— Вы являетесь мнѣ искусительницей, сказалъ онъ наконецъ лэди Лорѣ.
— Это жестоко и неблагодарно съ вашей стороны. Я готова сдѣлать все, что отъ меня зависитъ, чтобы вамъ помочь.
— Все-таки вы искусительница.
— Я знаю, какъ слѣдовало бы быть, сказала она тихимъ голосомъ: — я знаю очень хорошо, какъ слѣдовало бы быть. Я должна бы оставаться свободной до-тѣхъ-поръ, какъ мы встрѣтились у Лофлинтерскаго водопада, и тогда все было бы хорошо для насъ обоихъ.
— Я не знаю, какъ это могло быть, сказалъ Финіасъ хриплымъ голосомъ.
— Вы не знаете, а я знаю. Разумѣется, вы кололи меня тысячью кинжалами всякій разъ, какъ разсказывали мнѣ о вашей любви къ Вайолетъ. Вы были очень жестоки — безполезно жестоки. Мужчины такъ жестоки! Еслибъ вы не опоздали съ вашимъ предложеніемъ, все было бы хорошо. Въ этомъ вы сознаетесь?
— Разумѣется, вы были бы для меня всѣмъ. Я никогда не подумалъ бы о Вайолетъ.
— Это единственно доброе слово, которое вы сказали мнѣ съ того дня. Я стараюсь утѣшать себя мыслью, что могло быть такъ. Но все это прошло безвозвратно. У меня былъ свой романъ, а у васъ свой. Такъ какъ вы мужчина, то вамъ естественно было полюбить другую, — а мнѣ нѣтъ.
— А между тѣмъ вы можете мнѣ совѣтовать сдѣлать предложеніе женщинѣ только потому, что она богата!
— Да — я вамъ совѣтую. У васъ былъ романъ, а теперь вы должны помириться съ дѣйствительностью. Для чего я стану вамъ совѣтовать, если не изъ участія? Ваше счастье мнѣ пользы не сдѣлаетъ. Я даже не увижу его, потому что меня не будетъ здѣсь. Я услышу объ этомъ только какъ многія женщины, изгнанныя изъ Англіи, слышатъ невѣрные толки о томъ, что происходитъ въ странѣ, оставленной ими. Но во мнѣ все еще останется довольно участія — я буду смѣла, и зная, что вы не перетолкуете этого въ дурную сторону скажу, достаточно любви къ вамъ — чтобы чувствовать желаніе, чтобъ вы не потерпѣли крушенія. Съ-тѣхъ-поръ, какъ Баррингтонъ и я взяли васъ за руку, наше безпокойство за васъ не ослабѣвало. Когда я рѣшила, что для насъ обоихъ лучше быть только друзьями, мое участіе къ вамъ не ослабѣвало. Когда вы такъ жестоко говорили мнѣ о вашей любви къ Вайолетъ, мое участіе къ вамъ не ослабѣвало. Когда я просила васъ не бывать у меня въ Лондонѣ, мое участіе къ вамъ не ослабѣвало. Когда мой отецъ на васъ разсердился, мое участіе къ вамъ не ослабѣвало. Я не дала ему покоя, пока онъ не смягчился. Когда вы старались отнять у Освальда предметъ его любви и я думала, что вамъ удастся, мое участіе къ вамъ не ослабѣвало. Я всегда оставалась вамъ вѣрна. И теперь когда я — когда я должна бѣжать — я все остаюсь вамъ вѣрна.
— Лора! возлюбленная Лора! воскликнулъ онъ.
— Ахъ, нѣтъ! возразила она не съ гнѣвомъ, а съ грустью: — такъ быть не должно. Да вы и не думаете этого. Я не хочу такъ дурно о васъ думать. Вы должны только знать, что я вамъ другъ.
Вы мнѣ другъ, сказалъ онъ, протянувъ руку и отвернувшись: — вы мнѣ другъ!
— Такъ сдѣлайте же, какъ я вамъ говорю.
Онъ положилъ руку въ карманъ и дотронулся уже до письма съ тѣмъ, чтобы показать его. Но въ эту минуту ему пришло въ голову, что если онъ это сдѣлаетъ, то будетъ связанъ навсегда — связанъ навсегда съ его Мэри; но онъ желалъ подумать о своихъ узахъ, прежде чѣмъ провозгласитъ о нихъ даже своему дорогому другу. Онъ сказалъ лэди Лорѣ, что она искушаетъ его, и она стояла передъ нимъ теперь какъ искусительница. Но если неравно она искушаетъ его ненапрасно, то это письмо въ его карманѣ онъ никогда не долженъ показывать ей. Въ такомъ случаѣ лэди Лора никогда не должна слышать отъ него имени Мэри Флудъ Джонсъ.
