– А что насчет милой Мэри? – спросил отец.
– Надеюсь, нам не придется ждать слишком долго, – отвечал Финеас.
– Я сам этого не слышал, но твоя мать говорит, что миссис Флад Джонс решительно против долгой помолвки.
– Что же я могу поделать? Она не захочет, чтобы я женился на ее дочери, не имея иного дохода, кроме содержания от вас.
– Твоя мать сказала, что у миссис Флад Джонс есть идея, будто вы могли бы поселиться вместе – мол, они сдадут Фладборо, и тогда вы могли бы снять небольшой домик в Дублине. Заметь, Финеас, я этого не предлагаю.
Наш герой подумал про себя, что еще не так низко пал в жизни, чтобы подчиняться условиям, которые станет диктовать ему миссис Флад Джонс.
– Я рад, что не предлагаете, сэр.
– Отчего же, Финеас?
– Оттого, что мне пришлось бы отказаться, даже если бы план исходил от вас. Жить в одном доме с тещей едва ли может быть удобно.
– Я никогда не пробовал, – сказал доктор.
– И я не стану. Уверен, Мэри ничего подобного не потребует и готова ждать. Если я своим упорным трудом смогу сократить срок ожидания, то непременно это сделаю.
Миссис Финн, по всей видимости, сумела деликатно донести решение Финеаса до миссис Флад Джонс, потому что больше ему о совместном хозяйстве ничего не говорили. Тем не менее по тому, как упомянутая леди с ним держалась, нашему герою было ясно: будущая теща считает, будто он поступает с ее дочерью очень дурно. Но что с того? Никто здесь не знал историю мадам Гослер – и, конечно, никто не должен был узнать. Никто никогда не услышит, как достойно он повел себя в отношении своей милой Мэри.
Сама Мэри, впрочем, знала – Финеас поведал ей перед тем, как уехать в Дублин. Влюбленные позволили себе – или же им позволили старшие – насладиться одной неделей чистейшего счастья, и за эту неделю Финеас, кажется, рассказал невесте все – во всяком случае, столько, сколько было возможно, чтобы изложенное не казалось хвастовством. Как же мужчине удержаться от подобных историй, когда рядом, об руку с ним девушка, которая делится всеми мелкими подробностями своей жизни, прося взамен лишь откровенности? И такими драгоценными она считает его секреты, с таким благоговением к ним относится, что ее верность кажется ему незыблемой, будто она – богиня, воплотившая в себе честность и прямодушие. А искушение открыть сердце так велико! За все, что он рассказывает, она любит его лишь горячее и беззаветнее. Мужчина стремится покорить деву, не знавшую любви, и счастлив, зная или по крайней мере веря, что покорил ее, но для женщины каждая бывшая соперница – еще одна жертва под колесами ее триумфальной колесницы. «Все эти женщины были ему дороги, и в каждой он находил что-то особенное, но теперь он пришел ко мне, а значит, я ему милее, чем они все» – так Мэри привыкла думать о Лоре, и о Вайолет, и о мадам Гослер: у всех них были свои достоинства, но никем ее возлюбленный не был так очарован, как ею, прильнувшей к его груди. И я полагаю, что она была права в своей вере. Финеас никогда в жизни не был так счастлив, как во время чудесных вечерних прогулок вдоль берегов озера Лох-Дерг тем летом.
– Я никогда не стану торопить тебя – никогда, – сказала она перед его отъездом. – Мне достаточно, чтобы ты писал мне.
– Но мне этого будет недостаточно, Мэри.
– Тогда тебе придется приезжать и навещать меня. Ах, какие счастливые, счастливые дни это будут! Но, конечно, мы не сможем пожениться в ближайшие двадцать лет.
– Скорее уж сорок.
– Как тебе угодно. Ты знаешь, что я имею в виду. И, Финеас, я должна сказать тебе одну вещь, хотя мне грустно думать об этом и будет грустно говорить.
– Я не позволю тебе грустить в наш последний вечер, Мэри.
– Но я должна это сказать. Я начинаю понимать, от чего ты ради меня отказался.
– Я ни от чего не отказывался.
– Если бы меня не было в Киллало, когда приезжал мистер Монк, и если бы мы не… не… О боже, если бы я не любила тебя так сильно, ты мог бы остаться в Лондоне и та леди стала бы твоей женой!
– Никогда! – решительно ответил Финеас.
