– Боюсь, что нет.
– Вероятно, ты крепче меня. Тебе не знакомо это ощущение оцепенения, беспомощной тупости мозга, которая еще не головная боль, но почти так же мучительна…
– Тупость мозга, быть может, даже мучительнее головной боли, но я не думаю, что первая может вызывать вторую.
– Ох, я не знаю, как это объяснить.
– Головная боль, насколько мне известно, всегда идет из желудка, даже если вызвана расстроенными нервами. Но тупость мозга…
– Ах, Роберт, я сожалею, что использовала это слово.
– Вижу, головная боль не помешала тебе читать, – заметил он, помолчав.
– Разве это чтение! У меня не было сил ни на что больше.
Вновь последовало молчание.
– Быть может, это и предрассудок, не отрицаю, – сказал мистер Кеннеди, – но признаюсь: когда в моем доме по воскресеньям читают романы, меня это сильно огорчает. Моя матушка имеет очень строгие взгляды на этот счет. Полагаю, ничего дурного нет в том, чтобы сын поступал, как учила его мать, – заключил он самым серьезным тоном, на какой был способен.
– Не знаю, почему взяла его. Наверное, просто потому, что под руку попался. Я постараюсь избегать этого в будущем.
– Прошу тебя, дорогая. Буду очень признателен, если ты это запомнишь.
Затем мистер Кеннеди покинул супругу, и она два часа сидела одна, ничего не делая, сначала в сумерках, а затем в полной темноте. Неужели это и есть та жизнь, на которую она обрекла себя, выйдя замуж за мистера Кеннеди из Лохлинтера? И если эта жизнь так тяжка, так невыносима в Лондоне, то каково будет в поместье?
Глава 24Гостиница «Уиллингфордский бык»
Финеас выехал из Лондона ночным поездом в пасхальное воскресенье и прибыл на место около половины первого ночи. Лорд Чилтерн еще не ложился, ожидая его; на столе был сервирован ужин. «Уиллингфордский бык», трактир в старых английских традициях, с приходом железнодорожного сообщения, когда по дороге почти прекратили ездить путешественники и почтовые кареты, утратил прежнюю роль, но обрел новую – как приют для охотников и егерей. Хозяин сдавал в аренду лошадей и содержал конюшни для охотников, благодаря чему гостиница была обычно переполнена с начала ноября до середины апреля. Летом она совершенно пустела и стояла покинутой до тех пор, пока провинцию вновь не наводняли алые охотничьи рединготы.
– Сколько дней вы пробудете? – спросил лорд Чилтерн, угощая друга фаршированной индейкой.
– В среду мне нужно вернуться, – ответил Финеас.
– Значит, до вечера среды. Вот что мы сделаем: завтра едем в Коттсмор, во вторник – на земли Тейлби, а в среду к Фицуильяму, это всего в двенадцати милях. Лошадей маловато.
– Я не хочу стеснять вас. Ведь я могу нанять лошадь здесь?
– Вы меня ничуть не стесните. У нас будет по три лошади на двоих в каждый из дней, а там положимся на удачу. Лошадей нынче отвезли в Эмпингем, на завтра. Тейлби довольно далеко, в Сомерби, но мы справимся. В худшем случае можно будет вернуться в Стэмфорд на поезде. Зато в среду все будет устроено очень удобно. Охота начнется за Стилтоном и будет двигаться в нашу сторону. Я все распланировал. У меня есть коляска с быстрой лошадью, и, если мы отправимся завтра в половину десятого, останется бездна времени. Вы поедете на Мэг Меррилиз. Станет упираться – можете ее пристрелить.
– Она из норовистых?
– Ею тяжело управлять, если слишком налегаете на удила, но дайте ей свободу, и она пойдет плавно, как вода. И лучше держитесь подальше от толпы. Что будете пить?
Они провели полночи, куря и разговаривая, и Финеас узнал о лорде Чилтерне больше, чем когда-либо раньше. На стол поставили бренди с водой, но никто из них не пил. Перед лордом Чилтерном, правда, стояла пинта пива, от которой он время от времени отхлебывал.
– Я теперь перешел на пиво – это лучший напиток. Когда шесть дней в неделю проводишь на охоте, можно себе позволить. У меня есть мера, три пинты в день – не слишком много.
– И ничего больше не пьете?
– В одиночку ничего, разве только немного вишневой наливки, когда выезжаю. Мне никогда не нравилось пить, никогда в жизни. Я люблю сильные ощущения и бывал не слишком разборчив в том, как их добыть. Могу заречься пить хоть завтра, без борьбы с собой, было бы ради чего. То же с игрой. Нынче я не играю: нет денег, но признаюсь, ничто больше мне так не по нраву. В игре, пока от нее не отстал, есть жизнь.
– Вам стоило бы пойти в политику, Чилтерн.
– Я бы пошел, но отец не хотел помогать. Впрочем, не будем о нем. Как Лоре живется с мужем?
– Весьма счастливо, сколько могу судить.
– Не верю, – сказал лорд Чилтерн. – Она слишком похожа характером на меня, чтобы быть счастливой с таким бревном, как Роберт Кеннеди. Именно люди вроде него отвращают меня от благопристойности. Если надобно быть таким, то я предпочту непристойность. Запомните мои слова: хорошим это не кончится, она не сможет его выносить.
– Думаю, она умеет настоять на своем, – предположил Финеас.
– Нет-нет. Пусть он и старый зануда, но он мужчина, и ей не удастся им управлять.
– Но она способна его смягчить.
