную озабоченность в связи с возможным столкновением между Кэлламом и Гиббсом. Он заявил, что совершенно не собирался причинять неприятности, хотя на самом деле умирал от желания сделать это. Наконец он выдал следующее:
– Он сплетничал, будто твоя сестра как-то связана с Каупервудом, которого недавно судили, и именно поэтому он отправился в тюрьму.
– Как так? – воскликнул Кэллам, отбросив притворство и заговорив как нормальный рассерженный человек. – Значит, он так говорит? Где он сейчас? Я хочу, чтобы он повторил это мне в лицо!
Суровая воинственность, присущая его отцу, отразилась в выражении его узкого, тонкого юношеского лица.
– Послушай, Кэллам, – взмолился Петик, запоздало осознавший, что он вызвал настоящую бурю и опасавшийся ее последствий, – будь осторожен, не говори лишнего. Вовсе не обязательно устраивать ссору. Ты знаешь, что это против правил. Кроме того, он мог быть пьяным. Уверен, он просто наслушался дурацкой болтовни. Ради всего святого, не надо так волноваться!
Петик, вызвавший бурю, разнервничался: мало ли чем это может обернуться для него самого. В случае скандала ему тоже пришлось бы отвечать за случившееся.
Но Кэллама было не так-то легко остановить. Он сильно побледнел, когда направился в бар, оформленный в старинном английском стиле, где находился Гиббс, попивавший бренди с содой в компании приятеля примерно своего возраста.
– Эй, Гиббс! – позвал Кэллам.
Гиббс, услышавший голос и увидевший его в дверях, встал и подошел поближе. Он был интересным юношей с университетским образованием, учившийся в Принстоне. Из разных источников до него доходили слухи, связанные с Эйлин, к примеру, от других членов клуба, поэтому он счел уместным повторить их в присутствии Петика.
– Что ты там говорил о моей сестре? – угрожающе спросил Кэллам, глядя Гиббсу в глаза.
– Ну, я… – замялся Гиббс, который почувствовал беду и всеми силами хотел избежать ее. Он не был особенно храбрым и не выглядел храбрецом. У него были белокурые волосы, голубые глаза и румяные щеки. – Да ничего особенного. А кто сказал, что я говорил о ней?
Он покосился на Петика, которого знал как завзятого сплетника, и тот взволнованно воскликнул:
– Не пытайся отрицать это, Гиббс! Разве я не слышал это от тебя?
– И что я сказал? – с вызовом спросил Гиббс.
– Так что ты сказал? – перебил Кэллам, решительно настроенный перевести разговор на себя. – Как раз это я и хочу знать.
– Ну, ладно, – нервозно пробормотал Гиббс. – Я не говорил ничего такого, о чем бы не говорили другие. Я лишь повторил чьи-то слова, что твоя сестра очень дружелюбно относилась к мистеру Каупервуду. Остальные говорили то же самое.
– Ах вот как? – выкрикнул Кэллам, выдернув руку из кармана и отвесив Гиббсу звонкую оплеуху. Он повторил пощечину левой рукой. – Пожалуй, это отучит тебя поминать имя моей сестры всуе, щенок!
Гиббс проворно вскинул руки. Он обладал некоторыми боксерскими приемами и с силой ударил Кэллама в грудь, а затем в шею. Спустя несколько мгновений в двух помещениях бара наступило необычайное оживление. Стулья и столы расшвыривались посетителями, желавшими пробиться к месту схватки. Обоих бойцов быстро развели; друзья каждого заняли разные стороны, вспыхнули и стихли возбужденные объяснения. Кэллам рассматривал костяшки левой руки, ободранные после удара. Он сохранял джентльменское спокойствие. Гиббс, весьма взволнованный и раскрасневшийся, настаивал, что с ним обошлись самым несправедливым образом. Нападение было несправедливым. Теперь он утверждал, что Петик одновременно распространял сплетни и лгал насчет него. Между тем последний заявлял собравшимся, что поступил, как подобает другу. Это было неслыханным происшествием в студенческом клубе, и оно не попало в газеты лишь благодаря непреклонным усилиям друзей с обеих сторон. Узнав, что для слухов, уже некоторое время ходивших по клубу, имелись основания, Кэллам был так возмущен, что немедленно подал заявление о прекращении своего членства и больше не приезжал туда.