Осенью наш герой написал мистеру Монку о текущих политических событиях, и тот ответил ему следующим посланием:
Лонгройстон, 12 октября 186– г.
Мой дорогой Финн,
я сейчас у герцога и герцогини Сент-Банги. В доме много гостей, и на прошлой неделе здесь был и мистер Майлдмэй, но так как я не охочусь, не играю в бильярд и не люблю шарады, здешнее веселье начинает меня утомлять, и завтра я уезжаю. Вы, конечно, знаете, что осенней сессии не будет. Полагаю, мистер Майлдмэй в этом прав: она была бы полезна, будь мы уверены в принятии нашего законопроекта, но такой уверенности быть не могло, а провал билля во время сессии, созванной нарочно для его принятия, сильно навредил бы делу, и мы едва ли смогли бы вернуться к нему весной. Собственно говоря, это значило бы отставку правительства. За себя я могу сказать, не лукавя, что буду так же рад хорошему закону от лорда де Террьера, как от мистера Майлдмэя, и ничуть не цепляюсь за свой нынешний пост. Тем не менее я думаю, что мы должны стараться удержать власть, пока искренне верим, что способны принимать лучшие законы, чем наши оппоненты.
Меня поражает разница во мнениях о реформе – не только в отношении ее масштаба и точного содержания, но и в отношении главной цели и главной причины ее проведения. Мы все согласны: реформа нужна для того, чтобы в выборах в палату общин участвовала бóльшая, чем теперь, доля народонаселения страны и каждый депутат представлял более или менее равное количество избирателей. Никто не спорит, что имущественный ценз в пятьдесят фунтов слишком высок для графств, а существование округов, где меньше двух сотен избирателей, несправедливо. Однако, мне кажется, лишь немногие из нас понимают или по крайней мере признают истинные причины, почему это необходимо изменить – и изменить без промедления. Один большой авторитет недавно заявил, что единственной целью избирательного законодательства должно быть создание парламента из 658 наиболее достойных депутатов. Я бы сказал, что эта идея отвратительна, если бы она не была также неопределенной до полной неосуществимости. Кто может сказать, что есть «наиболее достойный» и какие именно качества являются достоинствами для депутата? Если этот джентльмен имеет в виду превосходство в мудрости или в искусстве управления государством, в красноречии, в личных качествах или даже в патриотизме, то я отвечу, что он совершенно не прав и не имеет ни малейшего понятия об истинной природе представительства. В парламенте существует только одно достоинство – это достоинство соотносимости. Как портрет схож с оригиналом, так и представительный орган должен быть схож с народом, который его избрал. Думается мне, это единственное, что мы должны учитывать, реформируя законы о выборах. Если страна не готова к тому, чтобы ею управлял представительный орган (и, возможно, на свете еще существуют народы, которые пока не могут должным образом воспользоваться этим величайшим благом), вопрос о наилучшем государственном устройстве в таком случае следует рассматривать отдельно. Но если представительный орган существует, то пусть он будет похож на народ, который представляет, со всеми его добродетелями и пороками.
Другой большой авторитет утверждает, что палата общин должна быть зеркальным отражением народа. Не зеркальным отражением, но портретом в миниатюре, говорю я. И пусть художник будет внимателен, чтобы запечатлеть малейшие подробности в выражении этого вечно подвижного лица. Это великий труд, для которого надобно хорошо знать свое дело. В Америке работа была выполнена так грубо, что портрет не показывает ничего, кроме общего контура, упрощенного и невыразительного. Переводя взгляд с оригинала на изображение, нельзя не признать сходства, но этот портрет воспроизводит скорее тело, чем душу. Настоящий же портрет должен являть нечто большее. У нас случались моменты, когда наброскам удавалось передать в лике нации черты поистине неподражаемые – взгляд или улыбку, исполненные почти божественной силы. Бывало, что на холсте возникало изображение настолько прекрасное, что мысль о его переделке вызывала трепет. Но не только сама картина суть лишь набросок и потому несовершенна изначально – с годами она становится все менее и менее похожа на оригинал.
Реформа является насущной необходимостью, и мы будем трусами, если откажемся от этой задачи. Но давайте будем осторожны, сохраняя как можно больше тех штрихов, которые, как признаем мы все, верно отражают суть нашей нации. Предоставление простому численному большинству той власти, какую оно имеет в Соединенных Штатах, не приведет к более справедливому представительству. Такой портрет не будет иметь сходства с нацией в ее нынешнем виде – но равным образом такого сходства не имеет и тот, что существует сейчас. Сдается мне, что люди, противящиеся переменам, с непомерным почтением оглядываясь на деяния наших прежних парламентов, закрывают глаза на то, как развился английский народ, и в своем поклонении прошлому забывают о настоящем. Они думают, будто мы все те же, что прежде, – по крайней мере те, кем были тридцать лет назад. Полагаю, они не входили в дома ремесленников, а если и входили, не пытались заглянуть в души их обитателей. С ростом населения стало и больше пороков, и эти политики, имеющие уши, но не имеющие глаз, слышат о пьянстве, распутстве и невежестве. Тогда они решают для себя, что их порочный, полудикий, праздный народ нуждается не в представительстве, а в контроле. Порочный, полудикий и праздный народ, быть может, и нуждался бы, но не народ вдумчивый, образованный и трудолюбивый. Мы должны контролировать порок и дикость – но не более – и, в свою очередь, с готовностью подчиняться контролю со стороны вдумчивости и трудолюбия.
