йолет Эффингем, мадам Гослер почувствовала сильное желание разрубить узел одним махом и выбросить из головы корону, потому что украшение это не стоит цены, которую придется заплатить. Было в этом мире нечто лучше короны – если только это нечто удастся заполучить. Но не прошло и десяти минут, как наш герой поведал ей про лорда Чилтерна, про то, как видел Вайолет у леди Болдок, и про то, как у него, быть может, еще есть надежда. Что посоветует ему мадам Гослер?
– Отправляйтесь домой, мистер Финн, – ответила та, – и посвятите сонет ее бровям. Посмотрим, окажется ли он действенным.
– Вы надо мной смеетесь. Что ж, неудивительно! И все же я не ожидал этого от вас.
– Не сердитесь. Я лишь хотела сказать, что на вашу Вайолет, похоже, способны повлиять подобные мелочи.
– Правда? Я этого не замечал.
– Если бы она любила лорда Чилтерна, то не поссорилась бы с ним из-за нескольких слов. А если бы любила вас, то не приняла бы его предложения. Раз она ни одного из вас не любит, то пускай так и скажет. Я начинаю терять к ней уважение.
– Прошу, не говорите так. Я уважаю ее столь же сильно, сколь люблю.
Тут мадам Гослер почти решилась принять корону герцогини. Корона, по крайней мере, нечто осязаемое.
Ближе к вечеру домик на Парк-лейн удостоился еще одного визита. Мадам Гослер по-прежнему мучилась сомнениями, но в запасе имелась последняя ночь. Должна ли она стать герцогиней Омнийской? Она не могла получить всего, что хотела в жизни, но этот титул, по крайней мере, был для нее достижим. Она принялась задавать себе разные вопросы. Не откажется ли королева принять ее в новом ранге? Откажется? Но отчего? Чем могла мадам Гослер не угодить коронованной особе? Она не сделала в жизни ничего дурного, ее имя и репутация были незапятнанны. Да, ее отец был мелким адвокатом, а первый муж – евреем-банкиром. И что с того? Она не нарушила ни одного закона, Божеского или человеческого, ни разу не навлекла на себя ни единого обвинения – словом, ничто не могло помешать ей стать образцовой герцогиней! Мадам Гослер сидела, погруженная в эти размышления, почти злясь на себя за тот трепет, который внушал ей предложенный титул, когда слуга объявил, что ее желает видеть леди Гленкора.
– Мадам Гослер, я очень рада застать вас дома, – сказала гостья.
– И я более чем рада, что вы меня застали, – улыбнулась хозяйка дома со всем доступным ей радушием.
– Приезжал ли к вам дядюшка с тех пор, как мы виделись в последний раз?
– О да, и не раз, если меня не подводит память. По крайней мере, он был здесь вчера.
– Значит, он навещает вас часто?
– Не так часто, как хотелось бы, леди Гленкора. Герцог – один из самых дорогих моих друзей.
– Вы быстро сдружились.
– Да, быстро, – подтвердила мадам Гослер.
На несколько мгновений воцарилось молчание, которое она решила не прерывать. Ей было ясно, зачем пожаловала леди Гленкора, но если уж она, мадам Гослер, способна вынести сияние, исходящее от самого божества во всей его славе, разве может ее ослепить свет, отраженный от его племянницы? Уверенная, что ее не смутят слова леди Гленкоры, мадам Гослер терпеливо выжидала, чтобы они были сказаны.
– Думаю, лучше сразу перейти к делу, – проговорила гостья почти смущенно, чувствуя, как щеки заливает краска. – То, что я скажу, будет, конечно, неприятно, и вы наверняка обидитесь, хотя мне бы этого совсем не хотелось.
– Я не обижусь ни на что, леди Гленкора, если только не решу, что вы сознательно желаете нанести мне обиду.
– Клянусь, я этого не желаю. Вы видели моего маленького мальчика.
– Да. Милейший ребенок! Мне Бог не дал ничего настолько драгоценного.
– Он наследник герцога.
– Я понимаю.
– Что до меня самой – мне, клянусь честью, не нужно ничего. Я богата и имею все, чего можно пожелать. Ничего не нужно и моему мужу. Свою карьеру он делает сам, и она не зависит от титула.
– Почему вы говорите это мне, леди Гленкора? Какое отношение я имею к титулам вашего супруга?
– Прямое – если между вами и герцогом Омнийским и правда возможен брак.
Мадам Гослер фыркнула со всем презрением, на которое была способна.
– Это неправда? – спросила леди Гленкора.
– Отчего же? Правда. Это возможно.
– Вы с ним помолвлены?
– Нет, не помолвлена.
– Он сделал вам предложение?
– Не могу не отметить, леди Гленкора: весьма необычно, чтобы одна леди учиняла другой подобный допрос. Я обещала не обижаться, если вы не станете пытаться меня обидеть, однако вам не стоит заходить слишком далеко.
– Мадам Гослер, если вы заверите меня, что я ошибаюсь, я немедленно принесу извинения и предложу вам самую искреннюю дружбу, какая возможна между женщинами.
– Ни в чем подобном я вас заверить не могу, леди Гленкора.
– Значит, это правда! Вы думали, что получите?
– Я думала об этом много – как и о том, что потеряю.
– У вас есть деньги.
– Разумеется. Предостаточно – для моих скромных потребностей.
– И положение в обществе.
– Что ж… Да, в своем роде. Не такое, как у вас, леди Гленкора. Положение женщине, если оно не достается ей при рождении, может дать только муж. Своими силами добиться его мы не властны.
– И вы свободны как ветер, можете бывать где захотите и делать что захотите.
– Иногда даже слишком свободна.
