И ведь она сама сотворила нынешнюю беду собственными руками! Она пригласила эту женщину в Матчинг! О небеса! Как мог герцог оказаться настолько глуп! Вдова еврейского банкира! Чтобы герцог Омнийский вознамерился погубить свою честь, свой покой, шанс достойно прожить остаток жизни – быть может, по сути не слишком примечательной, но, несомненно, во всем подобавшей человеку благородного происхождения и оттого всеми превозносимой! И все это ради тощей, чернявой, смуглой женщины с ее кудрями, и дьявольскими глазами, и усиками на верхней губе – еврейки, – существа, чьи привычки и образ мыслей неведомы никому. Быть может, она пьет. Или – кто знает! – на самом деле она мошенница, аферистка, которая, не имея на свете ни единого родственника, хитростью и настойчивостью пробилась в высшее общество! А теперь эта женщина заполучила достаточно влияния, чтобы претендовать на место в семье герцога Омнийского, запятнать своим присутствием герб и, что хуже всего, стать, возможно, матерью будущих герцогов!
…Разгневанная леди Гленкора была к мадам Гослер очень несправедлива, видя все ее поступки в дурном свете, обвиняя в наихудших грехах и отрицая ее обаяние и красоту. Увлекись герцог какой-нибудь светловолосой, белокожей девицей с серыми глазами и гладкими волосами, происходившей из хорошей семьи, леди Гленкоре – как считала она сама – было бы куда легче его простить. Что ж, возможно, мадам Гослер и удастся заполучить герцогскую корону, но, попытавшись ее надеть, она обнаружит, что внутри острые шипы. Ни одна приличная дама в Лондоне с ней не заговорит – как и ни один мужчина, с которым пожелала бы водить знакомство герцогиня Омнийская. Мужа ее сочтут старым дураком, а ее саму – ловкой авантюристкой. И будет крайне удивительно, если новоиспеченные супруги не разъедутся, не пройдет и года! Повторюсь: в своем гневе леди Гленкора была весьма несправедлива.
Герцог, покидая дом и держа в секрете свое место назначения, все-таки сообщил адрес одному человеку – той, которая стала его луной в небе. Записку доставили мадам Гослер поздно вечером в воскресенье: «Жду вашего ответа в понедельник. Я буду в Брайтоне. Отправьте письмо частным курьером в гостиницу «Бедфорд». Мне едва ли нужно говорить вам, с каким нетерпением, надеждой и страхом я буду его предвкушать. – О.».
Несчастный старик! Слишком рано он пресытился мирскими удовольствиями, и теперь мало что могло его развлечь. В конце концов он остановил свой взгляд на луне в небе и, устав от земных радостей, всей душой возжелал ее. Бедняга! Заполучи он вожделенное – какой прок был бы в том для него? Мадам Гослер долго сидела с запиской в руках, думая о великой страсти герцога. «А через месяц новая игрушка ему надоест», – сказала она себе. Но у нее было время до следующего утра, и она не собиралась принимать решение вечером. Пусть еще на одну ночь корона герцогини останется в пределах досягаемости. Ночь прошла, и мадам Гослер проснулась утром вся во власти сомнений, однако к моменту, когда она спустилась к завтраку, сомнения исчезли. Настало время решать, и она сделала это, пока горничная расчесывала ей волосы.
– Ах, что за жизнь, должно быть, у знатной дамы! – воскликнула горничная, которая, вероятно, успела заподозрить, что герцог Омнийский не просто так зачастил к ним в дом.
– О чем ты, Лотта?
– Все мои знакомые горничные вечно рассказывают о своих госпожах, графинях да герцогинях. Будь я леди, богатой и красивой, я ни за что бы не успокоилась, пока не заполучила себе титул в этой стране.
– А дозволено ли графиням и герцогиням делать то, что захотят?
– Не могу знать, мэм.
– Но я знаю. Довольно, Лотта. Теперь оставь меня.
Решение было принято, хотя бог весть, правда ли мадам Гослер сомневалась, что сможет и после замужества жить, как захочет. Едва ли брак со стариком так сильно стеснил бы ее свободу. Как бы то ни было, сразу после завтрака она написала герцогу ответ.
Парк-лейн, понедельник
Мой дорогой герцог Омнийский,
мне очень трудно выразить свои чувства к вашей светлости в письме. С тех пор как вы ушли, я не перестаю жалеть, что оказалась столь нервна, глупа и подвержена сомнениям, когда вы были здесь, в моей гостиной. Тогда я могла бы коротко изъяснить то, для чего сейчас потребуется столько неловких слов.
Вы оказываете мне великую честь, предлагая роскошный дар, который я вынуждена отвергнуть. Я не могу стать женой вашей светлости. Я, быть может, догадывалась об этом уже тогда, когда прощалась с вами, но была столь поражена неожиданным поворотом событий, что утратила способность рассуждать и не смогла ответить вам, как должно. Правда, милорд, заключается в том, что я не гожусь в жены герцогу Омнийскому. Я нанесла бы ущерб вам и повредила собственной репутации, хоть и поднялась бы по общественной лестнице. Не думайте, однако, будто я говорю это потому, что есть некая причина, препятствующая моему замужеству с честным человеком. Таковой не существует. У меня нет на совести никакого греха, в котором я не могла бы признаться вам или, если уж на то пошло, любому другому, – ничего, о чем я побоялась бы рассказать всему свету. Словом, милорд, дело лишь в одном: по рождению и положению я не подхожу для того, чтобы стать герцогиней Омнийской. Вам пришлось бы краснеть за меня, а такого я допустить не могу.
