Финеас оставался на месте все время до голосования, уговорившись с мистером Монком, что оба будут присутствовать в зале в продолжение прений и услышат все, что будет сказано. Мистер Грешем уже выступал, и мистеру Паллизеру было поручено привести заключительные доводы правительства. Высказывался и мистер Робсон, значительно оживив утомительный вечер; мистеру Монку досталась честь поставить своим ответом точку в обсуждении. Голосование состоялось в два часа ночи, и правительство потерпело поражение с перевесом в двадцать три голоса.
– Печально то, что в результате мы ни на шаг не приблизились к закону о правах арендаторов, – сказал мистер Монк, снова шагая домой вместе с нашим героем.
– Но мы приблизились! – возразил Финеас.
– В каком-то смысле да. Такие дебаты и такое большинство заставят людей задуматься. Впрочем, нет. «Задуматься» – слишком громкое слово; как правило, люди не думают. Но они сочтут, что в этой идее что-то есть. Многие, кто раньше полагал подобный закон пустой химерой, решат теперь, что он не то чтобы немыслим – просто рискован или, быть может, требует слишком много труда. Со временем он станет рассматриваться как нечто возможное, а там и вероятное и в конце концов войдет в список тех немногих мер, которые почитаются государством как действительно необходимые. Так формируется общественное мнение.
– Тогда сделать первый шаг в этом направлении – вовсе не пустая трата времени, – заметил Финеас.
– Первый важный шаг был сделан давно – людьми, которых считали революционерами и демагогами, почти предателями. Впрочем, любой шаг в нужном направлении – действительно большое дело.
Два дня спустя мистер Грешем объявил, что намерен распустить парламент из-за результатов последнего голосования, при этом, однако, он выразил желание до роспуска принять билль о реформе для Ирландии. Премьер-министр объяснил, отчего это целесообразно, но заявил, что не станет настаивать на законопроекте, если тот встретит сопротивление, он лишь стремится принять в отношении Ирландии закон, который необходим – и необходим, в частности, до проведения новых выборов. Законопроект был готов и мог быть представлен для первого чтения на следующий день, если палата общин согласится. Палата общин согласилась, хотя многие ирландские депутаты протестовали весьма громко, а после высмеивали мистера Грешема за обещание снять законопроект в случае сопротивления. Последнего не произошло, и билль был спешно принят обеими палатами за неделю. Наш герой, который все еще представлял Лофшейн, но знал, что делает это в последний раз, оказал правительству все содействие, какое мог, и проголосовал за меру, навсегда лишившую Лофшейн парламентского представительства.
– Очень скверную шутку он со мной сыграл, – заявил лорд Тулла, обсуждая новый закон со своим управляющим. – И это после того, как дважды избирался у нас почти даром. Очень, очень скверную шутку!
Мысль о том, что депутат парламента может чувствовать себя обязанным голосовать в соответствии со своими убеждениями, лорду Тулле в голову не приходила.
После того как ирландский билль о реформе с великой быстротой приняли обе палаты, сессия завершилась. Те, кому были известны личные обстоятельства мистера Финеаса Финна, знали, что он уезжает в Ирландию и не намерен более появляться на сцене, которая за последние пять лет стала ему так хорошо знакома.
– Не могу передать, до чего это меня огорчает, – сказал мистер Монк.
– Как и меня, – ответил наш герой. – Я пытаюсь стряхнуть с себя меланхолию, каждый день убеждая себя, что это немужественно, но пока что она оказывается сильнее.
– Я совершенно уверен, что вы вернетесь.
– Все твердят мне об этом, и все же сам я убежден, что не вернусь никогда, по крайней мере никогда не вернусь как депутат парламента. Как множество раз говорил мне мой старый наставник, мистер Лоу, я начал не с того. Сейчас мне тридцать лет, у меня нет ни шиллинга в кармане, и я понятия не имею, как их зарабатывать.
– Если бы не я, вы по-прежнему получали бы достойное жалованье и не знали бы беды, – произнес мистер Монк.
– Но как долго бы это продлилось? Едва Добени взял бы верх, я бы пал еще ниже, чем теперь. Если не в этом году, так в следующем. Мое единственное утешение в том, что я ушел сам, а не мне указали на дверь.
Мистер Монк, однако, до самого конца оставался при своем убеждении, что Финеас непременно вернется, заявляя, что не знал ни одного случая, когда молодому человеку, хорошо зарекомендовавшему себя в парламенте, позволили бы потом покинуть его навсегда в столь раннем возрасте.
Среди тех, с кем нашему герою предстояло попрощаться особо, на первом месте была, разумеется, семья лорда Брентфорда. Финеас уже слышал о примирении мисс Эффингем и лорда Чилтерна и хотел поздравить их обоих. Кроме того, ему было важно увидеться с леди Лорой. Он отправил ей записку, говоря, что надеется проститься, и она назначила время, когда он сможет застать ее одну. Влюбленных он по воле случая нашел вместе и вспомнил, что едва ли когда-то раньше бывал рядом с ними обоими одновременно.
– О, мистер Финн, какую прекрасную речь вы произнесли! Я прочитала каждое слово, – сказала Вайолет.
– А я даже не взглянул на нее, старина, – признался Чилтерн, вставая и приобнимая Финеаса за плечи, как любил делать со своими близкими друзьями.
