Еще через пару минут явился герцог вместе с Плантагенетом Паллизером. Просто герцогом называли герцога Сент-Банги, главного и самого заметного из старых аристократов-вигов, которого трижды прочили в премьер-министры и который и правда мог бы занять этот пост, если бы сам не знал, что не годится для этого. Вот уже тридцать пять лет с герцогом советовались при формировании правительства, впрочем, он по-прежнему не выглядел стариком. Хлопотливый, популярный, умный, добросовестный человек, обладающий слишком здоровым пищеварением, чтобы политика стала ему в тягость, но всерьез пекущийся о благе страны, – от него, несомненно, еще стоило ожидать мемуаров. Герцог родился в семье, уже осененной пурпуром министерских постов; о нем говорили, что он честнее дяди, большого друга Каннинга, но уступает способностями деду, с которым когда-то поссорился Фокс и которого так любил Берк [22]. Плантагенет Паллизер, сам наследник герцогства, был молодым канцлером казначейства, которого многие превозносили как восходящую звезду. И если трудолюбие, чистота намерений и ясность ума чего-то стоят в этом мире, то Планти Палл, как звали его фамильярно, обещал стать выдающимся министром.
Затем пришел виконт Трифт – без спутников. Первый лорд адмиралтейства, он нес на своих плечах всю тяжесть новых бронированных кораблей. Он взял на себя геркулесов труд расчистки верфей, а в придачу к нему задачу поменьше – поддержание на плаву флота, которым соотечественники смогут гордиться как лучшим в мире. Он полагал, что справится и с тем и с другим, если только мистер Майлдмэй не уйдет в отставку – трудолюбивый, честный, самоотверженный аристократ, который работал без устали с утра до ночи в надежде со временем достичь тех вершин, где сможет носить орден Подвязки и переводить Гомера.
Далее прибыла еще одна группа гостей, среди них – почтенный седовласый премьер, рядом с ним – мистер Грешем, министр иностранных дел и, как говорили, величайший оратор Европы. Его называли будущим преемником мистера Майлдмэя – совершенно, впрочем, непохожим на своего предшественника. Мистер Грешем не оборачивался к прошлому, не тянулся к историческим образцам и был равнодушен к воспоминаниям – весь устремленный в будущее, он желал создать его заново силой собственной мысли, тогда как мистер Майлдмэй даже страсть к реформам унаследовал от либералов старой школы, на которых неизменно равнялся.
Сопровождал их мистер Легг Уилсон, брат пэра и военный министр, ученый муж и безупречный джентльмен, чрезвычайно гордый своей должностью в правительстве, но осознающий, что он едва ли заслужил ее политическими успехами. Рядом был лорд Плинлиммон, министр по делам Индии, – самый живой, самый приятный и самый популярный из всех лордов-чиновников, большой мастер председательствовать на ужинах и произносить экспромтом речи, человек, на первый взгляд живущий совершенно свободно и непринужденно, – на самом же деле весьма осмотрительный во всем, что делает, ибо хорошо помнил, как трудна дорога наверх и как легко падение вниз. Мистер Майлдмэй вошел в комнату, опираясь на руку лорда Плинлиммона, и уселся в свое кресло перед камином; остальные окружили его с выражениями ободрения и дружеского участия. Последним явился лорд – хранитель Малой печати, наш старый друг лорд Брентфорд, – я бы сказал, последним не только по порядку, но и по значению, если бы не тот факт, что ничьи слова не ценились в подобном собрании меньше, чем слова сэра Мармадьюка Моркомба, канцлера герцогства Ланкастерского.
Как только мистер Майлдмэй разместился в кресле, лорд Плинлиммон склонился над столом рядом с ним. Мистер Грешем остановился у каминной полки в дальнем от премьер-министра углу, мистер Паллизер – в ближнем. Герцог Сент-Банги занял кресло по левую руку от мистера Майлдмэя. Лорд Плинлиммон, как я уже сказал, оперся на стол, лорд-канцлер рядом с ним присел на край столешницы. Виконт Трифт и мистер Монк расположились по другую сторону, ближе к мистеру Майлдмэю, а мистер Легг Уилсон – во главе стола, тем самым как будто объединяя всех в общий круг. Министр внутренних дел встал напротив лорда-канцлера, заслоняя его от огня, а канцлер герцогства Ланкастерского, немного поколебавшись, опустился в одно из свободных кресел. Молодой министр по делам колоний стоял за плечом своего великого друга – министра иностранных дел, а лорд – хранитель Малой печати, беспокойно побродив по комнате, занял стул позади сэра Мармадьюка. Таким образом, последнее кресло осталось пустым, но более никого не ожидали.
– Все не так скверно, как я думал, – сказал герцог словно бы сам себе, но тем не менее адресуясь именно к премьер-министру.
– Весьма скверно, – рассмеялся тот.
– Да уж, весьма скверно, – отозвался сэр Мармадьюк Моркомб без тени улыбки.
– И такой хороший законопроект потерян, – заметил лорд Плинлиммон. – Хуже всего то, что его уже не внести в нынешнем виде.
– Если потерянный законопроект был лучшим, то, значит, провести можно лишь тот, что хуже, – произнес лорд-канцлер.
