– Я приходил в июле.
– Да, тридцать первого числа. Я записываю подобные вещи самым тщательным образом, мистер Финн. Однако будем надеяться, что в следующем году нам повезет больше. Пока остается наслаждаться тем, что есть.
– Вы имеете в виду в светской жизни или в политике, мадам Гослер?
– О, в светской жизни, разумеется. Разве можно говорить о чем-то ином, когда здесь герцог Омнийский? Я будто расту, лишь находясь с ним в одном доме. А вы? Впрочем, вы – баловень судьбы и, быть может, уже встречались с ним раньше.
– Кажется, однажды в парке я видел его шляпу сзади, и кто-то сказал мне, что голова герцога находится внутри нее.
– Неужто это был единственный раз?
– Единственный до сего момента.
– И вы не чувствуете, какой великой чести удостоились?
– Разумеется, чувствую. За кого вы меня принимаете, мадам Гослер?
– Я тоже чувствую, чрезвычайно сильно. Считаю, что он совершенный болван, и я никогда не слышала, чтобы он сделал доброе дело.
– Даже когда подарил леди Гленкоре скаковую лошадь?
– Интересно, правда ли это. Вам доводилось слышать про подобную нелепость? Как я сказала – не думаю, чтобы он хоть раз сделал для кого-то что-нибудь хорошее. С другой стороны, представьте, каково быть герцогом Омнийским! Ведь ему вовсе и не нужно ничего делать, кроме как быть самим собой!
В этот момент леди Гленкора подошла к Финеасу, чтобы отвести его к герцогу, который выразил желание с ним познакомиться. Нашему герою, наполовину польщенному и наполовину раздраженному, оставалось лишь последовать за хозяйкой дома. Герцог пожал ему руку, слегка поклонился и сказал что-то о грабителях; Финеас, растерявшись, не вполне его расслышал. Он попытался ответить так, как ответил бы любому другому человеку, но, подавленный величием собеседника, совершенно смешался. Герцог вновь отвесил легкий поклон и в тот же момент снисходительно обратился уже к следующему счастливцу. Финеас отошел крайне раздосадованный, ненавидя герцога, но еще пуще самого себя. К мадам Макс Гослер он подходить больше не хотел. Та, конечно, была бы рада взять небольшой реванш за свой конфуз, но наш герой не собирался доставлять ей этого удовольствия. Он задавался вопросом, не настанет ли в его карьере такой момент, когда придется содействовать низвержению герцогов Омнийских.
За ужином Финеас сидел между миссис Бонтин и герцогиней Сент-Банги, чем был не слишком доволен. На другом конце стола располагался герцог – тот самый герцог, с леди Гленкорой по правую руку; по левую Фортуна усадила мадам Макс Гослер. Самым интересным для Финеаса в продолжение трапезы оказалось наблюдение за маневрами указанной леди, которые, надо сказать, увенчались триумфальным успехом. До ужина герцог уязвил мадам Макс, не удостоив ее остроумный комплимент ответного поклона. Дама была раздосадована и в разговоре с Финеасом отозвалась о джентльмене весьма резко, однако она была не так глупа, чтобы упустить шанс, когда сама судьба отвела ей столь выгодное место. Пока ели суп и рыбу, мадам Гослер хранила молчание. После первого бокала шампанского она произнесла несколько слов. Герцог отверг одно за другим два блюда, и тогда она вступила в разговор. К тому моменту, как перед соседом поставили жареную баранину, она распустила перышки, а когда мадам Макс Гослер вкушала на десерт персик, герцог уже склонялся к ней с самой любезной улыбкой.
– Вам не показалось, что сессия была очень длинна, мистер Финн? – обратилась к Финеасу герцогиня Сент-Банги.
– Чрезвычайно, герцогиня, – ответил тот, все еще пристально наблюдая за мадам Макс Гослер.
– Герцог был очень утомлен.
– Не сомневаюсь.
Герцог и герцогиня Сент-Банги были обычной супружеской парой, и для герцога сессия длилась не дольше, чем для остальных государственных служащих. Финеас весьма уважал его, но сейчас ему было непросто проявлять интерес к жалобам герцогини на перенесенные мужем испытания.
– До чего же все нынче стало неудобно! – продолжала герцогиня, думая отчасти об отставке мистера Майлдмэя, а отчасти о том, что ее старая горничная, проведшая с ней тридцать лет, удалилась на покой.
– Надеюсь, не все так плохо, герцогиня, – произнес Финеас, отмечая, как во взгляде мадам Макс Гослер блеснуло торжество. В нем поднялось внезапное желание – затмить в глазах этой дамы герцога Омнийского, из чего мы можем заключить, что сияние ее очей произвело на нашего героя некоторое впечатление.
Вайолет Эффингем приехала в назначенное время, и, к удивлению Финеаса, ее сопровождал в Матчинг лорд Брентфорд. Финеас подумал сперва, будто это подстроено нарочно, чтобы граф встретился в доме мистера Паллизера с сыном и между ними произошло примирение. Но лорд Брентфорд остался всего на одну ночь, а на следующее утро Вайолет поведала всю историю о его приезде и отъезде.
– Я на коленях умоляла его остаться, – рассказала она. – И правда на коленях, вовсе не фигурально.
– И что он ответил?
