— Это другой вопросъ.
— Вайолетъ, любите вы меня теперь?
— Вотъ ужъ это прямой вопросъ! сказала она.
— И вы отвѣтите на него?
— Я полагаю, что я должна отвѣтить.
— Ну-съ?
— Ахъ, Освальдъ, какъ вы глупы! Люблю ли я васъ? Разумѣется, я васъ люблю. Еслибъ вы умѣли понять, то вы увѣрились бы, что я не любила никого другого; — что послѣ всего случившагося между нами я никогда не буду любить никого другого. Я люблю васъ. Вотъ вамъ! Бросите ли вы меня, какъ вы сдѣлали намедни — съ большимъ пренебреженіемъ, замѣтьте — иди придете по мнѣ съ милыми, прекрасными обѣщаніями, какъ теперь — я все-таки буду васъ любить. Я не могу быть вашей женой, если вы не хотите на мнѣ жениться; судите сами, какъ же я могу? Когда вы убѣжали въ сердцахъ, потому что я сказала что-то такое взятое изъ нравоучительной книжки, не могла же я бѣжать за вами; это было бы не хорошо. Но если вы сомнѣваетесь въ моей любви къ вамъ, то я скажу вамъ, что вы дуракъ.
Говоря послѣднія слова, она надула губки, а когда онъ заглянулъ ей въ лицо, онъ увидалъ, что глаза ея наполнены слезами. Онъ стоялъ теперь обнявъ ее рукою, такъ что ему не легко было разсмотрѣть ея лицо.
— Я дуракъ? сказалъ онъ.
— Да, но я все-таки люблю васъ.
— Никогда больше не буду сомнѣваться въ этомъ.
— Не сомнѣвайтесь. Я же не скажу ни слова, вздумаете вы быть угольщикомъ или пѣтъ. Поступайте какъ хотите. Я имѣла намѣреніе поступить очень благоразумно, право имѣла.
— Вы самая великодушнѣйшая дѣвушка когда-либо существовавшая на свѣтѣ.
— Я вовсе не желаю быть великодушной и никогда болѣе не буду благоразумной. Только не хмурьтесь на меня и не глядите свирѣпо.
Она протянула руку, чтобы разгладить его лобъ.
— Я еще немножко васъ боюсь. Вотъ такъ. Вотъ это хорошо. Теперь пустите меня, чтобы я могла сказать тетушкѣ. Послѣдніе два мѣсяца она такъ сожалѣла о бѣдномъ лордѣ Чилътернѣ.
— Это она притворялась! сказалъ онъ.
— Но теперь, когда мы помирились, опа опять придетъ въ ужасъ отъ вашей нечестивости. Послѣднее время вы были голубокъ, теперь вы опять сдѣлаетесь людоѣдомъ. Но, Освальдъ, вы не должны быть людоѣдомъ для меня.
Какъ только она могла отдѣлаться отъ своего любовника, она разсказала обо всемъ лэди Бальдокъ.
— Ты опять за него выходишь? сказала ей тетка, поднимая кверху руки.
— Да — я опять за него выхожу, отвѣчала Вайолетъ.
— Такъ пусть же отвѣтственность падетъ на тебя, — я умываю руки.
Въ этотъ вечеръ, разсуждая объ этомъ съ своею дочерью, лэди Бальдокъ говорила о бракѣ Вайолетъ и лорда Чильтерна какъ о такомъ обстоятельствѣ, о которомъ она сожалѣла болѣе всего.
Глава LXXIV. Начало конца
Насталъ день преній, а Финіасъ, Финнъ еще сидѣлъ въ своей комнатѣ въ колоніальномъ департаментѣ. Отставка его была подана и принята и онъ просто ждалъ прихода своего преемника. Около полудня преемникъ его пришелъ и онъ имѣлъ удовольствіе передать свое кресло Бонтину. Вообще подразумѣвается, что люди, оставляющіе свои мѣста, передаютъ или печати или портфели. Финіасъ не имѣлъ ни печати, ни портфеля, но въ той комнатѣ, которую онъ занималъ, стояло особенно удобное кресло, и его-то съ большимъ сожалѣніемъ онъ передалъ для употребленія и удобства мистера Бонтина. Въ глазахъ его врага былъ взглядъ торжества, а въ голосѣ радость, которые были очень горьки для Финіаса.
— Итакъ вы дѣйствительно выходите, сказалъ Бонтинъ: — навѣрно все это какъ слѣдуетъ. Я самъ это не совсѣмъ понимаю, но я не сомнѣваюсь, что вы правы.
— Это не легко понять, неправдали? сказалъ Финіасъ, стараясь засмѣяться.