Да, я честолюбива, слишком честолюбива, и мне приятно думать, что человек столь знатный, и столь высоко стоящий в глазах всего света, находит удовольствие в моем обществе. Я принуждена сознаться в глупом женском тщеславии: мне хотелось, чтобы меня знали как ту, кого герцог Омнийский удостоил своей дружбы, – так мотылек летит на огонек свечи, пока не обожжет крылья. Но я мудрее мотылька хотя бы в том, что, обжегшись, понимаю: от огня следует держаться на расстоянии. Вы едва ли усомнитесь: такой женщине, как я, нелегко отказываться от того, чтобы разъезжать в экипаже с гербами вашей светлости. Я не философ и не буду делать вид, что презираю богатство и знатность. Полагаю, любая женщина мечтала бы стать герцогиней Омнийской, но эту корону следует носить с должным изяществом. Как мадам Гослер я могу вращаться среди тех, кто выше меня по положению, не испытывая смущения. Как ваша жена я больше не буду столь спокойна – и вы также.
Вы, быть может, подумаете, будто я рассуждаю слишком расчетливо, говоря лишь о вашем титуле, а вовсе не о той привязанности, которую вы проявили ко мне, или о той, которую я могла бы испытывать к вам. Полагаю, все мы, и мужчины, и женщины, миновав пору юности с ее необузданными порывами, должны стараться подчинить любовь, как и другие страсти, разуму. Я могла бы любить вашу светлость нежно, как жена, если бы считала, что брак пойдет нам обоим на пользу. Поскольку я убеждена, что это не так, я сдержу свои чувства и ограничусь тем, что буду помнить о вас с самой чистой дружеской приязнью.
Прежде чем закончить, я должна вас поблагодарить. Будучи вдовой, я вела жизнь самую уединенную и была лишена истинного дружества, и потому мои усилия были в основном направлены на то, чтобы заслужить доброе имя среди тех, кого я хотела вокруг себя видеть. Наверное, теперь я могу вам признаться, что мне пришлось нелегко. На одинокую женщину в свете всегда смотрят с подозрением, а в этой стране женщина с иностранным именем, с доходами из-за границы, жившая прежде в чужих краях, кажется особенно подозрительной. Я старалась вести себя так, чтобы это преодолеть, – и преуспела. Но и в самых смелых мечтах я никогда не воображала такого успеха – чтобы сам герцог Омнийский счел меня достойнейшей из достойных. Можете быть уверены, я признательна и не забуду этого никогда. Надеюсь, ваша светлость не станет думать обо мне хуже оттого, что я поступила, как было должно.
Имею честь оставаться,
милорд герцог,
вашей самой верной и преданной служанкой,
Мари Макс Гослер
«Много ли в Англии незамужних женщин, которые поступили бы так же?» – спросила она себя, складывая листок и запечатывая конверт. Завершенное письмо было отправлено сразу, как просил герцог, так что возможности передумать или вновь начать колебаться не оставалось; она наконец-то приняла решение и намеревалась его придерживаться. Мадам Гослер знала, что будут минуты, когда она глубоко пожалеет об упущенной возможности, о шансе на величие, который отвергла. Впрочем, разве этого не случилось бы, реши она по-другому? Так или иначе, сожалений в ее положении было не избежать. Но выбор был сделан и точка поставлена. Она останется свободной – останется Мари Макс Гослер – и променяет свою свободу лишь на то, что действительно окажется ценнее.
Отправив письмо, она продолжала сидеть в унынии у окна в комнате наверху, размышляя о герцогской короне, об имени, о титуле, о том положении в обществе, которое, будучи герцогиней Омнийской, могла бы завоевать с помощью своей красоты, грации и остроумия. Ее амбиции отнюдь не сводились к тому, чтобы стать титулованной особой без дальнейших целей и стремлений. Она воображала себя герцогиней, единственной в своем роде, которая прославилась бы по всей Европе как женщина, во всех отношениях очаровательная. И тогда у нее появились бы друзья – настоящие друзья, и она больше не жила бы в одиночестве, как теперь. Она любила бы своего мужа-герцога, пусть он немолод, и чопорен, и напыщен, – любила бы его и старалась сделать его жизнь немного ярче. Да, был тот, к кому она склонялась сердцем больше, но что в том толку, когда он, приходя к ней, только и твердит, как бесконечно очарован другой!
Мадам Гослер сидела у окна с книгой в руках, но даже не смотрела в нее, а глядела на парк напротив, прекрасный в своем весеннем убранстве. Внезапно ее осенила мысль. Леди Гленкора Паллизер явилась к ней, пытаясь вызвать сочувствие к юному наследнику, и вела себя, говоря откровенно, не слишком любезно, но все же действовала в открытую, что само по себе было похвально. Нужно написать ей, чтобы она не терзалась более. Очень может быть, что мадам Макс Гослер, возвращаясь к письменному столу, торжествовала – не то чтобы желая похвалиться сделанным ей предложением, но стремясь продемонстрировать гордой матери дерзкого мальчика, что, не приемля ничьих указаний, способна тем не менее устоять перед искушением, которое для многих было бы непреодолимым. Что до самих матримониальных планов, мадам Гослер не стала бы сообщать о них ни единой душе, если бы эта женщина не выдала, что намерения герцога ей известны; в письме она обойдется лишь намеками и не станет прямо заявлять, что тот предлагал ей руку и корону. Но она напишет так, чтобы леди Гленкора все поняла, не оставляя повода думать, будто мадам Гослер считает себя недостойной титула. Герцогу она писала смиренно, но письмо к матери будущего лорда Силвербриджа смиренным не будет. Вот каким оно вышло: