– Лорд Чилтерн вам друг, мистер Финн?
– Друг, и я полагаю, что никогда не предавал нашу дружбу.
– Он говорит, что не знает друга вернее, чем вы, и готов поклясться в этом перед кем угодно. Как и я – когда могла присоединить свой голос к его. Так вот, раз вы его друг, позвольте мне сказать вам одну вещь, которую я никогда не открыла бы никому другому. Но я знаю, что вам могу довериться: вы джентльмен и сохраните мою тайну.
– Разумеется.
– Я знаю, что это так, потому что вы джентльмен. Осенью прошлого года я сказала лорду Чилтерну, что люблю его. Это было правдой. Я никогда не сделаю такого же признания другому мужчине. То, что сейчас мы разошлись, ничего не меняет. Женщина, раз отдав возлюбленному сердце, не в силах передать его другому. Случились события, которые заставили меня почувствовать, что, возможно, я совершила ошибку, согласившись стать его женой. Но я дала слово и теперь не могу принадлежать никому больше. А вот и лорд Брентфорд. Идемте к нему.
Наш герой и впрямь увидел лорда Брентфорда под руку с леди Лорой. Тот был очень хмур и, похоже, обдумывал месть негодяю, оскорбившему его дочь. Забирая с собой мисс Эффингем, граф не взглянул на Финеаса, но обе леди пожелали нашему герою доброй ночи.
– Доброй ночи, леди Лора, – ответил он, держа шляпу в руке, – доброй ночи, мисс Эффингем.
Финеас остался в полном одиночестве. Быть может, лучше пройти сквозь сад и броситься в спокойную реку, разом оборвав свое существование? Или лучше найти собственную тихую заводь – подальше от Лондона, подальше от политики, лордов, титулованных дам, и ярко освещенных площадей, и герцогских пикников, и разочарований, неизбежных у маленького человека, пытающегося сделать карьеру среди особ значительных? Нашему герою не раз приходила мысль, что положение его, по сути, ложно, что его жизнь – притворство и в конце концов его ждет позор разоблачения, всегда настигающий самозванцев. Теперь, когда он одиноко бродил по садам леди Гленкоры, настроение это овладело всем его существом, полностью лишив и гордости, и радости за то, что он был одним из гостей герцога Омнийского.
Глава 65Министр в Киллало
Финеас не бросился в реку в герцогском саду и, несмотря на неудачу с Вайолет Эффингем, в конце первой недели августа был готов отправиться в Ирландию с мистером Монком. Сезон для нашего героя, без сомнения, завершился весьма неудачно. Вайолет говорила с ним так, что он не мог ей не поверить. Непонятно было, существует ли вероятность, что она и лорд Чилтерн помирятся, но, по крайней мере, она убедила нашего героя, что сам он вакантного места не займет. «Женщина не может передать сердце другому», – сказала Вайолет. Финеас знал, что многим дамам это прекрасно удается, однако он обратился к ней слишком скоро после того, как прежняя любовь нанесла ей рану, слишком поспешил с предложением и в наказание за такую опрометчивость потерял шанс на успех. Но как было выжидать, зная, что мисс Эффингем может дать слово другому, прежде чем они вновь встретятся следующей весной? Ведь это было весьма вероятно, ежели считать, будто она хоть чуть-чуть похожа на прочих девушек. Однако Вайолет ни на кого не походила. Что ж, теперь наш герой знал это наверняка – и ему оставалось лишь раскаиваться в своей торопливости.
Однако, как мы сказали, к седьмому августа Финеас был готов к путешествию в Ирландию с мистером Монком, и они отправились в путь. Чтобы добраться из Лондона до Киллало, потребовалось около двадцати часов, и в течение четырех-пяти из них мистер Монк был неспособен к беседе – такие неудобства доставил ему морской переход от Холихеда до Кингстауна. В целом, однако, они с Финеасом разговаривали очень много. Мистер Монк уже почти решил покинуть кабинет министров.
– Как ни грустно мне это признавать, – сказал он, – мой старый соперник Тернбулл, видимо, прав. Тот, кто начинает политическую карьеру, как начал я, не должен идти в правительство. Я склонен полагать нынче, что министры должны учиться своему ремеслу, будто сапожники или торговцы свечами. И едва ли умение завладеть вниманием аудитории, когда выступаешь в палате общин, способно сделать человека хорошим чиновником.
– Но тогда выходит, что устройство нашего правительства неверно от начала и до конца?
– Этого я не говорил. Посмотрите на всех выдающихся государственных деятелей с тех пор, как сложилась нынешняя система управления, или даже с тех пор, когда она еще складывалась, – скажем, начиная от Уолпола и далее. Вы увидите, что все, кто действительно приносил пользу, учились государственной службе с юности.
– И нам никогда не выйти из накатанной колеи?
– К чему, если колея достаточно хороша? Те, кто с успехом справлялся с ролью министра, впитали это умение буквально с молоком матери, взять хоть лорда Брока, или лорда де Террьера, или мистера Майдлмэя. Они уселись в чиновничьи кресла сразу после колледжа. Мистер Грешем поступил на службу, не достигнув двадцати восьми лет. Герцог Сент-Банги стал личным секретарем, когда ему было двадцать три. Вы, к счастью для себя, сделали то же самое.
