– Я внес ваше имя в списки кандидатов на вступление в клуб.
– Но какой в том прок? – отвечал Финеас, безразличный в этот момент ко всем лондонским клубам, вместе взятым.
– Во всяком случае это не повредит. Со временем вы сюда войдете. Если станете министром, вас примут тотчас.
– Министром! – воскликнул Финеас.
Лорд Кантрип, однако, воспринял его тон как признак скромности, не подозревая, что в действительности наш герой выражал свое глубочайшее равнодушие к министрам и полагавшимся им привилегиям.
– Кстати, – продолжал он, беря Финеаса под руку, – я хотел поговорить с вами о гарантиях. Мы окажемся в чертовски сложном положении, если… – и министр колоний пустился в рассуждения о железной дороге до Скалистых гор, в то время как Финеас изо всех сил старался, несмотря на сломанную спину, нести свое бремя.
Ему пришлось поддержать разговор о гарантиях, о железной дороге, о замерзающей гавани и особенно о трудностях, которые, вероятно, возникнут не из-за самого проекта, но из-за привычного сопротивления оппозиции. Политическую деятельность можно сравнить с пошивом одежды: государственное облачение следует по возможности кроить так, чтобы в нем не было уязвимых для критики прорех. Иногда готовый наряд и впрямь выходит удобным для носки. В данный момент лорд Кантрип был очень озабочен возможными прорехами и чрезвычайно изобретателен в их предотвращении. Он считал, что его помощник склонен к излишней филантропии, недостаточно думая о тех, кто бросится искать в платье изъяны. Однако на сей раз, пока они дошли до Брукс-клуба, Финеаса удалось переубедить, и потому лорд Кантрип, и так к нему расположенный, сейчас был доволен своим подчиненным еще больше. Наш герой меж тем размышлял, что сделает с лордом Чилтерном при следующей встрече. Сможет ли он, Финеас, схватить соперника за горло и ударить?
– Я знаю, что Бродерик занимается этим вопросом так же усердно, как и мы, – сказал лорд Кантрип, остановившись напротив клуба. – В конце прошлого заседания он ходатайствовал о том, чтобы ему предоставили документы.
Мистер Бродерик был депутатом палаты общин, который стремился сделать карьеру в консервативном правительстве и, конечно же, выступил бы против любых мер, предложенных министерством колоний под руководством Кантрипа и Финна. Здесь лорд Кантрип вошел в клуб, и Финеас отправился дальше один.
Прежние амбиции, связанные с Брукс-клубом, вновь шевельнулись в его душе, впервые заставив забыть о своем горе. Он просил лорда Брентфорда внести его имя в список кандидатов, но не был уверен, что тот выполнил его просьбу. Угроза противостояния с мистером Бродериком оказалась бессильна укрепить сломанный хребет, но вид лорда Кантрипа, спешащего к заветной двери, сделал свое дело. «Перерезать себе горло или вышибить мозги – не выход, – пришел к выводу наш герой. – Так или иначе нужно продолжать жить и делать свою работу. Сердце может разбиться, но все равно не должно останавливаться». Финеас отправился домой и просидел час у камина, разглядывая свое маленькое сокровище – воспоминание о Вайолет, которое хитростью заполучил в Солсби. Потом он бросил его в огонь – и мгновенно вытащил обратно, испачканное, но не обгоревшее. Когда пришла пора, он оделся к ужину и отправился к мадам Макс Гослер. В конечном счете Финеас был рад, что не отказался: даже с разбитым сердцем человек должен жить, а пока живет – ужинать.
Мадам Макс Гослер любила устраивать свои небольшие приемы в это время года, до того как Лондон наводняли толпы людей и гости занимались другими светскими мероприятиями. Она редко звала больше шести или восьми человек и неизменно говорила об этих ужинах как о событиях самых скромных. Пышных приглашений мадам Макс Гослер не рассылала, предпочитая по возможности заманивать людей как бы невзначай: «Дорогой мистер Джонс, мистер Смит придет ко мне во вторник, чтобы высказать свое мнение о хересе. Не хотите ли присоединиться? Я уверена, что вы разбираетесь в нем не хуже». Все обставлялось подчеркнуто непритязательно. Блюда за ужином были не слишком многочисленны, листок с меню – всего один, для хозяйки, и его просто передавали по кругу. О еде и напитках за столом никогда не говорили, по крайней мере этого не делала сама хозяйка, но те, кто знал толк в угощении, считали, что кормили у нее превосходно. Финеас Финн также начинал думать, будто кое-что понимает в ужинах, и не раз утверждал, что нигде в Лондоне не отведаешь супа вкуснее, чем в маленьком особняке на Парк-лейн. Однако сегодня, медленно поднимаясь по лестнице в доме мадам Гослер, о супе он думал меньше всего.