– Ни капли, если я хоть что-то в нем понимаю. Полагаю, вы видите их часто?
– Да, весьма. Теперь я, правда, реже у них бываю, чем прежде на Портман-сквер.
– Вам, верно, это в тягость. Мне – точно было бы. А моего отца вы часто видите?
– Время от времени. При встречах он со мной очень мил.
– Когда захочет, он – сама любезность. Но не знаю другого человека, который был бы так несправедлив.
– В это трудно поверить.
– Однако это правда, – продолжал графский сын. – А все потому, что ему недостает здравого смысла, чтобы доискаться до истины. Он принимает что-то на веру без доказательств – и после его уж не переубедить. О вас он хорошего мнения и едва ли усомнится в ваших словах, если речь зайдет о вопросе постороннем, но скажи вы ему, что я не напиваюсь каждый вечер и не колочу полисменов, он от вас попросту отмахнется. Так и вижу, как он это делает: изображает недоверчивую улыбочку и слегка кланяется.
– Вы слишком взыскательны к нему, Чилтерн.
– Я помню, как взыскателен он был ко мне. Вайолет Эффингем все еще на Гросвенор-плейс?
– Нет, она у леди Болдок.
– Старая ведьма приехала в город, да? Бедная Вайолет! В детстве мы с ней столько потешались над старухой.
– Старуха теперь моя добрая приятельница, – сказал Финеас.
– У вас везде добрые приятели. Вы, разумеется, представлены Вайолет Эффингем?
– О да.
– Как считаете, она ведь очаровательна? – спросил лорд Чилтерн.
– До чрезвычайности.
– Я трижды делал ей предложение. Больше не стану. Никогда. Есть грань, которую переходить нельзя. Это был бы отличный брак – по множеству причин. Во-первых, мне пригодилось бы ее состояние. Потом – это послужило бы семейному примирению, ведь отец настолько же расположен к ней, насколько предвзят против меня. И я крепко люблю ее. Всю жизнь любил, с тех пор как покупал ей сласти. Но делать предложение больше не стану.
– На вашем месте я попробовал бы еще раз, – заметил Финеас, не зная, что отвечать.
– Нет, не стану. Но скажу вам вот что: рано или поздно я попаду из-за нее в переделку. Она, конечно, выйдет замуж, и ждать этого недолго. Вот тогда я, как пить дать, и наделаю глупостей. Узнаю, что она помолвлена, непременно поругаюсь с женихом и хорошенько его отделаю – или он меня отделает. Тут от меня все отвернутся и назовут чудовищем.
– Скорее, вас нужно будет назвать собакой на сене.
– Это верно. Но что делать мужчине? Если бы вы полюбили девушку, разве вы смогли бы спокойно смотреть, как она выходит за другого? – Финеас, разумеется, не забыл, что недавно пережил это испытание. – Это как если бы он подошел, вцепился в меня и захотел вырвать сердце. Она мне не принадлежит, у меня нет никаких прав – она никогда не давала повода, и все же я как будто чувствую, что она со мной неразделима. Я бы сходил с ума и в безумии счел бы, что у меня крадут мое, и принял бы это как личное оскорбление.
– Но, полагаю, этого не миновать, если вы от нее откажетесь.
– Я не отказывался. Но я не могу заставить ее выйти за меня. Берите еще сигару, старина.
Финеас, раскуривая вторую сигару, вспомнил, что дал слово леди Лоре. Она просила убедить ее брата, что ухаживания за Вайолет Эффингем будут иметь больше успеха, если тот станет сдержаннее в своем поведении. Финеас намеревался исполнить обещание, хотя это давалось ему нелегко: от него требовалось быть убедительным в ущерб собственным интересам. Последние четверть часа он размышлял, как поступит, если именно его лорд Чилтерн решит «хорошенько отделать», и, оценивая друга, приходил к выводу, что едва ли спарринг этот будет приятным развлечением. Тем не менее навлечь на себя гнев лорда Чилтерна из-за любви Вайолет Эффингем было бы счастьем. Финеас решил, что выполнит свой долг и сделает для друга, что сможет, а когда с этим будет покончено, поборется и за себя, если представится случай.
– Вы слишком порывисты с ней, Чилтерн, – сказал он, помолчав.
– Что значит «слишком порывист»? – спросил тот, как будто осердясь.
– Пугаете своим напором. Бросаетесь на нее, как будто хотите завоевать одним махом.
– Я этого и хочу.
– Будьте мягче. Дайте ей время понять, по сердцу вы ей или нет.
– Она всю жизнь со мной знакома и прекрасно это знает. Впрочем, вы правы. Я знаю, что правы. Будь я вами и обладай вашим умением нравиться, я нашептывал бы всякие нежности, пока не завлек бы ее. Но я этого не умею. В том, что касается ухаживаний, я неуклюж, как боров. Да еще полон проклятой гордыни, которая только мешает. Будь она сейчас в этом доме и знай я, что она мне не откажет, я и то, верно, не пожелал бы просить ее снова. Но пора ложиться. Уже половина третьего, а нам нужно выехать в половине десятого, если мы хотим быть у ворот Экстон-парка в одиннадцать.
Финеас, поднимаясь по лестнице, заверил себя, что долг исполнен. Если в будущем у него что-нибудь сладится с Вайолет Эффингем, то лорд Чилтерн может с ним поссориться, может попытаться отделать, как обещал, но ни он, ни кто-то иной не сможет положа руку на сердце сказать, будто Финеас поступил бесчестно.