– Я решился поймать вас на слове, – в тот же вечер сказал он в клубе Баррингтону Эрлу.
– На каком слове? – переспросил тот, ибо одновременно преследовал слишком многих зайцев, чтобы постоянно думать о Лофшейне и Финеасе Финне, а быть может, не желал обнаруживать по их поводу излишнего нетерпения.
– Насчет Лофшейна.
– Прекрасно, старина. Мы непременно проведем вас в парламент. Указ о выборах в Ирландии выйдет третьего марта, и чем скорее вы окажетесь на месте, тем лучше.
Глава 2Финеас Финн избран депутатом от Лофшейна
Одна большая трудность, связанная с выборами, чудесным образом испарилась при первом же соприкосновении. Доктор Финн был человеком храбрым и отнюдь не робел перед своими родовитыми друзьями. Едва получив от сына второе письмо, где тот подтверждал, что решился действовать, чем бы это ни обернулось, он отправился в Каслморрис поговорить со старым графом. Лорд Тулла имел вспыльчивый нрав, и доктор ожидал ссоры, но готов был ее перенести. Он не чувствовал себя обязанным графу, за время длительного знакомства сделав тому не меньше добра, чем получил, и теперь соглашался с сыном в том, что, если уж от Лофшейна должен идти либеральный кандидат, то никакие воспоминания о назначенных пилюлях и притираниях не должны помешать Финеасу стать этим кандидатом. Другие соображения могли быть помехой, но никак не это. Граф, вероятно, придерживался иного мнения, и доктор счел своим долгом сообщить ему о новостях самолично.
– Черт подери! – воскликнул, выслушав его, лорд Тулла. – Тогда вот что я вам скажу, Финн: я его поддержу.
– Поддержите?!
– Именно! Почему нет? Надеюсь, в округе меня не так сильно ненавидят, чтобы мое вмешательство ему навредило. По крайней мере в одном я уверен: я нипочем не стану стараться для Джорджа Морриса.
– Но, милорд…
– Ну-ну, продолжайте.
– Как вы знаете, сам я всегда был далек от политики, но мой Финеас идет от другой партии.
– Черта с два я буду на это смотреть. Взять мою партию: разве она для меня хоть что-то хорошее сделала? Поглядите на моего кузена Дика Морриса. Во всей Ирландии не найдется священника, который так поддерживал бы консерваторов! И что же? Они отдали приход в Килфеноре какому-то выскочке без роду и племени, хотя я не погнушался замолвить за кузена словечко. Чтоб я еще когда попросил их о чем-нибудь!
Доктор Финн, который знал о долгах Дика Морриса и был знаком с его манерой проповедовать, отнюдь не удивился решению представителя консервативной партии, распределявшего приходы Ирландской церкви, однако счел за лучшее промолчать.
– Ради Джорджа я больше и пальцем не шевельну, – продолжал граф. – О том, чтобы он баллотировался от Лофшейна, не может быть и речи. Мои арендаторы за него все равно не проголосуют, даже если бы я их лично уговаривал. Питер Блейк (мистер Питер Блейк был управляющим старого графа) сказал мне всего неделю назад, что это будет бесполезно: времена уже не те. Что до меня – я бы хотел, чтобы округ лишили представительства. Да пусть всю Ирландию лишат представительства и назначат военного губернатора! Какая польза от таких депутатов, как наши? На десять человек не сыщется ни единого джентльмена. Пусть идет ваш сын. Я сделаю для него что смогу – хотя, видит бог, могу я немного. Передайте ему, пусть заглянет ко мне с визитом.
Пообещав, что Финеас приедет в Каслморрис, доктор распрощался с лордом Туллой – не особенно, впрочем, польщенный, ибо чувствовал: старик едва ли сочтет его сына, буде того изберут, исключением, способным уравновесить никчемность остальных представителей графства. Тем не менее самое серьезное препятствие на пути Финеаса было устранено. Доктор ехал в Каслморрис не для того, чтобы агитировать за сына, однако вышло именно так, и притом весьма успешно. Вернувшись домой и рассказывая о произошедшем жене и дочерям, он – вопреки себе самому – не мог не торжествовать. Точно Валаам, он отверзал уста, чтобы проклясть, – но вместо этого благословлял. Вечер еще не кончился, а доктор уже рассуждал о перспективах Финеаса в Лофшейне с откровенным энтузиазмом, и на следующий день Матильда написала брату, что граф готов принять его с распростертыми объятиями. «Папаˊ был там и все уладил», – сообщала она.
– Я слышал, Джордж Моррис на выборы не пойдет, – сказал Финеасу Баррингтон Эрл в последний вечер перед отъездом.
– Старый граф не будет его поддерживать. Он хочет поддержать меня.
– Едва ли!
– Уверяю вас. Мой отец знаком с графом двадцать лет и сумел договориться.
– Вы, часом, не собираетесь сыграть с нами шутку, Финн? – с некоторым беспокойством спросил мистер Эрл.
– Какую шутку?
– Переметнуться к нашим противникам?
– И в мыслях не было, – гордо ответил Финеас. – Поверьте, я не стал бы менять своих убеждений ни ради вас, ни ради графа, держи вы хоть полные карманы депутатских мандатов. Если я пойду в парламент, то лишь как убежденный либерал – делать все, что в моих силах, для страны, а не просто поддерживать партию. Я говорю это вам и то же самое скажу графу.
