т, ему удастся поговорить с ней? Мистер Грей также явился с женой. Наконец, в число гостей входила некая мадам Макс Гослер. Финеас обнаружил, что именно ее, а не Вайолет Эффингем ему предстояло повести к столу. Когда все расселись, оказалось, что по другую сторону от нашего героя сидит леди Хартлтоп, которая обращала свои немногие слова исключительно к мистеру Паллизеру. В прежние времена между этими двумя случались некоторые неловкости [31], но, полагаю, теперь все было забыто. Финеасу, таким образом, в части беседы приходилось полагаться исключительно на мадам Макс Гослер, и он нашел это поле отнюдь не бесплодным.
До этого момента Финеас никогда не слышал о своей собеседнице. Леди Гленкора, представляя ее, произнесла имя так четко, что он разобрал его до последней буквы, но при этом понятия не имел, кто эта женщина и отчего она здесь. Мадам Макс Гослер, вероятно, было слегка за тридцать. Густые черные волосы она носила необычно, на свой собственный манер, – в кудрявых локонах, своим водопадом скрывавших (как, быть может, и предполагалось) несколько впалые щеки, которые в противном случае портили бы очаровательное лицо. Поражали ее большие, темно-синего цвета, очень яркие глаза: она владела искусством взгляда так, как англичанки пока не умеют, словно бы показывая вам нарочно, что намеревается вас завоевать, – как рыцари в прежние времена входили в покои с обнаженным мечом. Гордый лоб был немного низок, нос – не вполне прямой и с широковатыми крыльями – отступал от классических канонов красоты. За тонкими губами скрывались идеальные по форме и цвету зубы, которые она, однако, не любила показывать: злые языки утверждали, будто они велики. Подбородок, хорошо вылепленный, с ямочкой посредине, придавал лицу изящную мягкость, которой недоставало остальным чертам. Но самое заметное ее достоинство, вероятно, составляла прозрачная чистота смуглой кожи – казалось, вы пронзаете ее взглядом, видя прожилки в глубине. Ростом мадам Макс Гослер была довольно высока, но не настолько, чтобы это можно было счесть изъяном, и до того стройна, что худоба казалась почти болезненной. Платья ее неизменно были наглухо закрыты и никогда не обнажали рук. Никто из женщин в комнате не был так одет, но фасон не слишком бросался в глаза, потому что взгляд приковывали роскошь и причудливость ее одежд. Наблюдатель не слишком дотошный подметил бы, что платье мадам Макс Гослер отличается от прочих кроем, цветом и материалом, но едва ли догадался бы, что все эти особенности служили единственной цели – созданию неповторимого своеобразия. Она носила всегда только черное, но мрачную ткань расцвечивало богатство красок. Перо мое не в силах описать желтое и рубиново-красное шелковое шитье, которое, переплетаясь с черным кружевом, вилось вокруг ее груди, шеи, плеч и спускалось по рукавам и подолу до самых стоп, лишая темный наряд его суровой торжественности и придавая облику яркость без вульгарности. Ни кринолина, ни шлейфа мадам Макс Гослер не носила. Кружевные рукава с разноцветными шелковыми узорами плотно облегали ее руки, шею охватывал крохотный кружевной воротничок, а над ним виднелась короткая золотая цепочка с рубиновым медальоном. Рубины блестели и в ушах, и на броши, и в браслетах на запястьях. Таков был облик мадам Макс Гослер, и Финеас, садясь рядом с ней, отметил, что ему улыбнулась удача, правда, он чувствовал бы себя куда счастливее рядом с Вайолет Эффингем!
Я сказал, что в отношении застольной беседы поле, доставшееся нашему герою, оказалось отнюдь не бесплодным. В действительности, однако, ему едва ли пришлось даже играть роль сеятеля. Предметы разговора предлагала сама дама, и все они ее стараниями цвели и колосились без малейших затруднений.
– Мистер Финн, – сказала она, – я бы все отдала, чтобы стать теперь депутатом британского парламента!
– Но отчего именно теперь?
– Оттого, что сейчас у парламента есть настоящее дело, а это – уж простите меня, но я скажу, хоть вы и сенатор – случается далеко не всегда.
– Мой опыт невелик, но порой мне кажется, что дел всегда слишком много.
– Слишком много мнимых дел, мистер Финн. Разве не так? Но сейчас битва идет всерьез. Единственное, чем плохо быть женщиной, – невозможность участвовать в политике.
– Чью же сторону вы бы приняли?
– Здесь, в Англии? – спросила мадам Макс Гослер, из-за чего Финеас засомневался, является ли собеседница его соотечественницей. – О, трудно сказать. В политике я желала бы превзойти мистера Тернбулла и поддерживала бы все, что только можно: тайное голосование, всеобщее избирательное право для мужчин, право голоса для женщин, неограниченное право на забастовки, права арендаторов, образование для всех, ежегодные выборы в парламент и уничтожение скамьи епископов в палате лордов [32].
– Это внушительная программа, – заметил Финеас.
– Внушительная, мистер Финн, но мне так нравится. Хотя, думаю, для меня была бы слишком соблазнительна малодушная уверенность, что я могу отстаивать свои взгляды без опасности увидеть их воплощение. Ведь я, положа руку на сердце, вовсе не хочу огорчать леди и джентльменов.
