Граф, разумеется, был возмущен упрямством сына и в течение пары часов клялся и божился, что не станет ему отвечать. Однако природой положено так, что родитель всегда скучает по своему чаду куда больше, чем чадо по нему. Лорд Чилтерн все-таки заключил помолвку – ту самую, которой всегда желал для него отец, и сделал какой-никакой, хоть и весьма неудовлетворительный, но все же шаг к примирению. Перечитывая письмо во второй раз, старик пропустил отсылку к тучным тельцам, в которой ему виделся особенно дурной вкус. К вечеру он ответил сыну так:
Солсби, 29 декабря 186– г.
Мой дорогой Чилтерн,
я получил твое письмо и искренне рад слышать, что милая Вайолет согласилась на брак с тобой. Ее состояние поправит твои дела, но сама она куда драгоценнее любого богатства. Мое мнение о ней тебе давно известно. Я с гордостью приму ее как дочь в своем доме.
Я, разумеется, напишу ей немедленно и постараюсь договориться о дате ее приезда сюда. После этого я сообщу тебе и могу лишь пообещать сделать все, чтобы в Солсби тебя ничто не стесняло.
Твой любящий отец,
Брентфорд
Ричардс, конюх, по-прежнему здесь. Быть может, тебе лучше написать ему напрямую по поводу твоих лошадей.
К середине февраля обо всем было договорено, и Вайолет встретилась со своим женихом в доме его отца. Все это время она жила у тетки, где подвергалась мягкому, но неотступному давлению.
– Дорогая Вайолет, – по прибытии в Баддингем приветствовала ее тетя с серьезностью, призванной устрашить молодую леди. – Не знаю, что и сказать.
– Скажите «здравствуй», тетушка, – ответила Вайолет.
– Я имею в виду – по поводу помолвки, – произнесла леди Болдок еще более многозначительным тоном.
– Не говорите ничего, коли не одобряете ее.
– Что значит ничего не говорить? Как тут молчать – или тем более поздравлять тебя?
– Принято считать, что слово – серебро, а молчание – золото, – усмехнулась девушка.
– Все это прекрасно, и я бы молчала, если бы не мой долг. Но, Вайолет, мне доверили тебя воспитывать. Если я увижу, что ты погубила свою жизнь, я буду казнить себя до конца своих дней.
– Право, тетя, это совершенно необязательно. Я не устану повторять: вы сделали все возможное, чтобы… чтобы поставить меня в повод, как говорят лошадники.
– Лошадники! О Вайолет!
– Но знаете, тетя, я все еще надеюсь благополучно пройти дистанцию. Вот увидите, бедный лорд Чилтерн не так страшен, как его малюют.
– Но зачем выбирать того, в ком есть хоть какие-то сомнения?
– Мне нравится, чтобы в картине были и темные краски, тетя.
– Взгляни на лорда Фоуна.
– Уже глядела.
– Молодой дворянин, начинающий государственную карьеру, которая может привести… бог весть к каким высотам!
– Бог весть. Но к браку со мной она не приведет определенно.
– А мистер Эпплдом!
– Милый мистер Эпплдом… Он мне и правда нравится. Но, видите ли, тетя, лорд Чилтерн нравится мне куда больше. А молодые девицы склонны поступать, как подскажут им чувства.
– Но ты дюжину раз ему отказывала.
– Я не считала, тетя, но думаю, все-таки меньше.
Подобные разговоры повторялись снова и снова на протяжении всего месяца, что мисс Эффингем провела в Баддингеме, но власти помешать помолвке у леди Болдок не было, и Вайолет стойко выдерживала ее ворчание. Будущего мужа племянницы тетушка именовала не иначе как «этот буян» и намекала на возможное грубое обращение, которому может подвергнуться его супруга. Сама невеста, однако, над этой угрозой лишь смеялась, утверждая, что такова доля всех замужних женщин.
– Говоря по правде, полагаю, и мой дядя Болдок не всегда сохранял хладнокровие, – однажды заявила она.
Говоря по правде, покойный лорд Болдок – как прекрасно знала Вайолет – был перед своей супругой кроток, как ягненок перед стригалем, и, по свидетельствам близких, не позволял себе никаких вольностей даже в молодые годы.
– Ваш дядя Болдок, юная мисс, был человеком благородным, и с лордом Чилтерном они различались, как небо и земля, – возмутилась тетя.
– Да, но возникает вопрос: кто из них небо? – парировала Вайолет.
Леди Болдок не стала спорить дальше, прошествовав прочь из комнаты.
Леди Лора Кеннеди также прибыла в Солсби – выдержав перед этим некоторую борьбу с мужем. Когда она сообщила о своем желании способствовать примирению между отцом и братом, мистер Кеннеди указал, что ее главный долг – быть в Лохлинтере, выразив при этом мнение, будто этим долгом она весьма часто пренебрегает. Леди Лора настаивала: либо она поедет, либо объяснит отцу, что ей запретил муж.
– Я не дозволяю и подобных сообщений, – сказал мистер Кеннеди, но супруга его заявила, что существуют распоряжения, подчиняться которым она не считает себя обязанной. Из всего этого можно понять: и мистер Кеннеди, и его жена были очень несчастны. Леди Лора уже почти решила предпринять шаги, чтобы жить отдельно от супруга, тот же, в свою очередь, начал размышлять, как ему поступить в этом случае. По законам Божьим и человеческим жена должна повиноваться мужу, а мистер Кеннеди был из тех, кто придает законам большое значение. Тем временем леди Лора, добившись своего, отправилась в Солсби; супругу осталось ехать в Лондон к началу парламентской сессии в одиночестве.
