—, O’К— и O’Д—, которые были для всех пустым местом: им едва удавалось сыскать себе компанию для обеда в клубе. И при этом они были настоящими членами парламента! Чем же он сам лучше O’Б—, или O’К—, или O’Д—? И что ему делать, чтобы его не постигла та же участь? Некоторое представление о том, в чем надлежит превзойти этих джентльменов, у него было. Никто из них, на его взгляд, не пекся о благе страны, в то время как Финеас в этом отношении был настроен весьма серьезно. Он станет трудиться честно и на совесть, стремясь как можно лучше исполнить свой долг, а дальше будь что будет. Это было благородное решение, и Финеас мог бы им удовлетвориться, если бы не помнил усмешку на лице своего друга Эрла, когда заявил, что полагает долгом в меру своих либеральных убеждений служить стране, а не просто поддерживать партию. O’Б—, O’К— и O’Д— делали последнее не без энтузиазма, лишь немного путаясь порой, к которой из партий в данный момент принадлежат. Финеас знал, что Эрл со товарищи будут презирать его, если он не пойдет по привычной колее, – и что ему останется без их одобрения?
Мрачное настроение Финеаса несколько рассеялось, когда на борту парохода, выходящего из гавани Кингстона, он обнаружил достопочтенного Лоренса Фицгиббона, своего доброго друга и весьма неглупого человека, который ездил проводить избирательную кампанию и ожидаемо был вновь переизбран в парламент от графства, принадлежащего его отцу. Лоренс Фицгиббон заседал в палате общин уже пятнадцать лет, но при этом был еще довольно молод. То был человек из совсем другого теста, чем упомянутые O’Б—, O’К— и O’Д—. Лоренсу Фицгиббону, когда он выступал, всегда удавалось завладеть вниманием зала, и его друзья неизменно говорили, что он мог бы давно занять какой-нибудь высокий пост, если бы только дал себе труд работать. Он был желанным гостем в лучших домах, и дружбы с ним искали. Для Финеаса знакомство с ним вот уже два года составляло предмет особой гордости. Тем не менее про мистера Фицгиббона судачили, что у него ни гроша за душой – бог весть, на что он умудряется жить. Он был младшим сыном лорда Кладдаха, ирландского пэра с многочисленным семейством, который для своего любимого сына Лоренса не мог сделать ничего сверх того, чтобы обеспечить ему место в парламенте.
– Ну что же, Финн, друг мой, – сказал Лоренс на пароходе, пожимая руку молодому депутату, – я слышал, вы преуспели в Лофшейне.
Финеас начал было рассказывать чудесную историю своего избрания: о Джордже Моррисе и графе Тулле, о том, как в Лофшейне ему не нашлось ни одного конкурента, как его поддержали и консерваторы, и либералы, – словом, как весь Лофшейн единодушно доверил представлять себя именно ему, Финеасу Финну. Но мистер Фицгиббон вовсе не был впечатлен и даже заявил, что все это случайности, которые выпадают то так, то этак, без малейшей связи с достоинствами или недостатками кандидата. То, что друг принял его избрание в парламент как нечто само собой разумеющееся, без фанфар и почти без поздравлений, Финеаса изумило и положительно опечалило. Будь он избран в городской совет Лофшейна, а не в британский парламент, Лоренс Фицгиббон и то не мог бы остаться более безучастным. Финеас был разочарован, но слишком быстро уловил настроение друга, чтобы показать свое разочарование. И когда через полчаса пришлось напомнить Фицгиббону, что во время прошлой сессии его собеседник в парламенте не присутствовал, Финеас сумел произнести это с таким же равнодушием, как и сам опытный парламентарий.
– Насколько я могу судить, – заметил Фицгиббон, – семнадцать у нас будет точно.
– Семнадцать? – переспросил Финеас, не совсем понимая, о чем речь.
– Перевес в семнадцать голосов. В четырех ирландских графствах и трех шотландских выборов еще не было, но мы уверены, что везде переизберут нынешних депутатов. Есть сомнения насчет Типперэри – там семь кандидатов, но любой из них будет на нашей стороне. Правительству нас не одолеть. Слишком трудно идти против большинства.
– Полагаю, оно и не должно идти против большинства, это недопустимо.
– Вздор! Когда силы так равны, хороши любые средства. Но им, разумеется, это не нравится. Конечно, некоторые из них жадны до власти не меньше нашего. Дабби отдал бы все пальцы на руках и ногах, чтобы сохранить свое кресло.
Прозвищем «Дабби» и друзья, и враги обычно называли мистера Добени, который в то время возглавлял консервативную партию в палате общин.
– Но большинство из них, – продолжал мистер Фицгиббон, – предпочитают быть по другую сторону, и, надо сказать, это действительно приятнее, когда не слишком нуждаешься в деньгах.
– Но правительство тори для страны ничего не делает.
– Тут ведь, как говорится, что с горы, что под гору. Я еще не видел правительства, которое и вправду хотело бы что-то делать. Будь у них даже подавляющее большинство в парламенте, как было у тори полвека назад, – бьюсь об заклад, они все равно будут бездействовать. Зачем, собственно говоря, «что-то делать», как вы выражаетесь? Это имеет смысл только для тех, кто хочет пробиться во власть.