Онъ оставилъ лэди Лору безъ всякаго опредѣленнаго намѣренія. Оставалась еще недѣля до чтенія билля Монка во второй разъ и у Финіаса оставался еще промежутокъ до окончательнаго рѣшенія. Онъ пошелъ въ клубъ и, прежде чѣмъ отобѣдалъ, старался написать нѣсколько строкъ къ Мэри — но никакъ не могъ. Хотя онъ даже не подозрѣвалъ въ себѣ намѣренія поступить вѣроломно, мысль, мелькавшая въ головѣ его, дѣлала это усиліе свыше его силъ. Онъ положилъ бумагу въ сторону и пошелъ обѣдать.
Была суббота и засѣданія въ парламентѣ не было. Финіасъ оставался на Портсмэнскомъ сквэрѣ съ лэди Лорой до семи часовъ, а вечеромъ далъ слово быть у мистриссъ Грешэмъ. Но такъ какъ у него оставалось еще часа два и такъ какъ ему нечего было дѣлать, онъ пошелъ въ курительную комнату клуба. Всѣ мѣста были заняты, кромѣ одного; но прежде чѣмъ онъ разглядѣлъ своихъ сосѣдей, онъ увидалъ, что по правую его руку сидѣлъ Бонтинъ, а но лѣвую Рэтлеръ. Во всемъ Лондонѣ не было двухъ человѣкъ, которые внушали бы ему болѣе отвращенія, но теперь было слишкомъ поздно ихъ избѣгать. Они немедленно напали на него, сперва съ одной стороны, а потомъ съ другой.
— Мнѣ сказали, что вы насъ оставляете, сказалъ Бонтинъ.
— Какой злой человѣкъ шепнулъ вамъ это? отвѣчалъ Финiасъ.
— Шепотъ очень громокъ, могу васъ увѣрить, сказалъ Рэтлеръ: — мпѣ кажется, я уже знаю почти всѣхъ въ нижней палатѣ, которые будутъ подавать голосъ, а ваше имя не написано на правой сторонѣ.
— Перепишите его ради Бога, сказалъ Финіасъ.
— Перепишу, если вы скажете мнѣ серьезно, что я могу это сдѣлать.
— Мое мнѣніе таково, сказалъ Бонтинъ: — что человѣкъ долженъ быть извѣстенъ или какъ другъ, или какъ врагъ. Я уважаю открытаго врага.
— Знайте же меня какъ открытаго врага, сказалъ Финіасъ: — и уважайте меня.
— Все это очень хорошо, сказалъ Рэтлеръ: — по это не значитъ ничего. Я всегда боялся за васъ, Финнъ. Разумѣется, очень важно быть независимымъ.
— Чрезвычайно важно, сказалъ Бонтинъ: — только чертовски безполезно.
— Но человѣкъ не долженъ быть независимъ и служить въ то же время. Вы забываете, какія хлопоты вы производите и какъ вы разстроиваете всѣ разсчеты.
— Я и не думалъ о расчетахъ, сказалъ Финіасъ.
— Дѣло въ томъ, Финнъ, замѣтилъ Бонтинъ: — что вы не созданы для оффиціальныхъ должностей; я всегда это находилъ въ людяхъ вашего происхожденія. Вы самыя чудныя лошади на свѣтѣ, если на васъ глядѣть въ степи, но вы не можете переносить упряжи.
— А свистъ бича надъ нашими плечами заставляетъ насъ лягаться; не такъ ли, Рэтлеръ?
— Я покажу вамъ списокъ Грешэма завтра же, сказалъ Рэтлеръ. — И разумѣется, онъ можетъ поступать какъ хочетъ, но я что-то этого не понимаю.
— Не торопитесь, сказалъ Бонтинъ: — я ставлю соверенъ, что Финіасъ подастъ голосъ съ нами. Ничего такъ не выставляетъ прелестей дѣвицы, какъ маленькая застѣнчивость. Я деру соверенъ, Рэтлеръ, что Финнъ будетъ съ нами противъ билля Монка.
