Ни один читатель этих строк не пожелал бы видеть даже простого перечисления всех речей, прозвучавших на протяжении дебатов. Вскоре стало известно, что консерваторы готовы принять законопроект во втором чтении. Однако они ясно дали понять, что при рассмотрении в комитете намерены внести столько изменений, чтобы он стал, по сути, их законопроектом. На это мистер Паллизер ответил, что правительство счастливо предоставить своим оппонентам полную свободу действий до тех пор, пока не затронуто ничего основополагающего. Если же таковое затронуто будет, правительству останется положиться на своих друзей по эту сторону зала. Таким образом, все были друг с другом чрезвычайно учтивы.
Однако мистер Тернбулл, открывший прения во вторник, поклялся перед богом и людьми, что потребует голосования против законопроекта во втором чтении. Он не сомневался, что найдет много сторонников, но готов был отправиться в лобби для голосования, даже если отыщется всего один. Мистер Тернбулл предостерегал монарха, палату общин и народ Англии, что реформа, предложенная так называемым либеральным премьер-министром, подготовлена в согласии с теми, кому интересы народа всегда были ненавистны. Оратор говорил очень громко, очень гневно и весьма успешно заглушал все попытки его прервать.
– Я вижу здесь много депутатов, которые меня еще не знают, – вероятно, молодых, едва попавших в парламент с пустошей и обочин частной жизни, – сказал он. – Скоро они со мной познакомятся, и тогда, быть может, прекратят бессмысленно шуметь и попусту тянуть шеи. Наш Рим должен наконец пробудиться и осознать, что он в опасности, – и пробудят его иные голоса, а вовсе не те, что раздаются сейчас в этом зале.
Его призвали к порядку, но в дальнейшем было решено, что порядок нарушен не был. Мистер Тернбулл торжествовал. Ему ответил мистер Монк, чью речь потом превозносили как один из лучших образцов ораторского искусства, когда-либо звучавших в палате общин. Он сделал, однако, замечание, адресованное мистеру Тернбуллу лично:
– Я полностью согласен с достопочтенным спикером в том, что мой уважаемый коллега не нарушал порядка. В таких вопросах мы соглашаемся с ним всегда. Правила в нашем парламенте отличаются большой снисходительностью, чтобы обсуждение не прерывалось слишком часто и по слишком пустячным поводам. Однако даже не нарушая формально правил, депутат может навлечь на себя недовольство коллег и заслужить справедливые упреки своих сограждан.
Этот небольшой словесный поединок весьма оживил дебаты. Говорили, однако, что два великих реформатора, мистер Тернбулл и мистер Монк, никогда больше не смогут быть друзьями.
Во время прений во вторник выступил и наш герой. Надеюсь, читатель помнит, что до сих пор его успехи как оратора были очень скромны. В первый раз ему не хватило духу произнести речь, которую он подготовил. Во второй раз он провалился – катастрофически и непоправимо, если верить тем, кто его недолюбливал, или прискорбно, но не безнадежно, как считали его добрые друзья. После этого он брал слово еще раз, чтобы высказать несколько кратких замечаний, – словно бы между делом и так, будто говорил в палате общин ежедневно. Вероятно, не больше полудюжины людей в зале понимали, что их старый знакомец вновь пытается произнести свою первую речь. Сам он определенно старался об этом забыть. Он подготовил несколько основных положений и набросал один-два коротких отрывка, надеясь по крайней мере держаться канвы, даже если забудет слова. Стоило ему подняться на ноги среди переполненного зала, как мгновенно нахлынуло прежнее чувство паники. В глазах потемнело; Финеас едва понимал, в каком конце зала сидит спикер. Но, начав говорить и немного привыкнув к звуку собственного голоса, он вновь обрел мужество, и после первых нескольких фраз страх и трепет растаяли без следа. Позже, читая отчет о прениях в газете, он обнаружил, что довольно сильно отклонился от намеченного пути, однако сумел при этом избежать ям и буераков. Во многом он следовал письму мистера Монка, но имел честность признать, что именно оно послужило источником вдохновения. Тем не менее он и сам не понимал, успех это или провал, пока на выходе из зала к нему не подошел Баррингтон Эрл и не заговорил в своей прежней непринужденной манере.
– Вижу, вы вновь на высоте, – сказал он. – Я всегда думал, что рано или поздно так и будет. Никогда в вас не сомневался.
Финеас Финн ничего не ответил, но, придя домой, всю ночь не мог сомкнуть глаз, упиваясь своим торжеством. Слова Баррингтона Эрла убедили его, что выступил он с успехом.