Но Бонтинъ не почувствовалъ сатиры и бѣдный Финіасъ нашелъ, что будетъ безполезно пытаться наказать человѣка, котораго онъ ненавидѣлъ. Онъ оставилъ его такъ скоро, какъ только могъ, и пошелъ сказать нѣсколько прощальныхъ словъ своему начальнику.
— Прощайте, Финнъ, сказалъ лордъ Кэнтрипъ: — мнѣ очень непріятно, что мы должны разстаться такимъ образомъ.
— И мнѣ также, милордъ. Желалъ бы я, чтобъ этого можно было избѣгнуть.
— Вамъ не слѣдовало ѣздить въ Ирландію съ такимъ опаснымъ человѣкомъ, какъ мистеръ Монкъ; но теперь слишкомъ поздно объ этомъ думать.
— Молоко пролито, неправдали?
— Эти ужасные раздоры никогда не продолжаются долго, сказалъ лордъ Кэнтрипъ: — если человѣкъ не измѣнитъ совершенно своихъ мнѣній. Сколько ссоръ и сколько примиреній пережили мы! Я помню, когда Грешэмъ вышелъ изъ министерства, потому что не могъ сидѣть въ одной комнатѣ съ мистеромъ Мильдмэемъ, а между тѣмъ они сдѣлались самыми крѣпкими политическими друзьями. Было время, когда Плинлиммонъ и герцогъ не могли поставить вмѣстѣ своихъ лошадей, а развѣ вы не помните, какъ Паллизеръ былъ принужденъ отказаться отъ своихъ надеждъ получить мѣсто въ министерствѣ оттого, что на его шапкѣ сидѣла пчела?
Я думаю однако, что пчела на шапкѣ Паллизера, на которую лордъ Кэнтрипъ намекалъ, жужжала о чемъ-то другомъ, а не о политикѣ.
— Я не сомнѣваюсь, что вы опять скоро къ намъ воротитесь. Люди, которые дѣйствительно занимаются своимъ дѣломъ, слишкомъ рѣдки для того, чтобы ихъ оставлять спокойно сидѣть на ихъ депутатскихъ скамьяхъ.
Это было сказано очень ласково и Финіасъ былъ польщенъ и утѣшенъ. Онъ не могъ однако растолковать лорду Кэнтрипу всю правду. Для него мечта о политической жизни исчезла навсегда. Онъ испыталъ ее и ему удалось выше самыхъ обширныхъ его надеждъ. Но, не смотря на его успѣхъ, земля обрушилась подъ его ногами и онъ зналъ, что онъ никогда не можетъ попасть въ ту нишь въ галереѣ свѣта, которую онъ теперь оставлялъ.
Въ этотъ же самый день онъ встрѣтилъ Грешэма въ одномъ изъ корридоровъ, ведущихъ въ парламентъ, и первый министръ взялъ нашего героя подъ руку и вошелъ вмѣстѣ съ нимъ въ переднюю.
— Я жалѣю, что мы лишаемся васъ, сказалъ Грешэмъ.
— Вы можете быть увѣрены, что мнѣ самому очень жаль, отвѣчалъ Финіасъ.
— Безъ сомнѣнія, вы и мистеръ Монкъ думаете, что вы правы, продолжалъ Грешэмъ.
— Мы дали сильныя доказательства тому, что мы такъ думаемъ, сказалъ финіасъ. — Мы отказываемся отъ нашихъ мѣстъ, а мы оба очень бѣдны.
Мнѣ кажется, вы ошибаетесь не столько въ вашемъ взглядѣ на самый вопросъ, который, сказать по правдѣ; я не совсѣмъ еще понимаю.
— Мы постараемся объяснить паши взгляды.
— И безъ сомнѣнія сдѣлаете это очень ясно. Но мнѣ кажется, что мистеръ Монкъ неправъ, желая, какъ членъ министерства, навязать мѣру, которая, хороша она или дурна, все-таки министерство не желаетъ принять — по-крайней-мѣрѣ теперь.
— Вотъ почему онъ и подалъ въ отставку, сказалъ Финіасъ.
Разумѣется. Но мнѣ кажется, что онъ не понялъ единственный способъ, по которому большая партія можетъ дѣйствовать вмѣстѣ, если она можетъ оказать услугу странѣ. Не думайте ни минуты, что я осуждаю васъ или его.
— Я ничего не значу въ этомъ дѣлѣ, сказалъ Финіасъ.
— Могу увѣрить васъ, мистеръ Финнъ, что мы не смотрѣли на васъ съ такой точки зрѣнія, и надѣюсь, что настанетъ время, когда мы можемъ сидѣть опять на одной скамьѣ.