– Полагаете, со скамьей епископов удалось бы расстаться?
– Я не хотела бы ни с чем расставаться, во всяком случае в действительной жизни. Добрейший епископ Абингдонский – мой лучший друг, а что до епископа Дорчестерского, я готова идти туда пешком из Лондона, чтобы услышать его проповедь. Я бы собственноручно вышивала для них фартуки, лишь бы они не остались без своих милых нарядов. Но между теорией и жизнью всегда такая пропасть!.. Правда же, мистер Финн?
– И так удобно иметь теории, которые не требуется претворять в жизнь.
– Не правда ли? Мистер Паллизер, а вы претворяете в жизнь свои политические теории? – Тот как раз молчал, сидя между леди Хартлтоп и дочерью герцога, и слегка подпрыгнул на стуле, услышав внезапный вопрос. – Я имею в виду те, что высказываете в палате общин, мистер Паллизер. Мистер Финн говорит, будто передовые идеи, даже самые радикальные, очень удобны тем, что их никогда не нужно осуществлять.
– Полагаю, это опасное кредо, – ответствовал мистер Паллизер.
– Но приятное – так утверждает мистер Финн.
– По крайней мере, весьма распространенное, – добавил Финеас, не желая опровергать собеседницу.
– Что до меня, – серьезно произнес мистер Паллизер, – могу сказать, что всегда с нетерпением жду возможности воплотить на практике те доктрины, которые поддерживаю в теории.
На протяжении всего этого разговора леди Хартлтоп сидела с таким видом, будто не слышала ни слова. Мадам Макс Гослер она не понимала и не жаловала. Мистер Паллизер, высказавшись, повернулся к дочери герцога и спросил у нее что-то об оранжереях в Лонгройстоне.
– Благодаря мне прозвучали слова мудрости, – сказала мадам Макс Гослер полушепотом.
– Да, – ответил Финеас, – а один член правительства теперь считает меня весьма безответственным политиком. Вы, быть может, разрушили мои карьерные перспективы.
– Надеюсь, что нет. Насколько я могу судить, у вас в правительстве, чтобы добиться должности, надобно как можно больше досаждать тем, кто у власти. Самых безжалостных непременно берут в элизиум – на правительственные скамьи. Не для того, чтобы они разили других, но чтобы перестали разить тех, кто уже там. Сомневаюсь, что претендентов выбирают за их полезность.
– Вы к нам суровы.
– Что до полезности, мне кажется, в этом отношении все одинаковы. Но оставим шутки. Говорят, вы непременно станете министром.
Финеас почувствовал, что краснеет. Неужто за его спиной ему и правда прочат высокие политические посты?
– Ваши конфиденты очень добры, – смущенно ответил он. – Не могу, однако, представить, кто они. Едва ли я сумею возвыситься таким манером, как вы описали, – осыпая бранью тех, кого поддерживаю.
Мадам Макс Гослер повернулась к мистеру Грею, который сидел по другую руку от нее, и Финеас ненадолго остался без собеседников. Он пытался было заговорить с леди Хартлтоп, но та в ответ на его слова лишь грациозно склонила голову, как бы соглашаясь. Наш герой решил заняться ужином.
– Что вы думаете о мисс Эффингем? – внезапно спросила его мадам Макс Гослер.
– Что я о ней думаю?
– Вы с ней знакомы, полагаю.
– О да, знаком. Она близка с Кеннеди, с которыми я дружен.
– Да, мне говорили. Я слыхала, что несметные толпы поклонников сходят по ней с ума. Вы тоже из них?
– О да. Отчего не быть одним из «несметных толп»? В таком можно признаваться без колебаний.
– Но вы ею восхищаетесь?
– Разумеется, восхищаюсь, – подтвердил Финеас.
– А! Я вижу, вы шутите. Я восхищаюсь ей безумно. Говорят, женщины никогда не поют дифирамбы другим женщинам, но в отношении мисс Эффингем я искренна.
– Вы с ней подруги?
– О нет, я не смею на это претендовать. Прошлой зимой мы вместе провели неделю в Матчинге и, разумеется, иногда встречаемся в гостях. Никогда не видела девушки, настолько независимой. Полагаю, ничто не заставит ее выйти замуж за того, кого она не любит и не уважает, а такое можно сказать мало о ком из молодых девиц.
– Думаю, вы правы, – ответил Финеас и, помолчав немного, продолжал: – Не могу похвастаться близким знакомством с мисс Эффингем, но, судя по тому, что я вижу, она, быть может, вовсе не выйдет замуж.
– Весьма вероятно, – произнесла мадам Макс Гослер и повернулась к мистеру Грею.
Десять минут спустя, когда дамы уже готовы были перейти в гостиную, она вновь обратилась к Финеасу, взглянув ему прямо в глаза:
– Интересно, мистер Финн, настанет ли время, когда вы расскажете мне о своей поездке в Бланкенберг?
– В Бланкенберг!
– Да, в Бланкенберг. Я не прошу об этом сейчас, но буду надеяться, что рано или поздно это произойдет.
Леди Гленкора поднялась на ноги, и мадам Макс Гослер покинула столовую вместе с остальными дамами.