Устраивая свои ужины, мадам Гослер столкнулась с одной трудностью, разрешение которой требовало терпения и большой изобретательности. Ей нужно было либо приглашать других дам, либо полностью отказаться от их присутствия. В последнем был определенный соблазн, но она хорошо понимала, что, поддайся она ему, все перспективы быть принятой в хорошем обществе для нее будут закрыты навсегда. Она думала об этом в первые дни своего вдовства на Парк-лейн. Мадам Гослер не слишком жаловала других женщин, но знала, что, окружая себя одними лишь джентльменами, желаемого не добьется. Больше того, приглашая к себе в дом женщин посредственных, лишенных изюминки, будь то характер, положение или талант, разрушить репутацию так же легко, как если не приглашать их вовсе. Сперва предприятие казалось мадам Гослер вовсе безнадежным: «Англичане такие чопорные, такие строгие, такие тяжеловесные!» И все же именно в английском обществе она хотела добиться успеха. Мало-помалу удалось и это. Она была столь же осмотрительна, сколь умна, и даже самые недоверчивые в конце концов признали, что не могут ничего поставить ей в упрек. Когда на ужин в особняк на Парк-лейн однажды пожаловала леди Гленкора Паллизер, мадам Макс Гослер сказала себе, что пересуды ей более не страшны. С тех пор герцог Омнийский также почти пообещал прийти. Если она сможет заполучить к себе герцога, значит, вершина достигнута.
Сегодня вечером герцога Омнийского не ожидалось: это время года он, конечно, проводил не в Лондоне. На ужин были приглашены лорд Фоун и наш старый друг Лоренс Фицгиббон, который ушел с должности в министерстве по делам колоний, а также мистер и миссис Бонтин. Вместе с нашим героем они составляли все сегодняшнее общество. Ни у кого не было сомнений, почему приглашения удостоился мистер Бонтин: миссис Бонтин была недурна собой, умела поддержать разговор, обладала хорошими манерами и так далее и была в эту пору, в начале сезона, достаточно подходящей особой для того, чтобы составить компанию мадам Макс Гослер. В этом доме мужчины никогда не задерживались за столом после ужина – вернее, после того, как уходила мадам Гослер, так что две дамы не могли слишком утомить друг друга, оставшись вдвоем. Миссис Бонтин понимала прекрасно, что развлекать беседой хозяйку ей не придется, и готова была любезничать с джентльменами за столом, как от нее и требовалось. Таким образом, мистер и миссис Бонтин нередко ужинали на Парк-лейн.
– Теперь нам остается только дождаться этого ужасного мистера Фицгиббона, – сказала мадам Макс Гослер, приветствуя Финеаса. – Он всегда опаздывает.
– Как вы меня укололи! – воскликнул Финеас.
– Нет, вы опаздываете как раз в меру. Но есть предел, за которым «опоздал в меру» превращается в «опоздал неприлично». А вот и тот, кого нам недоставало.
Едва Лоренс Фицгиббон вошел в комнату, мадам Гослер позвонила, чтобы подавали ужин.
Финеас оказался между хозяйкой и мистером Бонтином, лорд Фоун – по другую руку от мадам Гослер. Едва успели сесть за стол, как кто-то заявил, что лорд Брентфорд помирился с сыном. Наш герой знал – или думал, будто знает, – что этого пока не случилось, и был прав, хотя отец уже успел получить от сына письмо. Но в тот момент говорить о лорде Чилтерне Финеас не хотел.
– Странно, как часто вы, англичане, ссоритесь со своими сыновьями! – промолвила мадам Гослер.
– Скорее, уже как часто мы, английские сыновья, ссоримся со своими отцами, – парировал лорд Фоун, известный своим почтением к пятой заповеди.
– Все из-за майората, наследования по старшинству и прочих древних условностей, – сказала мадам Гослер. – Лорд Чилтерн, кажется, ваш друг, мистер Финн.
– Я дружен с ними обоими, – ответил наш герой.
– Ах да, но между вами… между вами с лордом Чилтерном вышла однажды странная история. Это тайна, да?
– Уже почти не тайна, – заметил Фицгиббон.
– Связано с дамой, верно? – нарочито громко шепнула сидевшая с ним рядом миссис Бонтин.
– Не имею права говорить об этом, – ответил Фицгиббон. – Но не сомневаюсь, Финеас вам расскажет.
– Про лорда Брентфорда мне не верится, – проговорил мистер Бонтин. – Я знаю, что Чилтерн гостил в Лохлинтере три дня назад и вчера был проездом в Лондоне, по пути к местам охоты. Граф нынче в Солсби. Чилтерн поехал бы туда, если бы они и правда помирились.
– Все зависит от того, согласится ли мисс Эффингем, – произнося это, миссис Бонтин взглянула на Финеаса.
Поскольку за столом находились двое поклонников Вайолет Эффингем, разговор приобретал неприятно личный оборот, тем более что каждый из присутствующих знал или хотя бы догадывался, о чем речь. Причина дуэли в Бланкенберге была почти столь же известна, как сама дуэль, и ухаживания лорда Фоуна также не остались в свете незамеченными. Последний, даже если и был влюблен с тем же пылом, что наш герой, в отличие от него пока не знал роковой правды и мог бы держаться с большим хладнокровием, но слова миссис Бонтин слишком задели лорда Фоуна, и тот не замедлил показать это со всей очевидностью.
– Молодую леди, которая согласится на такой брак, останется только пожалеть. Чилтерн – последний, кому я бы доверил счастье женщины, мне небезразличной.
– Чилтерн – неплохой малый, – возразил Лоренс Фицгиббон.
– Правда, несколько необузданный, – заметила миссис Бонтин.
– И у него никогда в жизни не было в кармане ни шиллинга, – добавил ее муж.
– Я считаю его просто безумцем, – заключил лорд Фоун.