– Я, во всяком случае, думал, что после прений, которые были до Пасхи, вопрос о тайном голосовании не станет камнем преткновения, – сказал мистер Майлдмэй.
– Все давно к тому шло, – мистер Грешем махнул рукой и поджал губы, удержавшись от продолжения, вероятно, нелестного для мистера Тернбулла.
Вместо этого он, обернувшись к лорду Кантрипу, обронил вполголоса нечто, чего никто другой в комнате не расслышал. Нужно отметить, однако, что на протяжении всего собрания имя мистера Тернбулла ни разу не было произнесено вслух.
– Боюсь, все к тому шло, – мрачно проговорил сэр Мармадьюк Моркомб.
– Что ж, господа, мы должны принять то, что есть, – сказал мистер Майлдмэй, по-прежнему улыбаясь, – и теперь нам следует обсудить, что делать дальше.
Он умолк, будто ожидая, что достойные джентльмены один за другим примутся давать советы. Никто, однако, не проронил ни слова, и мистер Майлдмэй первым был бы удивлен, случись иначе.
– Разумеется, мы не можем сохранять свое положение, – произнес герцог – единственный, кому такое дозволялось.
Все в комнате были согласны, но никто более не решился бы произнести этого вслух, пока не высказался недвусмысленно сам мистер Майлдмэй.
– Нет, полагаю, не можем, – подтвердил премьер-министр. – Вероятно, никто из нас этого и не желает, господа.
Он оглядел соратников, которые так или иначе выразили согласие, не произнеся, однако, ни слова. Лучше всех было слышно сэра Мармадьюка Моркомба, но и тот ограничился одобрительным ворчанием.
– Нам следует думать о двух вещах, – продолжил мистер Майлдмэй, и, хотя говорил он очень тихо, все в комнате разбирали каждый слог, – а именно: об интересах государства и о спокойствии королевы. Я намерен встретиться с ее величеством сегодня в пять, то есть почти через два часа, и надеюсь, что в семь пополудни смогу доложить палате об итогах нашей аудиенции. Досточтимый герцог сделает то же в палате лордов. Если вы согласны со мной, господа, я объясню королеве, что для блага страны мы должны оставить свои посты, и передам ее величеству прошение об отставке – вашей и своей собственной.
– Вы посоветуете ее величеству обратиться к лорду де Террьеру? – спросил мистер Грешем.
– Разумеется. У меня не будет другого выбора.
– Как и у нее, – заметил мистер Грешем.
На это подающему надежды министру никто не ответил, но некоторые из наиболее опытных слуг короны почувствовали, что он был непочтителен. Герцог, который всегда опасался мистера Грешема, позже сказал мистеру Паллизеру, что замечание было неподобающим, сэр Гарри Колдфут был встревожен, а сэру Мармадьюку Моркомбу пришлось спросить у мистера Майлдмэя, что тот об этом думает. «Меняются времена, а с ними и умонастроения», – ответил тот. Но я сомневаюсь, чтобы сэр Мармадьюк его понял.
После слов мистера Грешема в комнате ненадолго воцарилось молчание. Затем мистер Майлдмэй обратился к своим друзьям вновь:
– Возможно, конечно, что и лорд де Террьер, сочтя трудности чрезмерными, откажется от возложенной задачи – либо сразу же, либо после попытки сформировать правительство. Все мы, без сомнения, знаем, как это нелегко, тем более при отсутствии большинства в палате общин.
– Он, вероятно, распустит парламент, – сказал герцог.
– Вероятно, – согласился мистер Майлдмэй. – Но не исключено, что ее величество, следуя рекомендациям лорда де Террьера, сочтет за лучшее вновь обратиться к кому-либо из нас – например, ко мне или к моему другу герцогу. Если это случится и выбор падет на меня, я в настоящий момент считаю, что мы должны будем вернуться к своим обязанностям до конца сессии, а затем распустить парламент и таким образом выяснить, каково мнение избирателей. В этом случае мы, разумеется, вновь соберемся для совещания.
– Полностью согласен. Полагаю, лучше всего сделать так, как предлагает мистер Майлдмэй, – поддержал его герцог, который, без сомнения, уже обсудил это с премьер-министром в частном порядке.
Более никто не высказал ни доводов, ни возражений, и заседание кабинета министров завершилось. Старый слуга, который дремал в своем кресле, вновь поднялся, провожая господ поклонами, а после вошел в столовую, чтобы расставить по местам стулья.
– Он хочет в отставку не больше, чем вы или я, – сказал лорд Кантрип своему другу мистеру Грешему, когда они рука об руку направлялись с Даунинг-стрит к клубам через парк Сент-Джеймс.
– И я не возьмусь говорить, что он не прав, – ответил мистер Грешем.
– Вы имеете в виду – в отношении самого себя или в отношении государства? – поинтересовался лорд Кантрип.
– В отношении того, как его запомнят. Те, кто отрекся от власти и упорствовал в своем отречении, всегда проигрывали. Цинциннат [23] согласился вернуться, а Карла V [24] считают глупцом. Мы часто слышим про то, как министры в отставке принимались выращивать персики, но уединение, в котором они это делают, обыкновенно вынужденное, по крайней мере в глазах всего света.