– Разве нет? Но теперь ты не можешь на ней жениться, Финеас. Я не буду притворяться, будто готова тебя отпустить.
– Это несправедливо, Мэри.
– Ах, ну что ж, говори как хочешь. Несправедливо – значит, я несправедлива. Но я умру, если потеряю тебя.
Правильно ли он поступил? Как можно было в этом сомневаться, как задаваться подобным вопросом? Кто любил его или был способен любить, как Мэри? Какая из женщин была так мила, так добра к нему и так похожа на ангела? Он поклялся, что больше любых своих успехов гордится тем, что ее завоевал, и что из всех сокровищ, которые ему встречались, она – самое драгоценное. В ту ночь Мэри легла спать счастливейшей девушкой в целом Коннахте, хотя при расставании поняла, что не увидит его снова до сочельника.
Однако она увидела его еще до окончания лета, и вот как это случилось. Сразу после принятия наскоро составленного ирландского билля о реформе парламент, как известно читателю, был распущен. Это случилось в начале июня, и до конца июля новые депутаты вновь собрались в Вестминстере. Летняя сессия была очень тягостной, но, по счастью, не слишком длинной и притом крайне необходимой. Требовалось завершить некоторые дела, начатые в том же году, а кроме того, страна должна была узнать, кто войдет в новое правительство. Едва ли стоит обременять читателя подробностями, касающимися стратегий того или иного политического лидера, или рассказывать далее про мистера Монка и его борьбу за права арендаторов. Палата общин прогневала мистера Грешема, проголосовав против него большинством голосов, и мистер Грешем наказал палату общин, подвергнув ее затратам и неудобствам новых выборов. Все это соответствует конституции и представляется вполне разумным англичанам, хотя может быть непонятно жителям других стран. Итог был таков: все члены правительства остались на своих местах, а билль мистера Монка, хоть и удостоился второго чтения, отправился до поры в чистилище, где томятся нежизнеспособные законопроекты.
Эти события не имели бы никакого значения для нас и почти никакого – для нашего бедного героя, если бы великие люди, которые в течение двух лет находили его столь приятным соратником, не продолжали вспоминать о нем с чем-то вроде дружеского сожаления. Не знаю, кто подал идею: мистер Грешем ли, лорд Кантрип – или же мистер Монк, хотя теперь и был политическим противником, сказал что-то, побудившее их к доброму делу, но так или иначе незадолго до завершения летней сессии Финеас получил от лорда Кантрипа письмо следующего содержания:
Даунинг-стрит, 4 августа 186– г.
Любезный мистер Финн,
мистер Грешем говорил со мной, и мы оба считаем, что вы могли бы согласиться на постоянную государственную должность. Мы не сомневаемся, что, если вы ее примете, ваши услуги будут для страны очень полезны. В настоящее время в Ирландии имеется вакансия инспектора работных домов с местом жительства, насколько мне помнится, в Корке. Жалованье составляет тысячу фунтов в год. Если это вам подходит, мистер Грешем с радостью назначит вас на это место. Дайте мне знать, что думаете, как можно скорее.
Искренне ваш,
Кантрип
Финеас получил это письмо утром в Дублине и уже через три часа был в пути, направляясь в Киллало. Разумеется, он намерен был согласиться, но не желал этого делать, не рассказав о новых перспективах Мэри. Конечно, он согласен! Финеас провел в Дублине чуть более двух месяцев и, хотя этого едва ли хватало, чтобы освоиться в новой профессии и увидеть возможные пути к успеху, считал, тем не менее, что успех невозможен. Он не понимал, с чего начать, а люди сторонились его, думая, что он непредсказуем, высокомерен и притом неудачлив. Ему не удалось покуда заработать ни гинеи.
– Тысяча фунтов в год! – воскликнула Мэри Флад Джонс, широко распахнув глаза в удивлении перед столь роскошным будущим.
– Для постоянного дохода это не слишком много, – заметил наш герой.
– О Финеас! Но ведь тысяча фунтов – это прекрасно!
– Во всяком случае, это доход надежный, и мы сможем пожениться хоть завтра.
– Но я уже убедила себя, что ждать придется ужасно долго.
– Тогда тебе нужно себя разубедить, – заключил Финеас.
Читатель, верно, представит себе, каким был его ответ лорду Кантрипу, а посему на этом мы прощаемся с нашим героем, оставляя его инспектором работных домов в графстве Корк.