Глава 37Столкновение
После того как Финеас проснулся, его мысли были заняты двумя предметами: успехом в парламенте и предстоящей встречей с лордом Чилтерном. Он оставался дома все утро, понимая, что до визита последнего ничего делать не сможет. Финеас прочитал отчет о прениях от начала до конца, намеренно не ища своей собственной речи, пока не дойдет до нее по порядку. Затем написал отцу, начав письмо так, будто оно не имело никакого отношения к событиям предыдущего вечера. Однако скоро стало ясно: упомянуть об этом все-таки придется. «Отправляю вам “Таймс”, – писал он, – чтобы вы могли убедиться: я принял участие в обсуждении. До сих пор я воздерживался от этого, отчасти из низменного страха, который в себе презираю, но отчасти из благоразумия, ибо человек моего возраста не должен быть слишком нетерпелив в желании снискать славу. Это чистая правда: и про страх, и про благоразумие. Что меня удивляет, так это то, что своей трусостью я не навлек на себя насмешек окружающих. Люди были ко мне так добры, что я вынужден заключить: они судили меня снисходительнее, нежели я сам». Когда он складывал газету, ему вновь попалась на глаза его речь, и он, разумеется, перечитал каждое слово. Ему показалось, что репортеры были к нему необыкновенно благосклонны. Депутат, выступавший после, говорил не меньше, однако удостоился лишь половины колонки, в то время как нашему герою досталось целых полторы, не говоря уже про десять строк крупным шрифтом. После такого его не пугал даже приход лорда Чилтерна!
Без двадцати час, когда он начал размышлять о том, как лучше отвечать полубезумному лорду, если тот в своем гневе окончательно обезумеет, Финеасу принесли записку. Он сразу понял, что она от леди Лоры, и поспешил ее распечатать. Вот что говорилось в послании:
Любезный мистер Финн,
у нас все только и говорят, что про вашу речь. Мой отец слушал ее на галерее – и сказал, что должен поблагодарить меня, ибо я прислала вас в Лафтон. Его слова доставили мне большую радость. Мистер Кеннеди утверждает, что вы были красноречивы, но слишком кратки. В его устах это высшая похвала. Я виделась с Баррингтоном – он горд оттого, что может назвать вас своим крестником в политике. Вайолет говорит, что это единственная речь, которую она когда-либо читала. Я тоже слушала вас и была в восхищении. Всегда верила в ваш успех.
Ваша
Л. К.
Полагаю, мы увидимся, когда окончится заседание в палате общин, но я пишу это, потому что тогда у меня едва ли будет возможность перемолвиться с вами словом. С шести до семи я буду на Портман-сквер, а не дома.
Финеас, пожалуй, никогда не чувствовал себя таким счастливым, как в момент, когда сложил прочитанную записку и убрал ее в нагрудный карман. Затем, отнимая руку от груди, он вспомнил: то, что должно произойти между ним и лордом Чилтерном, вероятно, приведет к полному разрыву с леди Лорой и ее семьей. Больше того – ему, возможно, придется отказаться и от места в парламенте, которое досталось ему через благосклонность лорда Брентфорда. Что ж, пусть будет так. Ясно одно: от Вайолет Эффингем он не отступится, пока она сама не потребует этого прямо и недвусмысленно. Посмотрев на часы, он увидел, что время пришло. В тот же момент доложили о лорде Чилтерне.
Финеас немедленно протянул руку ему навстречу:
– Чилтерн, я очень рад вас видеть.
Тот, однако, руки не принял. Не снимая шляпы, молодой аристократ прошел к столу и несколько мгновений стоял, нахмурившись и не говоря ни слова, затем через стол перебросил Финеасу письмо. Тот, подняв его, сразу узнал послание, которое, желая быть честным, написал из гостиницы в Лафтоне.
– Это мое собственное письмо вам, – проговорил он.
– Да, оно. Я, как ни странно, получил его в «Морони» вместе с вашей запиской – утром в понедельник. Оно, верно, блуждало по свету, раз дошло только сейчас. Вы должны взять его назад.
– Взять назад?
– Да, сэр, взять назад. Насколько я могу судить, не задавая вопросов, которые могли бы скомпрометировать меня или молодую леди, вы еще не сделали того, что угрожаете сделать в этом письме. Это было с вашей стороны благоразумно, а следовательно, вам не трудно будет и взять сказанное назад.
– Разумеется, я этого не сделаю, лорд Чилтерн.
– Вы помните… что я… однажды… рассказал вам… о себе и мисс Эффингем? – этот вопрос он задал очень медленно, делая паузы между словами и пристально глядя в лицо сопернику, к которому постепенно подходил все ближе.
Вид лорда Чилтерна ничего хорошего не сулил: он побагровел сильнее обычного, на голове с расчетливой дерзостью по-прежнему красовалась шляпа, правая ладонь была сжата в кулак. В глазах читалась гневная решимость – того сорта, что бывает весьма неприятно встретить в противнике. Его кулаков Финеас не боялся, но его пугал, так сказать, скандал. Драться с бывшим другом и нынешним врагом, сшибая столы и стулья в комнате миссис Банс, было бы крайне неприятно. Если лорд Чилтерн его ударит, он, разумеется, ответит тем же, но поднимать руку на брата леди Лоры, сына лорда Брентфорда и друга Вайолет Эффингем нашему герою не хотелось. Тем не менее, случись такая нужда, он был готов за себя постоять.
– Думаю, я знаю, о чем вы, – сказал Финеас. – Вы заявляли, что поссоритесь с любым, кто осмелится искать благосклонности мисс Эффингем. Вы об этом?
– Именно об этом.
– Я хорошо помню ваши слова. Но едва ли вы полагаете, что это имело бы для меня значение, если бы ничто больше не мешало мне просить руки мисс Эффингем. Ваша угроза пуста.