– Да, вероятно, в Вену. У меня, видите ли, есть там имущество, за которым необходимо присматривать.
– Бог с ней, с Веной, в этом году. Поезжайте в Италию.
– Как? Летом, герцог?
– Озера в августе очаровательны. У меня есть вилла на озере Комо, которая сейчас пустует, и я думаю ее посетить. Если вы не бывали на итальянских озерах, я буду счастлив показать их вам.
– Я хорошо их знаю, милорд. В молодости я провела некоторое время на Лаго-Маджоре почти в одиночестве. Когда-нибудь я расскажу вам, какой была в ту пору.
– Там и расскажете.
– Нет, милорд. Боюсь, что нет. У меня нет виллы.
– Вы не согласитесь воспользоваться моей? Она будет в вашем полном распоряжении.
– В моем распоряжении – настолько, чтобы не пустить туда хозяина?
– Если вам будет угодно.
– Мне это будет неугодно. Настолько неугодно, что я никогда не поставлю себя в такое положение. Нет, герцог. Я предпочитаю дома, которые принадлежат мне самой. Гостить у вас могут позволить себе женщины, о чьем прошлом известно больше, чем о моем.
– Мари, другие гостьи, кроме вас, мне не нужны.
– Это невозможно, герцог.
– Но почему?
– Почему? Неужто вы хотите вогнать меня в краску, ожидая ответа на такой вопрос? Потому, что весь свет скажет: у герцога Омнийского появилась новая любовница, и это мадам Гослер. Вы полагаете, что я согласилась бы стать любовницей – даже вашей? Или что ради очарования летнего вечера на итальянском озере я готова дать молве повод так утверждать? Вы желаете, чтобы я ради пары недель подобных утех потеряла все, построенное годами упорного труда? Нет, герцог, ни за что!
Неизвестно, как почтенный аристократ выпутался бы из этого неловкого положения, но в этот момент дверь открылась, и слуга объявил, что пожаловала леди Гленкора Паллизер.
Глава 58Редчайшая птица [41]
– Приезжайте и посмотрите страну своими глазами, – сказал Финеас.
– Я бы очень этого желал, – ответил мистер Монк.
– Мне часто кажется, что депутаты в парламенте знают об Ирландии меньше, чем о глубинах Африки.
– Мы редко разбираемся в предмете, если не приложили намеренных усилий, чтобы его изучить, а зачастую – даже если и приложили. И мы всегда склонны думать, будто люди понимают друг друга, но, скорее всего, сами не в состоянии понять своего ближайшего соседа.
– Вероятно, вы правы.
– В современном мире существуют общепризнанные моральные постулаты. Например, «не укради» – он, безусловно, имеется у всех народов. Но спросите любого человека на улице – его толкование окажется настолько отличным от вашего, что, загляни вы в его мысли, ни за что не поверите, будто он руководствуется теми же самыми принципами. Один не считает бесчестным обманывать, когда речь идет о лошадях, другой – когда торгуются акции железной дороги, третий – в вопросах женского приданого, четвертый готов на все ради места в парламенте, в то время как пятый, который занимает высокое положение и молится Богу каждое воскресенье, прося его вразумить, вкладывает все силы в систему, построенную на обмане, но считается при этом образцом английского коммерсанта!
Финеас пришел к мистеру Монку на ужин, и тот повторил сейчас некоторые соображения, о которых они говорили раньше. Мистер Монк начинал уставать от службы в кабинете министров, хотя еще ни разу никому не говорил о своей усталости. Тем не менее в нем зародилась тоска по утраченной свободе, которой он наслаждался, сидя на обычных, неправительственных скамьях в палате общин. С Финеасом они обсуждали честность в политике, что и стало поводом к произнесению небольшой речи, заключительный обличающий пассаж которой я взял на себя смелость воспроизвести.
Финеасу нравились такие разговоры и нравилось иметь своим собеседником мистера Монка; чувствовал он себя при этом мотыльком, порхающим вокруг свечи. Он не желал признавать, что, решив быть депутатом и одновременно занимать правительственную должность, обязан отказаться от независимости, иначе не сможет ни добиться успеха для себя, ни с пользой делать свою работу. Но может ли депутат парламента отказаться от независимости и при этом не пойти против совести? Мистер Монк прямого ответа не давал. Впрочем, и Финеас не спрашивал напрямую. Наставления же, которые он получал, успокоения не приносили. «Вы выбрали себе профессию и, кажется, способны добиться в ней успеха. Лучше вам не слишком задумываться о совести», – что-то вроде этого говорил обыкновенно мистер Монк. Но он же под настроение готов был разразиться проповедью вроде той, что была приведена выше! Существует ли вопрос более сложный, чем степень щепетильности, уместная в политической карьере? И что сильнее отвратит главу партии от кандидата на должность: чрезмерная щепетильность или ее полное отсутствие?
– Однако если отвлечься от четвертой заповеди и прочих рассуждений – вы поедете в Ирландию? – спросил Финеас.