– Но как же служба государству?
– Государство получает ровно столько службы, сколько готово оплатить, – быть может, даже немного больше. На государство работают клерки в канцеляриях. Министры тоже – если им есть куда приложить свои силы. Множество людей заняты делом, но что касается парламента – по мне, чем меньше там делают, тем лучше. Обычно из этой деятельности мало что выходит, да и то, что выходит, никому не на пользу.
– Но народ…
– Идемте вниз, старина, и пропустим по стаканчику бренди. Народ справится сам. Люди в состоянии позаботиться о себе куда лучше, чем о них заботимся мы.
Представления мистера Фицгиббона о том, что полезно обществу, сильно отличались от представлений Баррингтона Эрла, и понравились новоиспеченному депутату еще меньше. Баррингтон Эрл считал, что внесение изменений в законодательство следует доверить мистеру Майлдмэю, главе партии, в то время как послушная палата общин должна безоговорочно подчиняться своему лидеру и одобрять все его предложения. Однако изменений, по мнению Баррингтона Эрла, требовалось много, и они были чрезвычайно важны: стоило им обрести силу закона, и в Англии постепенно воцарится либеральная утопия, какой еще не видел свет. По мнению же мистера Фицгиббона, никакая утопия не требовалась – все было достаточно хорошо и так, особенно если ему самому вновь досталась бы какая-нибудь полуполитическая должность, которая обеспечивала бы комфорт, принося тысячу фунтов в год и не требуя никакого труда. Он ни в малейшей степени не скрывал своих устремлений и досадовал лишь на перспективу вернуться в свой округ прежде, чем насладится всеми благами, которые сулил ему действительный или ожидаемый перевес в семнадцать голосов [4].
– Мне претят любые перемены, – сказал Фицгиббон, – но, клянусь честью, нам следовало бы изменить хотя бы этот порядок. Человек наконец получает шанс устроиться с удобством, прождав этого годы и, быть может, потратив тысячи фунтов на избирательные кампании, а ему говорят, что нужно переизбраться снова, – и все из-за какого-то обычая, который давно устарел. Взять хоть беднягу Джека Бонда – у меня не было друга лучше, чем он. Выборы сломали ему жизнь! Он потратил все деньги до последнего пенни, трижды подряд баллотируясь от Ромфорда, – и каждый раз попадал в парламент. Потом ему дали должность второго ревизора зернохранилищ, и провалиться мне на этом месте, если Ромфорд не прокатил его на выборах!
– И что с ним стало?
– Бог весть. Я вроде бы слышал, что он женился на старухе и где-то осел. По крайней мере, в парламенте он больше не появлялся. По мне, так это сущее безобразие! Полагаю, в Мейо мне подобное не угрожает – но кто знает, чего ожидать в наши дни!
Прощаясь с приятелем на Юстон-сквер, Финеас с некоторым беспокойством спросил, как надлежит вести себя, в первый раз придя в парламент. Быть может, Лоренс Фицгиббон мог бы помочь ему справиться с церемонией присяги? Тот, однако, не видел никаких причин для беспокойства.
– Просто явитесь туда и увидите целую толпу – сплошь знакомые лица. Придется подождать около часа, пока до вас не дойдет очередь. После всеобщих выборов времени на долгие церемонии не бывает.
Финеас прибыл в Лондон рано утром и отправился домой, чтобы часок вздремнуть. Палата общин собиралась в тот же день, и он жаждал немедленно приступить к своим обязанностям, если найдется кто-нибудь, кто согласится его сопровождать. Он не находил в себе достаточно смелости, чтобы прийти в Вестминстерский дворец в одиночку и объявить полицейскому и привратникам, что он – новый депутат от Лофшейна. Потому около полудня он был в Реформ-клубе, где обнаружил множество людей, среди которых было немало членов парламента. Вскоре его заметил Баррингтон Эрл и подошел поздравить.
– Выходит, у вас все хорошо, Финн, – сказал он.
– Да, все хорошо – я не слишком сомневался в этом, когда уезжал в свой округ.
– Никогда не видел, чтобы кому-то так повезло. Быть может, один раз из дюжины на выборах все складывается так удачно. Кто угодно мог получить там мандат, не потратив ни шиллинга.
Финеасу эти слова совсем не понравились.
– Не думаю, что там избрали бы того, кто не знаком с лордом Туллой, – возразил он.
– Лорд Тулла, дорогой мой, не имеет никакого веса и ничего не мог изменить. Впрочем, неважно. Встретимся в два у входа. Там будет много людей, мы войдем все вместе. Вы уже виделись с Фицгиббоном?
Баррингтон Эрл отошел, а Финна принялись поздравлять другие. Поздравления, впрочем, показались ему не слишком сердечными. Он был вполне уверен, что некоторые из собеседников с радостью отдали бы глаз, чтобы оказаться в парламенте, а между тем они говорили о его успехе как о чем-то весьма заурядном.
– Что ж, сынок, надеюсь, тебе понравится, – сказал один джентльмен средних лет, которого он знал с тех пор, как приехал в Лондон. – Разница в том, чтобы работать даром или работать ради денег. Теперь вам придется работать даром.