Ни на какой скамьѣ въ парламентѣ не будетъ сидѣть онъ такимъ образомъ! Вотъ что давило его душу въ ату минуту, а не потеря его должности. Онъ зналъ, что не можетъ осмѣлиться думать остаться въ Лондонѣ какъ членъ парламента, не имѣя никакого другого дохода кромѣ того, который его отецъ могъ ему дать, еслибъ онъ даже могъ опять достать мѣсто въ парламентѣ. Когда онъ въ первый разъ сдѣлался депутатомъ отъ Лофшэна, онъ увѣрялъ своихъ друзей, что его обязанность какъ члена нижней палаты не помѣшаетъ ему заниматься адвокатурою въ судѣ. Теперь онъ пять лѣтъ былъ членомъ, и не сдѣлалъ ни одной попытки къ адвокатскимъ занятіямъ. Онъ попалъ совершенно на другой путь и имѣлъ большой успѣхъ, такой успѣхъ, что мужчины говорили ему, а женщины еще чаще мужчинъ, что его каррьера была чудомъ успѣховъ. Но такъ какъ ему было хорошо извѣстно съ самаго начала, въ той новой профессіи, которую онъ выбралъ, былъ тотъ недостатокъ, что ничего не было постояннаго. Тѣ, которые имѣли успѣхъ, вѣроятно могли имѣть его опять; но успѣхъ былъ промежуточный и могли быть годы трудныхъ занятій въ оппозиціи, членамъ которой къ несчастью не назначается жалованья. Почти необходимо, какъ теперь онъ зналъ, что тѣ, которые посвящаютъ себя такой профессіи, должны быть люди богатые. Когда онъ началъ свои занятія — во время его перваго депутатства отъ Лофшэна — онъ не думалъ поправить свой недостатокъ въ этомъ отношеніи богатымъ бракомъ. Ему и въ голову не приходило, что онъ долженъ искать себѣ партію съ этой цѣлью. Подобная мысль была бы вполнѣ непріятна для него. На немъ никогда не было пятна умышленнаго корыстолюбія. Но обстоятельства такъ устроились, что когда онъ сдѣлался извѣстенъ въ парламентѣ, сначала занялъ одну должность, а потомъ другую. перспектива любви и денегъ раскрылась передъ нимъ, и онъ отважно шелъ впередъ, оставивъ позади себя Ло и законъ — потому что эта перспектива была такъ привлекательна. Потомъ явились Монкъ и Мэри Флудъ Джонсъ и всe вокругъ него рушилось.
Все вокругъ него рушилось — однако съ ужаснымъ искушеніемъ для него опять надуть свои паруса цѣною правдивости и чести. Это искушеніе вовсе не тронуло бы его, будь мадамъ Гёслеръ безобразна, глупа или лично непріятна. Но по его мнѣнію она была самая прелестная женщина, когда-либо видѣнная имъ, самая остроумная и во многихъ отношеніяхъ самая очаровательная. Она предлагала отдать ему все, что она имѣла, такъ поставить его въ свѣтѣ, что оппозиція была бы для него гораздо пріятнѣе должности въ министерствѣ, и сдѣлала это такимъ образомъ, который былъ очень лестенъ для его тщеславія. Но онъ отказался отъ всего, потому что былъ связанъ съ дѣвушкой въ Флудборо. Читатели мои вѣроятно скажутъ, что онъ не былъ человѣкъ правдивый, если не могъ сдѣлать этого безъ сожалѣнія. Когда Финіасъ думалъ обо всемъ этомъ, у него было много сожалѣній.
Но съ другой стороны онъ рѣшилъ, что если когда-нибудь мужчина любилъ дѣвушку, которую онъ обѣщалъ любить, то онъ будетъ любить Мэри Флудъ Джонсъ. Тысячу разъ говорилъ онъ себѣ, что у нея нѣтъ энергіи лэди Лоры, блестящаго остроумія Вайолетъ Эффингамъ или красоты мадамъ Гёслеръ. Но Мэри имѣла свои собственныя очарованія, которыя были драгоцѣннѣе этого всего. Развѣ которая-нибудь изъ этихъ трехъ женщинъ довѣрялась ему, какъ довѣрялась она — или любила его съ такою преданностью? Въ сердцѣ его были сожалѣнія, сожалѣнія тяжелыя — потому что Лондонъ, парламентъ, клубы и Доунингская улица сдѣлались дороги для него. Ему пріятно было ѣхать по парку и выслушивать привѣтствія тѣхъ, чьи привѣтствія были очень цѣнны. Онъ имѣлъ сожалѣнія — грустныя сожалѣнія! Но дѣвушка, которую онъ любилъ больше парковъ, клубовъ — больше даже Уэстминстера и Доунингской улицы, никогда не будетъ знать, что эти сожалѣнія существовали.