И леди Лора, и Вайолет прибыли раньше лорда Чилтерна и не раз обсудили между собой, как следует обставить примирение отца и сына. Вайолет считала, что лучше не устраивать никаких сцен: пусть лорд Чилтерн просто придет, пожмет лорду Брентфорду руку, усядется ужинать – и все встанет на свои места. Леди Лора склонялась к тому, что некий разговор все-таки необходим. Но встреча произошла раньше, чем они успели что-либо предпринять. Лорд Чилтерн, добравшись до поместья, сразу направился к отцу, чем сильно того удивил, – и вышел из разговора победителем.
– Милорд, я очень рад вернуться в Солсби, – сказал он, подходя к лорду Брентфорду с протянутой для рукопожатия ладонью.
Лорд Чилтерн писал сестре, что приедет в этот день, но не указал, в котором часу. Он явился между десятью и одиннадцатью утра, не дав отцу времени подготовиться, и придумал подходящую к случаю речь. Войдя в дом через парадную дверь, лорд Чилтерн справился о графе; тот был в своей утренней гостиной – мрачной комнате, загроможденной книгами в темных переплетах и еще более темной мебелью. Сын сразу прошел туда. Обе дамы в это время сидели у камина в столовой и ничего пока не знали.
– Освальд! – воскликнул отец. – Я не ждал тебя в такой час.
– Я рано прибыл. Приехал напрямик и ночевал в Бирмингеме. Полагаю, Вайолет уже здесь.
– Да, она здесь. И Лора тоже. Они будут очень рады тебя видеть. Как и я, – и отец вновь пожал сыну руку.
– Спасибо, сэр, – ответил лорд Чилтерн, глядя ему в глаза.
– Я очень доволен твоей помолвкой, – продолжал граф.
– Что же тогда говорить обо мне? – рассмеялся молодой человек. – Вы знаете, я стремился к этому многие годы, то все бросал, то пытался снова, иногда думал, что я безнадежно глуп, раз не могу выкинуть ее из головы. Но не мог. А теперь она говорит, что любила меня все это время!
– Возможно, так и было.
– Мне не верится. Сейчас, быть может, немного любит.
– Надеюсь, что это навсегда.
– А я надеюсь, что буду не худшим мужем в мире, хотя уверен, что и не лучшим. Пойду найду ее сейчас. Думаю, она где-то в доме. Я счел своим долгом сперва повидаться с вами.
– Погоди, Освальд, – сказал граф и произнес несколько сбивчивую речь, в которой выразил надежду, что в будущем они с сыном станут жить дружно, забыв о прошлом. Повод, подобный нынешнему, требовал подготовки, сейчас же он говорил нескладно и неуверенно. Думаю, впрочем, что в итоге это принесло больше пользы, чем речь гладкая, по-отцовски солидная и даже величественная, какую произнес бы граф, будь он во всеоружии. Гладкость и величественность определенно не понравились бы сыну, а там рукой подать и до новой ссоры. Теперь же лорд Чилтерн улыбнулся, пробормотал что-то вроде «вот и прекрасно» и вышел из комнаты. «Все устроилось куда лучше, чем я ожидал, – сказал он себе, – и это благодаря тому, что застал его врасплох». Впрочем, он по-прежнему опасался, что без парадной речи в какой-то момент не обойдется, и тогда их с отцом примирение окажется под угрозой.
Встреча с Вайолет, разумеется, была весьма приятна. Теперь, когда она сдалась и призналась и себе, и ему в своих чувствах, она без колебаний их проявляла – щедро, как подобает девице, подписавшей капитуляцию и вручившей себя победителю. Она гуляла с ним пешком и ездила верхом, живо интересовалась достижениями его лошадей и слушала охотничьи истории – столько, сколько он готов был их рассказывать. Во всем она показывала себя такой любящей и снисходительной, что леди Лора не могла устоять перед соблазном раз за разом припоминать ей слова, которые Вайолет так часто повторяла прежде: она, мол, не склонна к романтическим переживаниям и никогда не испытывала страстной влюбленности, а потому, вероятно, останется незамужней.
– Ты завидуешь моим маленьким радостям, – сказала Вайолет в ответ на один из таких выпадов.
– Отнюдь. Но мне так странно видеть, как ты – из всех женщин! – готова посвятить всю себя любви.
– Посвятить всю себя я не готова, но мне нравится, что я могу говорить с ним о чем угодно, и слушать его, и знать, что он мой лучший друг. Я не стала бы тосковать, случись ему уехать на целый год, тем более что не сомневаюсь в его верности.
Леди Лора, слушая ее, невольно задавалась вопросом: быть может, подруга оказалась мудрее? Сама она в своем замужестве так и не обрела дружбы, подобной той, что, казалось, прочно установилась между лордом Чилтерном и его невестой.
В отчаянии леди Лора поведала брату историю своих несчастий, не упоминая о Финеасе Финне и даже вовсе о нем в тот момент не думая, но, быть может, более страстно, чем следовало, живописуя невыносимую скуку Лохлинтера и собственную неспособность убедить супруга изменить ради жены свой уклад жизни.