– Он обнял меня и поцеловал, и… и… я не могу повторить вам до конца, что он ответил. Но все свелось к тому, что если Чилтерн согласится поехать в Солсби, то для него заколют тучных тельцов без счета. Я сделаю все возможное, чтобы он поехал, и вы тоже постарайтесь, мистер Финн. Разумеется, это глупое происшествие за границей не должно вас рассорить.
Финеас улыбнулся, обещая приложить все усилия, и посмотрел ей в глаза с самым непринужденным видом, но на сердце легла тяжесть. Когда Вайолет говорила о лорде Чилтерне, у нашего героя – впервые с тех пор, как он узнал, что она отказала его другу, – зародилось сомнение: не суждено ли этим двоим все-таки пожениться? Мысли эти печалили его безмерно, но он продолжал, превозмогая себя, рассуждать о том, что отца и сына, разумеется, надобно примирить.
– Я так рада слышать это от вас, мистер Финн, – сказала Вайолет. – Я, право, думаю, что вы можете сделать больше, чем кто-либо другой. Лорд Чилтерн не послушает моих советов и вряд ли даже станет говорить со мной о таких вещах. Но вас он уважает и любит – и произошедшее между вами ничуть не повлияло на его чувства.
Откуда было Вайолет знать об уважении или любви, которые один отвергнутый поклонник испытывал к другому, также отвергнутому? И как могла она свободно говорить с Финеасом о его сопернике – так, словно ни один из них никогда не просил ее руки? Положение казалось настолько странным, что было почти невыносимым. Когда Вайолет отказала ему, он пообещал ей, что не оставит своих попыток. Пока, однако, он ничего предпринять не мог. Во-первых, что-то в ее поведении давало понять, что она вновь откажет. Во-вторых, он чувствовал: она оказывает ему особое доверие, которое он нарушит, если попытается использовать возникшую близость для признаний в любви. Им вдвоем требовалось объединить усилия, чтобы помочь лорду Чилтерну, и пока они занимались этим, продолжать ухаживания, которые явным образом шли бы против интересов последнего, было нельзя. Возможно, обстоятельства сложатся так, что разговор возникнет невзначай, сам собой, и тогда Финеас скажет, что хотел, но устроить это нарочно, как было на Портман-сквер, он сейчас не мог. Вайолет, вероятно, также понимала, что более не заперта в мышеловке.
Герцог Омнийский собирался провести в Матчинге четыре дня; на третий – и за день до приезда лорда Чилтерна – его можно было видеть верхом рядом с мадам Макс Гослер. Та была известна как великолепная наездница – не чуждая радостям резвой скачки и отлично охотившаяся. Герцог, однако, редко передвигался быстрее, чем шагом, и потому на этот раз мадам Гослер была в седле чрезвычайно спокойна и столь же медлительна, как конная статуя Командора в «Дон Жуане». Зато, по утверждениям некоторых, и в особенности миссис Бонтин, беседа между всадниками текла куда живее. На следующее утро, до ланча, герцог и мадам Макс Гослер снова были вместе, наблюдая с задней террасы за игрой в крокет на лужайке.
– А вы не играете? – спросил герцог.
– Отчего же? Немного.
– Уверен, играете прекрасно. Не хотите сыграть сейчас?
– Нет, сейчас не стану.
– Я бы хотел увидеть вас с молотком в руках.
– Жаль, что желанию вашей милости не суждено сбыться. Я играла в крокет, пока мне это не прискучило, и теперь полагаю, что это игра для юных мальчиков и девочек. Главное ее предназначение – дать возможность флиртовать.
– А вы никогда не флиртуете, мадам Гослер?
– Не во время игры в крокет, герцог.
– Когда же вы предпочитаете флиртовать?
– Это зависит от множества обстоятельств – и не в последнюю очередь от того, с кем. Что порекомендуете вы?
– А! Я в этом совсем не сведущ и едва ли могу дать совет.
– Как насчет горной вершины на рассвете летнего дня?
– Содрогаюсь при одной мысли.
– Или лодки на озере летним вечером, или удачной погони за лисой, когда на три поля вокруг никого нет, или дна соляной шахты, или палубы океанского парохода, или передвижного госпиталя во время войны, или железнодорожного путешествия из Парижа в Марсель?
– Вы, мадам Макс Гослер, предлагаете чрезвычайно неудобные места.
– Не сомневаюсь, что ваша милость с успехом опробовали их все. Но, быть может, в конечном счете ничто не превзойдет удобного кресла у ярко горящего камина в уютной гостиной.
– Полагаю, так и есть, – сказал герцог, а затем прошептал что-то, отчего мадам Макс Гослер улыбнулась и залилась краской, а после незамедлительно последовала за теми, кто прошел внутрь дома на ланч.
Миссис Бонтин кружила по террасе вокруг того места, где они стояли, пожирая их завистливым взором и обдумывая возможность нападения – ища повод для вмешательства, для того, чтобы разбить их тет-а-тет, – но смелость подвела ее, и она так и не решилась подойти. Герцог ничего из этих ухищрений не заметил, но мадам Гослер увидела и поняла все.
– Дорогая миссис Бонтин, – сказала она позже, – отчего вы не подошли и не присоединились к нам? Герцог совершенно очарователен.
– Ну что вы, третий лишний, – выпалила та, до того раздосадованная, что пере