– Лора была там и слушала вас, – добавила Вайолет. – Я не могла, потому что принуждена была оставаться с тетушкой. Вы даже не представляете, до чего я послушна последние недели.
– Значит, свадьба через месяц, Чилтерн? – спросил Финеас.
– Она так сказала. Она все устраивает – вместе с моим отцом. Когда я сдался, я просил одного – отсрочки. Говорил: «Дайте мне время, милорд». Но отец и Вайолет совершенно ко мне беспощадны.
– Вы ведь ему не верите, правда? – спросила та.
– Ни словечку. А если бы я поверил, он бы, чего доброго, снова потащил меня на побережье Фландрии. Я пришел, чтобы принести вам поздравления.
– Спасибо, мистер Финн! – Вайолет тепло пожала ему руку. – Я не чувствовала бы себя счастливой, если б не услышала от вас добрых напутствий.
– Постараюсь примириться со своей участью, – сказал Чилтерн. – Но ты должен приехать и снова прокатиться на Костоломе. Он сейчас там, в «Уиллингфордском быке», и я снял маленький домик неподалеку. В отцовском графстве охота прескверная.
– А твоя жена тоже поедет в Уиллингфорд?
– Разумеется, поедет. И будет охотиться и скакать куда ближе к своре, чем когда-либо удавалось мне. Приезжай непременно, и если на конюшне найдется подходящая лошадь, она твоя.
Тут Финеасу пришлось объяснить, что он пришел попрощаться и едва ли когда-либо еще навестит Уиллингфорд в охотничий сезон.
– Полагаю, вам обоим трудно это представить, но мне придется начинать все заново. Скорее всего, я больше не увижу в жизни не единой гончей.
– Но ты ведь будешь в Ирландии! – воскликнул лорд Чилтерн.
– Разве что мне придется допрашивать ее как свидетеля. Мне предстоит тяжелый труд, и пройдет много времени, прежде чем я смогу заработать хотя бы шиллинг.
– Но вы так умны, – сказала Вайолет. – Конечно же, вы преуспеете быстро.
– Я намерен быть терпелив и не предаваться унынию, – сказал Финеас, – но мне будет не до охоты.
– И вы совсем перестанете бывать в Лондоне? – спросила Вайолет.
– Совсем. Я останусь только в Брукс-клубе и выйду из всех остальных.
– Вот же чертовщина! – воскликнул лорд Чилтерн.
– Уверена, вы будете очень счастливы, – сказала Вайолет, – и в скором времени станете лордом-канцлером. Но ведь вы не собираетесь уехать тотчас?
– В следующее воскресенье.
– Но вернетесь? Вы должны быть на нашей свадьбе – непременно. Я отказываюсь выходить замуж, если вы не придете.
Даже это, однако, было невозможно: ему придется уехать в воскресенье – и без возврата. Финеас произнес небольшую прощальную речь, в которой не смог избежать некоторых неловких запинок. Он будет думать о Вайолет в день свадьбы и молиться, чтобы она была счастлива. И пришлет ей перед отъездом небольшой подарок, который она, как он надеется, станет носить в память о старой дружбе.
– Положись на меня. Уж я сделаю так, чтоб носила, – заявил Чилтерн.
– Молчи, грубиян! – воскликнула Вайолет. – Разумеется, я стану его носить и, конечно, думать о дарителе. Подарков у меня будет много, но так дорожить я буду лишь избранными.
Финеас ушел с комом в горле, не в силах произнести более ни слова.
– Он по-прежнему сходит по тебе с ума, – сказал его счастливый соперник, едва наш герой покинул комнату.
– Дело не в этом, – возразила Вайолет. – Он подавлен всем, что произошло. Мир вокруг него рушится. Жаль, что он не женился на той немецкой даме с ее состоянием.
Надо сказать, однако, что Финеас никогда и никому не говорил ни слова о предложении, которое сделала ему «немецкая дама».
Утром в воскресенье, когда Финеас должен был уезжать, он встретился с леди Лорой. Он сам просил об этом, желая, чтобы ничто его не тяготило. Ее он нашел совершенно одну и по глазам понял, что она плакала. Глядя на нее и вспоминая, что прошло всего шесть лет с тех пор, как ему впервые было позволено войти в этот дом, он не мог не отметить, как сильно его подруга изменилась. Тогда ей было двадцать три, и она не выглядела ни на день старше. Теперь ей можно было дать все сорок – так сильно невзгоды подкосили ее дух и выпили жизненные силы.
– Итак, вы пришли проститься, – сказала она с улыбкой, поднимаясь ему навстречу.
– Да, леди Лора, проститься. Надеюсь, не навсегда, но, вероятно, надолго.
– Нет, не навсегда. Во всяком случае, не будем так думать.
Она умолкла, но и он, держа обеими руками шляпу и уставившись в пол, не проронил ни слова.
– Знаете, мистер Финн, – продолжала она, – иногда я горько казню себя. Из-за вас.
– Потому, верно, что были ко мне слишком добры.
– Потому что, боюсь, сделала много такого, что пошло вам во вред. С того самого дня, как я встретила вас – помните, мы говорили здесь, в этой самой комнате, о планах на билль о реформе, – с того дня я желала, чтобы вы вошли в наш круг, стали одним из нас.