Надеюсь, что с начала весны вы присоединитесь к нам в наших трудах.
Всегда преданный вам,
Джошуа Монк
Финеас прибыл в Лондон в конце января, но не нашел там многих из тех, кого надеялся увидеть. Мистер Лоу был в городе, и ему наш герой показал письмо мистера Монка, думая, что оно способно переубедить даже такого убежденного консерватора. Случилось это в гостиной миссис Лоу, которая также была не прочь обсудить вопросы политические. Финеас ужинал с ними и был принят радушно, а миссис Лоу была уже менее сурова и более склонна простить бывшего ученика за отступничество. Она даже поздравила его с тем, что он теперь избран от английского округа вместо ирландского, и расспрашивала о замке Солсби. Тем не менее письмо мистера Монка не вызвало того благоговейного восхищения, которого, по мнению нашего героя, заслуживало. Финеас имел глупость зачитать его вслух, и потому нападки пришлось выдерживать от обоих супругов.
– Все это обычная демагогия, только изложенная более напыщенно, – заявил мистер Лоу.
– Демагогия! – воскликнул Финеас.
– Я бы сказала, полнейший радикальный вздор, – энергично закивала головой миссис Лоу. – Еще чего – портрет! К чему нам портрет невежества и уродства? Что нам нужно – так это спокойствие и порядок.
– Тогда вам надобно правительство патерналистское, – сказал Финеас.
– Именно так, – подтвердил мистер Лоу. – Правда, то, что вы называете патерналистским правительством, не всегда ведет к спокойствию и порядку. Порядком в государстве я считаю верховенство закона, а если бы меня без суда присяжных отправили в Кайенну [28], в этом никакого порядка не было бы.
– Едва ли такого человека, как вы, могли бы отправить в Кайенну, – заметил Финеас.
– Отправили бы моего соседа, а это ничуть не лучше. Пусть ссылают в Кайенну, если он этого заслуживает, но решать это должны присяжные. Вот что я думаю: мы хотим, чтобы нами управлял закон, а не произвол, а для этого нужен законодательный орган. Если бы я считал, что парламент, каков он есть, составляет законы плохо, я бы решил, что нужны перемены, но я сомневаюсь, чтобы те перемены, которые произведет реформа, пошли нашим законам на пользу.
– Разумеется, не пойдут, – сказала миссис Лоу. – Зато мы дадим вожжи куче нищих, и уж всем известно, куда они нас завезут.
Финеас, таким образом, понял, что убедить кого-либо в вопросах политических весьма непросто, даже если у вас в кармане имеется красноречивое письмо от министра, настроенного на философский лад.
Глава 36Финеас Финн делает успехи
К тому времени как леди Лора Кеннеди вернулась в Лондон, февраль уже подходил к концу, а в парламенте обсуждался новый законопроект о реформе. Финеас, конечно, виделся с мистером Кеннеди и слышал последние известия про его жену: та гостила в Солсби вместе с леди Болдок, мисс Борэм и Вайолет Эффингем, но должна была вскоре приехать в столицу. Мистер Кеннеди, казалось, не был уверен, когда ее ожидать, и по его тону Финеас почувствовал: что-то неладно. Расспрашивать он, разумеется, не мог, разве только о том, что непосредственно касалось ближайших планов. Собиралась ли мисс Эффингем в Лондон с леди Лорой? Мистер Кеннеди полагал, что мисс Эффингем приедет до Пасхи, но не мог сказать, будет ли вместе с ней его супруга. «Женщины так любят таинственность! Никогда не известно в точности, что они намерены делать», – сказал он, но, сообразив, что замечание может быть воспринято как упрек в адрес жены, сразу поправился: мол, оно относилось в женскому полу в целом, а не к леди Лоре. Сделал он это, однако, до того неловко, что подозрения Финеаса лишь усилились.
– Мисс Эффингем, – заявил мистер Кеннеди, – похоже, никогда не знает, чего хочет.
– Полагаю, это свойственно многим красивым девушкам, которых везде балуют, – предположил Финеас.
– Что до красоты, я ничего особенного в ней не нахожу, – сказал мистер Кеннеди, – а что до избалованности, то не понимаю этого в отношении взрослых людей. Детей можно баловать – и собак, хотя и это дурно, но «баловать», как вы изволите говорить, человека взрослого считаю делом никчемным, а то и непристойным.
Тут Финеас не мог не вспомнить лорда Чилтерна, желавшего оставить мистера Кеннеди в руках грабителей с гарротой.