– Так что вы выиграете, сменив все это на титул?
– Но что за титул, леди Гленкора! Быть может, для вас стать герцогиней Омнийской – безделица, но подумайте, как огромен этот шаг для меня!
– И ради этого вы, не колеблясь, лишите герцога друзей, омрачите его будущее, унизите его перед равными по рождению…
– Унижу его! Кто смеет предполагать такое? Он возвысит меня – да, но я не могу его унизить. Вы забываетесь, леди Гленкора.
– Спросите любого. Не думайте, будто я вас презираю. Разве тогда я предлагала бы вам руку дружбы? Но старик старше семидесяти, несущий бремя титула и положения, уронит себя в глазах своего круга, если женится на молодой женщине незнатного происхождения, какой бы умницей и красавицей она ни была. Герцог Омнийский, в отличие от людей обыкновенных, не может поступать, как ему заблагорассудится.
– Возможно, леди Гленкора, другим герцогам – а также их дочерям, наследникам и кузенам – пошло бы на пользу, если бы его светлость поверил в правдивость ваших слов. Я думаю, здесь есть о чем поспорить, но не позволю вам утверждать, будто брак со мной способен уронить чье-либо достоинство. Мое имя столь же незапятнанно, как и ваше.
– Я имела в виду не это, – возразила леди Гленкора.
– Что до него – я, разумеется, не хотела бы причинять ему вред. Кто захочет поступить так с другом? И, по правде говоря, этот брак принес бы мне так мало выгод, что искушение навредить, если считать вредом женитьбу на мне, не слишком сильно. Полагаю, ваши страхи за будущее сына преждевременны, леди Гленкора. – С каждой фразой улыбка ее становилась все шире и наконец почти переросла в смех. – Но, с вашего позволения, если меня что-то и отвратит от этого брака, так это не ваши доводы, но мои собственные. Вы почти уже вынудили меня решиться на него, сказав, будто я способна унизить герцога своим присутствием. Я чувствую, что обязана теперь доказать, как вы ошибаетесь. Но лучше вам оставить меня и дать мне решить самой, в своем сердце. Право же, это будет благоразумнее.
Не имея иного выбора, леди Гленкора вскоре последовала этому совету.
Глава 62Письмо, отправленное в Брайтон
Понедельник наступил, а мадам Гослер все еще не ответила герцогу Омнийскому. Если бы леди Гленкора не пришла к ней в воскресенье, письмо, полагаю, было бы отправлено в тот же день, но каким бы ни было воздействие этого визита, он в достаточной степени нарушил планы мадам Гослер, не дав ей взять в руки перо. У нее была еще одна ночь на размышления, чтобы отправить ответ в понедельник утром.
Простившись с мадам Гослер, леди Гленкора сразу же отправилась к герцогу. Так было заведено – она навещала дядюшку мужа по воскресеньям, нередко как раз в этот час, перед тем как он поднимался наверх, чтобы переодеться к ужину. Обычно она брала с собой сына, но в этот раз отправилась одна. Леди Гленкора попробовала справиться с мадам Гослер и потерпела неудачу. Теперь нужно было попытаться повлиять на герцога. Однако тот, быть может, предвидел нападение и вовремя бежал.
– Где его светлость, Баркер? – спросила леди Гленкора у швейцара.
– Мы не знаем, миледи. Его светлость уехал вчера вечером и взял с собой только Лапуля.
Лапуль был французским камердинером. Леди Гленкоре не оставалось ничего, кроме как вернуться домой, ломая голову, каким образом надавить на дядюшку мужа, чтобы предотвратить этот брак – даже после объявления помолвки, если, конечно, таковая состоится. Она полагала, что в арсенале у нее найдутся средства, способные заставить одержимого гордостью, слабохарактерного старика изменить решение. Если не поможет ничего, то оставался еще шанс привлечь к делу кого-нибудь из представителей королевской семьи. Кроме того, сказать свое слово должна и вся знатная, титулованная родня. Без сомнения, герцог мог настоять на своем и жениться на ком угодно, если пожелает этого достаточно сильно. Но для того, чтобы противостоять совокупному давлению всех близких, использующих любые доступные им средства, требуется воля чрезвычайно сильная.
Леди Гленкора когда-то оказалась в подобном положении сама и, попытавшись бороться, была повержена. Она была юна и хотела поступить неблагоразумно, но пересилить близких не сумела. Ее усмирили, поставили на место и принудили идти по предписанному пути. Теперь, глядя на дерзкое личико своего маленького сына, она готова была уже согласиться, что близкие были правы, а предписанный путь и есть лучший из возможных. Но если уж она не могла распоряжаться собой в молодости, то и герцогу в старости это ни к чему. Вольно мужчинам, да и женщинам хвалиться: они-де вправе поступать с собой и своим имуществом, как пожелают. В иных обстоятельствах есть риск нанести вред столь многим, что вмешательство извне совершенно необходимо. Каким суровым оно бывает, леди Гленкора знала не понаслышке, но, признав со временем, что такие меры могут быть обоснованны, теперь готова была применять их сама, не стесняясь в средствах. Мадам Гослер могла сколько угодно смеяться и фыркать, слушая о тревогах леди Гленкоры, но та знала: если черноволосого, смуглого младенца и правда явят миру как нового лорда Силвербриджа, ее собственный душевный покой будет утрачен навсегда. В юности у нее было одно желание – и оно так и не сбылось. Она долго страдала, а затем смирилась и обрела новые надежды. Если и они пойдут прахом, мир для нее не будет стоить и понюшки табаку. Герцог сбежал, и сегодня она не могла сделать ничего, но завтра наступление будет развернуто по всем фронтам.