Баррингтон Эрл с досадой отвернулся. Подобная риторика ему претила – так же, как любому порядочному человеку, пожившему в этом мире, претит фальшивый пафос. Мистер Эрл был человеком вполне порядочным. Никакие земные блага не заставили бы его предать Уильяма Майлдмэя, своего дядюшку по материнской линии и прославленного в то время министра-вига. Он был готов работать за вознаграждение или без, по-настоящему ревностно относился к делу и не просил слишком многого для себя. У него имелось некое смутное убеждение, что для страны будет куда лучше, если у власти будет мистер Майлдмэй, а не лорд де Террьер. Он верил, что либеральная политика для англичан полезна, а партия Майлдмэя и либеральная политика – одно и то же. Было бы несправедливо отказывать Баррингтону Эрлу в патриотизме. Но идею о независимых депутатах в парламенте он ненавидел всей душой и, когда ему говорили о ком-либо, что тот голосует за меры, а не за людей, считал такого человека обманчивым, как вода, и переменчивым, как ветер. Хорошего от подобных политиков ждать не приходилось, зато плохого – с превеликой вероятностью. Они были для Баррингтона Эрла данайцами, от которых он побоялся бы принять в дар даже голоса. Парламентские отшельники, то есть депутаты, не присоединившиеся ни к одной из партий, были ему неприятны, а на раскольников внутри партии он смотрел с презрением, как на плутов или идеалистов. Порядочному оппоненту-консерватору он пожал бы руку почти с такой же готовностью, что и союзнику-вигу, но человек, который был ни рыба ни мясо, его отвращал. Баррингтон Эрл видел парламентское правление так: палата общин должна быть разделена четкой линией и каждый депутат обязан стоять по ту либо другую сторону. «Если вы не со мной, то будьте, по крайней мере, тогда против меня», – желал бы он сказать каждому представителю британского народа от имени лидера своей партии. Дебаты он находил полезными для воздействия на людей сторонних, то есть для создания общественного мнения, которое пригодится в дальнейшем, на следующих выборах, но не считал, что они должны влиять на голосование по каким-либо важным вопросам. Такое влияние было бы опасным, революционным и едва ли не противоречащим принципам парламентаризма. Голос члена партии принадлежал ее главе – за исключением разве что отдельных пустяковых, но замысловатых вопросов, поднимаемых для развлечения особенно вздорных депутатов. Именно таким образом мистер Эрл представлял себе английскую парламентскую систему и, полуофициально оказывая помощь в поиске возможных кандидатов, вполне естественно, старался выбирать тех, кто разделял его мнение, поэтому заявление Финеаса Финна о намерении сохранять свою позицию так его раздосадовало.
Впрочем, вспомнив, как складывались карьеры других политиков, Баррингтон Эрл решил, что его собеседник молод и неопытен. Самому мистеру Эрлу было сорок лет, и опыт его кое-чему научил. Поколебавшись несколько мгновений, он уговорил себя взглянуть со снисхождением на тщеславие юности – сродни прыти гарцующего жеребенка, которого возмущает даже прикосновение.
– Не успеет закончиться первая парламентская сессия, как он уже будет смиренно тянуть воз в гору под щелканье кнута – и даже ухом не поведет, – после сказал Баррингтон Эрл своему старому другу-парламентарию.
– Как бы он все-таки не переметнулся к нашим противникам, – ответил тот.
Эрл признал, что это был бы неприятный поворот событий. Впрочем, по его мнению, старый лорд Тулла едва ли мог замыслить столь хитроумный план.
Финеас отправился в Ирландию и провел предвыборную кампанию в Лофшейне. Он навестил лорда Туллу и выслушал от почтенного аристократа немало вздора. Тут мы должны признаться, что Финеас предпочел бы нести вздор сам, но граф быстро осадил его:
– С вашего позволения, мистер Финн, о политике мы говорить не будем, я ведь уже сказал, что действую вовсе не из политических соображений.
Финеасу так и не удалось в графской гостиной Каслморриса выразить свои взгляды на управление страной. Впрочем, его время должно было вскоре прийти, и потому он безропотно слушал разглагольствования старого лорда о грехах его брата Джорджа и недостаточной родовитости нового окружного викария Килфеноры. В завершение встречи граф заверил Финеаса, что нисколько не обидится, если за того проголосуют жители Лофшейна. Что те и не замедлили сделать – быть может, по причине, приведенной в одной из консервативных дублинских газет, которая заявила, что во всем виноват Карлтонский клуб [2], не приславший подходящего кандидата. О произошедшем много говорили и в Лондоне, и в Дублине, возлагая ответственность совокупно на Джорджа Морриса и его старшего брата. Тем временем наш герой надлежащим порядком получил место в парламенте как депутат от Лофшейна.
Семья Финн в Киллало не могла сдержать ликования – полагаю, обратное противоречило бы человеческой природе. Утенок из подобной стаи, попав в парламент, и правда может быть сочтен настоящим лебедем. У доктора имелись опасения – серьезные опасения – и недобрые предчувствия, но Финеас выиграл выборы, и с этим приходилось считаться. Мог ли отец отказаться пожать ему руку или лишить родительской помощи – притом что сын удостоился привилегии, недоступной большинству молодых людей в стране? Поэтому доктор Финн взял из своих сбережений сумму, достаточную для погашения имеющихся задолженностей (они были невелики), и пообещал выплачивать Финеасу двести пятьдесят фунтов в год до конца парламентской сессии.