Финіасъ не могъ болѣе выносить этихъ насмѣшекъ, онъ всталъ и ушелъ. Клубъ сдѣлался для него противенъ и онъ пошелъ гулять въ паркѣ. Когда онъ гулялъ, голова его была наполнена мыслями. Хорошо ли онъ сдѣлаетъ, отказавшись отъ всего для хорошенькаго личика? Онъ клялся себѣ, что изъ всѣхъ женщинъ, когда-либо видѣнныхъ имъ, Мэри была самая милая, самая добрая и самая лучшая. Если могло быть хорошо лишиться всего для женщины, то было бы хорошо лишиться для нея. Вайолетъ со всѣмъ своимъ искусствомъ, со всей своею энергіей, со всей своею граціей никогда не съумѣла бы написать такого письма, какъ то, которое онъ держалъ еще въ своемъ карманѣ. Лучшее очарованіе женщины состоитъ въ томъ, чтобы она была нѣжна, довѣрчива и великодушна. А кто былъ нѣжнѣе, довѣрчивѣе и великодушнѣе его Мэри? Разумѣется, онъ будетъ ей вѣренъ, хотя лишится всего.
Но уступить такому торжеству Рэтлеровъ и Бонтиновъ, знать, что они будутъ радоваться его паденію! Это чувство было для него ужасно. Послѣднія слова, сказанныя Бонтиномъ, дѣлали для него теперь невозможнымъ не поддержать своего стараго друга Монка. Слова Бонтина ясно доказывали, что будутъ говорить всѣ другіе Бонтины. Онъ зналъ, что онъ въ этомъ слабъ. Онъ зналъ, что еслибъ онъ былъ сильнѣе, онъ сталъ бы руководиться — если не твердымъ рѣшеніемъ своего ума — то совѣтами такихъ людей, какъ Грешэмъ и лордъ Кэнтрипъ, а не сарказмами Бонтиновъ и Рэтлеровъ. Но люди, живущіе между дикарями, боятся комаровъ болѣе чѣмъ львовъ. Финіасъ не могъ перенести мысли, что онъ дастъ упиться своей кровью такому существу какъ Бонтинъ.
А что онъ долженъ дѣлать съ мадамъ Гёслеръ? Судьба давала ему красивѣйшую женщину въ Лондонѣ съ огромнымъ состояніемъ. Теперь онъ клялся себѣ, что мадамъ Гёслеръ была красивѣйшая женщина во всемъ Лондонѣ, а Мэри Флудъ Джонсъ милѣйшая дѣвушка въ цѣломъ свѣтѣ. Онъ еще не принялъ никакого рѣшенія, которое успокоило бы его, когда воротился доой одѣваться па вечеръ къ Грешэму. Но онъ зналъ — ему казалось, будто онъ знаетъ — что онъ будетъ вѣренъ Мэри Флудъ Джонсъ.
Глава LXX. Домъ перваго министра
Комнаты, корридоры и лѣстницы въ домѣ мистриссъ Грешэмъ были набиты биткомъ, когда пріѣхалъ Финіасъ. Тутъ были люди всѣхъ политическихъ партій, жены и дочери такихъ людей, цѣлая радуга иностранныхъ министровъ со звѣздами, двѣ синія ленты и дамы увѣшанныя брилліантами. Весь Лондонъ тутъ былъ. Финіасъ нашелъ даже тутъ лорда Чильтерна, наткнувшись па своего пріятеля, какъ только ему удалось остановиться на лѣстницѣ.
— Какъ! вы здѣсь? вскричалъ Финнъ.
— Ей-Богу здѣсь! отвѣчалъ лордъ Чильтернъ: — но я убѣгу какъ можно скорѣе. Я цѣлый часъ пробирался сюда, но никакъ не могъ пробраться дальше. Лорѣ больше посчастливилось.
— Кеннеди здѣсь? шепнулъ Финіасъ.
— Не знаю, отвѣчалъ Чильтернъ: — но она рѣшилась на этотъ рискъ.
Нѣсколько дальше — Финіасъ былъ терпѣливѣе лорда Чилътерна — онъ наткнулся на Монка.
— Васъ здѣсь еще принимаютъ частнымъ образомъ? сказалъ Финіасъ.
— О! да — и мы сейчасъ имѣли самый дружескій разговоръ о васъ. Что это за человѣкъ! Онъ знаетъ все. Онъ такъ акуратенъ, такъ справедливъ и такъ великодушенъ!
— Ко мнѣ онъ былъ очень великодушенъ, сказалъ Финіасъ.
— Но у него недостаетъ великодушія — къ партіи, къ классамъ, къ народу; его великодушіе простирается только къ человѣческому роду вообще. Но я ничего не могу сказать противъ него. Онъ пригласилъ меня сегодня и самымъ дружескимъ образомъ говорилъ со мною объ Ирландіи.