– Буду рад.
– Вы знаете, я не живу в замке.
– Я-то думал, что в Ирландии все только в них и живут, – промолвил мистер Монк. – Так мне казалось, когда я был там двадцать лет назад. Но для себя я предпочту обычный сельский дом.
Мысль посетить Ирландию возникла в связи с определенными идеями относительно прав арендаторов, которые в последнее время волновали умы политиков и к которым начал склоняться мистер Монк. Допустим, в Ирландии удалось подавить фенианство, риббонизм [42], движение за расторжение унии с Англией и все прочее, что сумели подавить за последние семьдесят пять лет. Теперь связь Англии с Ирландией казалась настолько естественной и прочной, что даже такие либеральные политики, как мистер Монк – да что там, как сам мистер Тернбулл! – не осмеливались и помыслить, будто разъединение может обернуться для ирландцев благом. В том, что оно, без сомнения, не будет благом для англичан, они себя убедили совершенно. Но если Англия ради пользы обеих стран настаивает на сохранении унии, потому что не может допустить существования независимого государства так близко к своим границам, то по крайней мере следует показать, что невеста, которую умыкнули насильно, теперь наделена всеми привилегиями законной жены. Она, во всяком случае, не должна довольствоваться ролью содержанки, но, соединенная браком, должна стать плотью от плоти супруга. Если брак основан на взаимопонимании, то не столь важно, станут ли муж и жена ворковать, как голубки. Однако взаимопонимание необходимо.
Что же в таком случае делать с протестантской церковью? А с пресловутыми правами арендаторов? Мистер Монк уже некоторое время задавался этими вопросами. Что до первого, он давно решил, что провозглашение протестантской церкви государственной в Ирландии было вопиющей несправедливостью – как если бы человек вступил в брак, зная, что жена исповедует иную, чем он сам, религию, а после заставлял ее притворяться, будто она разделяет его веру, хотя сам прекрасно знал бы, что это неправда. Впрочем, мистеру Монку было известно: вопрос о церковной десятине в пользу англиканской церкви настолько сложен, что для его решения требовалась бы мудрость почти сверхчеловеческая. Это было одно из тех хитросплетений, где для устранения зла, казалось, необходимо вмешательство какой-то высшей силы, случайного на первый взгляд события – подобно тому, как пожар уничтожает чумные трущобы, или голод вкупе с бедностью и невежеством вынуждает людей искать новый дом и лучшую жизнь за бескрайним океаном, или война наконец сметает с лица земли рабство.
Однако что касается прав арендаторов, тут мистер Монк верил, что с должным вниманием и усердием узел можно распутать, создав некий порядок, который будет, по крайней мере, поощрять ирландского арендатора вкладывать в хозяйство свой труд или свой невеликий капитал без того, чтобы платить одновременно и за арендуемую землю, и за произведенные собственноручно улучшения [43]. Мистер Монк говорил об этом с теми немногими из своих коллег-министров, которые, как он считал, наиболее добросовестно относились к своим чиновным обязанностям, а именно с герцогом Сент-Банги и мистером Грешемом. Сделать нужно было так много – а они все так слабо разбирались в предмете!
– Я постараюсь изучить вопрос, – сказал мистер Монк.
– Займитесь этим, если сможете, – согласился мистер Грешем, – но, как вы понимаете, мы не можем ничего обещать.
– Мне хотелось бы, чтобы об этом было упомянуто в речи королевы в начале следующей сессии.
– До этого еще далеко, – рассмеялся мистер Грешем. – Откуда нам знать, кто будет тогда у власти?
Так вопрос был на время отложен, но мистер Монк от своей затеи не отказался, скорее наоборот: почти не получив поддержки, он еще больше уверился, что его долг – продолжать. И разве место в кабинете министров стоило того, чтобы пренебрегать ради него долгом? Для мистера Монка политика никогда не была источником средств к существованию. Он много лет провел в палате общин, сидя далеко позади правительственной скамьи или через проход, на местах оппозиции, и мог позволить себе туда вернуться. Для Финеаса Финна, однако, дело обстояло иначе, и мистер Монк прекрасно это понимал, а потому считал своим долгом предостеречь молодого друга. Трудно сказать, впрочем, не приносили ли его предостережения больше вреда, чем пользы.
– Буду рад поехать с вами в Ирландию в августе, но на вашем месте я не стал бы посвящать себя вопросу о правах арендаторов.
– Но почему? Разве вы предпочтете бороться в одиночку?
– Слава одиночки мне не нужна, и я не пожелал бы себе лучшего сподвижника, чем вы. Но у вас есть свое дело, которое вас и вправду увлекает, которое вы начинаете понимать досконально и где можете себя проявить.
– Вы имеете в виду Канаду?
– Да, и за этим последуют другие вопросы, касающиеся колоний. Для государственного мужа нет ничего важнее, чем иметь ту сферу, в которой он обладает познаниями и действительно способен принести пользу.