– И постоянно об этом сожалею.
– У вас нет причин для сожалений. Со мной дело обстоит иначе. Тот, кто стал или пытался стать популярным политиком – выразителем общественного мнения, если мне позволено так себя называть, – уже не годится для правительственного кресла. Насколько я могу видеть, должность предлагается таким людям только с одной целью – заставить их замолчать.
– И заручиться их помощью.
– Это одно и то же. Помощь от Тернбулла означала бы, что он откажется от всех возможностей, которые дает ему пребывание в оппозиции. Иную помощь он не мог бы предоставить, потому что сам факт принятия им должности и государственного покровительства лишил бы его народной поддержки. Толпа снаружи желает иметь своего министра – так же, как и королева своего, но один и тот же человек не может быть министром у обоих. Если народный министр решает сменить хозяина и принять жалованье от королевы, правительству в этот момент становится легче, потому что его место в оппозиции на время останется незанятым. Но охотников немало, так что вакансия просуществует недолго. Конечно, у короны есть то преимущество, что она, в отличие от народа, платит жалованье.
– Не думаю, что вас привлекло именно это, – заметил Финеас.
– Меня – нет. Вам я могу сказать это смело, хотя доказывать другим было бы, пожалуй, глупо. Я пошел не за деньгами – хотя я так беден, что для меня они ценнее, чем для многих других в палате общин. Жалованье я принял с большим колебанием, отчасти движимый мыслью, что отказываться из одного лишь страха постыдно. Мистер Майлдмэй и герцог говорили мне, что я заслужу его честно, принося благо своей стране. Я не заслужил, и страна ничего не получила, если только не считать благом для нее то, что мне заткнули рот в палате общин. Но если бы я верил в то, что это благотворно, мне следовало бы молчать без всякого жалованья. Я совершил ошибку, мой друг. Исправить ее полностью в моем возрасте невозможно, но, осознав ее, я должен сделать все, чтобы вернуться на правильный путь.
Рассуждения эти отозвались в душе Финеаса такой горечью, что он не мог не посетовать:
– Дело в том, что человек на службе превращается в раба, и это рабство неприятно.
– Полагаю, в этом вы не вполне правы. Если вы имеете в виду, что, трудясь в одной упряжке с другими людьми, нельзя быть полностью свободным в своих действиях, так то же самое можно сказать о любом ремесле. Останься вы в адвокатуре, вам пришлось бы вести дела в суде в соответствии с пожеланиями поверенных.
– Но, давая советы поверенным, я бы руководствовался собственными умозаключениями.
– Не вижу в вашей работе ничего такого, что должно бы идти против вашей натуры. Вы начали молодым, и это ваша первая карьера. Со мной все иначе. Мне будет очень жаль, если моя откровенность собьет вас с пути. Я сам охотно последовал бы вашему примеру, будь у меня шанс начать все заново.
День, когда мистер Монк в сопровождении Финеаса почтил своим присутствием дом доктора Финна, стал для Киллало великим событием. В Лондоне, возможно, перед епископом благоговеют больше, чем перед министром. В Киллало, где епископа видят в городе каждый день, увенчанный митрой церковный иерарх способен вызывать любовь, но никак не благоговение, в то время как приезд члена правительства, который поселился в доме обычного горожанина, был делом удивительным и внушающим трепет, достойным предметом для пересудов на весь следующий год. Многие в Киллало, особенно среди пожилых дам, сокрушенно и с превеликим недоверием качали головами, когда молодой Финеас Финн впервые стал членом парламента. Постепенно они смягчились, вынужденные признать, что в качестве депутата он достиг поразительных успехов, но промеж себя все-таки смотрели на его будущее с сомнением – до тех пор, пока Финеас не появился в родительском доме рука об руку с настоящим министром. Доказательство это было столь весомым, что даже старая миссис Каллаган, владелица пивоварни, наконец сдалась и принялась расточать комплименты, превознося удачу доктора, который породил столь одаренного во всех отношениях сына. Многие в городе желали лицезреть министра во плоти, присутствовать при его трапезах, наблюдать его походку и выражение лица – и, конечно, припасть к источнику государственной мудрости, который чудом явился среди них благодаря их молодому земляку. Миссис Финн знала, что гостей следует звать с большим разбором, но хозяйка пивоварни наговорила столько хорошего о чудесном черном лебеде семейства Финнов, что добилась своего и удостоилась приглашения на ужин с министром на следующий день после его прибытия.
Приглашены были и миссис Флад Джонс с дочерью. Когда Финеас гостил в Киллало в предыдущий раз, почтенная вдова, как помнит читатель, осталась вместе с Мэри во Фладборо, считая своим долгом уберечь девушку от опасностей неразделенной любви. Но теперь либо ее намерения изменились, либо она больше не боялась такого исхода, потому что обе дамы снова жили в Киллало, и Мэри бывала в доме доктора так же часто, как в прежние времена.