— Эта дуэль была очень глупа, сказалъ онъ: — вы не будете говорить о ней?
— Конечно нѣтъ.
— По-крайней-мѣрѣ я радъ, что разсказалъ вамъ все.
— Я не знаю, зачѣмъ вамъ радоваться. Я не могу помочь.
— И вы ничего не скажете Вайолетъ?
— Все, что я скажу, будетъ въ пользу Освальда. Я ничего не скажу о дуэли, но кромѣ этого вы не имѣете права требовать, чтобы я секретничила съ нею. Да, вамъ лучше уйти, мистеръ Финнъ, потому что я не совсѣмъ здорова. И помните — если вы можете забыть этотъ маленькій эпизодъ о миссъ Эффингамъ, я его также забуду, забудетъ и Освальдъ. Я могу обѣщать за него.
Тутъ она улыбнулась, подала ему руку, и онъ ушелъ. Она встала со стула, когда онъ вышелъ изъ комнаты, и ждала, пока не услыхала стукъ парадной двери, затворившейся за нимъ, прежде чѣмъ опять сѣла. Потомъ, когда онъ ушелъ — когда она была увѣрена, что его уже нѣтъ съ нею въ одномъ домѣ — она положила голову на ручку дивана и залилась слезами. Она уже не сердилась на Финіаса. Въ ея сердцѣ уже не было желанія отмстить. Она теперь не желала уязвить его, хотя она это дѣлала, пока онъ былъ съ нею. Напротивъ — она рѣшила тотчасъ, почти инстинктивно, что лордъ Брентфордъ не долженъ ничего знать объ этомъ, чтобы политическіе интересы молодаго депутата отъ Луфтона не пострадали. Дѣлать ему выговоры будетъ честно — по-крайнсй-мѣрѣ женственно, по она будетъ защищать его отъ всякаго матеріальнаго вреда, на сколько у нея достанетъ силы. Зачѣмъ же она теперь плачетъ такъ горько? Разумѣется, она спросила себя объ этомъ, вытирая слезы рукою — зачѣмъ она плачетъ? Она не имѣла на столько слабости, чтобы сказать себѣ, будто она плачетъ о вредѣ, наносимомъ Освальду. Она вдругъ встала съ дивана, откинула волосы съ лица, отерла слезы съ щекъ, а потомъ сжала кулаки и стояла устремивъ глаза въ стѣну.
— Безумная! воскликнула она: — сумасшедшая! Идіотка! Неспособна уничтожить это и раздавить! Почему ему на ней же жениться? Онъ лучше Освальда. О! — это ты?
Дверь ея комнаты отворилась, пока она стояла такимъ образомъ, и вошелъ ея мужъ.
— Да — это я. Не случилось ли чего-нибудь непріятнаго?
— Очень много.
— Что такое, Лора?
— Ты не можешь мнѣ помочь.
— Если ты огорчена, ты должна сказать мнѣ и предоставить мнѣ постараться тебѣ помочь.
— Пустяки! сказала она, покачавъ головой.
— Лора, это невѣжливо, чтобы не сказать непочтительно.
— Я полагаю, что это и то и другое. Извини, но я никакъ не могла удержаться.
— Лора, ты должна удерживаться отъ такихъ словъ, когда говоришь со мной.
— Есть минуты, Робертъ, когда даже замужняя женщина должна быть скорѣе собой, чѣмъ женою своего мужа. Это такъ, хотя ты не можешь этого понять.
— Конечно, я этого не понимаю.
— Ты не можешь подчинить себѣ женщину какъ собаку.
— Я полагаю, это значить, что ты имѣешь тайны, которыхъ я не могу раздѣлять.
— Я имѣю много безпокойствъ о моемъ отцѣ и о моемъ братѣ, которыхъ ты не можешь раздѣлить. Братъ мой погибшій человѣкъ.
— Кто его погубилъ?
— Я не стану говорить объ этомъ больше. Я не буду говорить съ тобою о немъ или о папа. Я желаю только заставить тебя понять, что есть предметъ, который долженъ быть моею тайной и о которомъ я могу проливать слезы — если я такъ слаба. Я не стану безпокоить тебя предметомъ, въ которомъ я не могу пользоваться твоимъ сочувствіемъ.
Она оставила его стоящимъ посрединѣ комнаты, разстроеннымъ тѣмъ, что случилось, но не думающимъ, что эти непріятности могутъ разстроить его болѣе чѣмъ на одинъ день.
Глава XL. Мадамъ-Максъ Гёслеръ
День за день, пунктъ за пунктомъ оспаривался билль въ комитетѣ, и не многіе держали съ большей настойчивостью сторону министра, какъ депутатъ отъ Луфтона. Разстроенный ссорой съ лордомъ Чильтерномъ, любовью къ Вайолетъ Эффингамъ, молчаніемъ своего друга лэди Лоры — потому что послѣ того, какъ онъ сказалъ ей о дуэли, она не писала къ нему и почти не говорила съ нимъ, когда встрѣчала его въ обществѣ — тѣмъ не менѣе Финіасъ не такъ былъ разстроенъ, чтобы не могъ заниматься своимъ дѣломъ. Теперь, когда онъ становился на ноги въ Палатѣ, онъ удивлялся своей прежней нерѣшимости. Парламентъ теперь былъ для него все-равно, что всякая другая комната, а члены его все-равно, что всякіе другіе люди. Онъ всегда говорилъ очень коротко, думая, что этого требуетъ и политика и здравый смыслъ, но слова приходили къ нему легко и онъ чувствовалъ, что могъ бы говорить вѣчно. Онъ заслужилъ репутацію практически-полезнаго человѣка. Онъ имѣлъ сильныя убѣжденія, но могъ и подчиняться. Природа была къ нему очень добра, сдѣлавъ его привлекательнымъ и внутренно и наружно — и эта-то привлекательность доставила ему популярность.
Тайна дуэли, кажется, въ это время была извѣстна многимъ, мужчинамъ и женщинамъ. Такъ Финіасъ примѣчалъ, но онъ думалъ, что этого не знаютъ ни лордъ Брентфордъ, ни Вайолетъ Эффингамъ. И въ этомъ онъ былъ правъ. Слухи не дошли еще до этихъ лицъ — слухи, хотя распространяющіеся такъ скоро и такъ далеко, часто медленно достигаютъ ушей тѣхъ, для кого они наиболѣе были бы интересны. Темные слухи достигли даже Кеннеди, и онъ спросилъ свою жену.
— Кто тебѣ сказалъ? спросила она рѣзко.
— Бонтинъ увѣрилъ меня.
— Бонтинъ всегда знаетъ больше всѣхъ обо всемъ кромѣ своего собственнаго дѣла.
— Такъ это неправда?
Лэди Лора промолчала — потомъ солгала.
— Разумѣется, это неправда. Мнѣ было бы жаль спросить ихъ, по мнѣ кажется, это самое невѣроятное обстоятельство па свѣтѣ.
Тогда Кеннеди увѣрился, что дуэли не было. Онъ имѣлъ неограниченное довѣріе къ словамъ своей жены и думалъ, что конечно она должна знать, что дѣлалъ ея братъ. И, какъ человѣкъ неразговорчивый, онъ не дѣлалъ болѣе разспросовъ о дуэли ни въ парламентѣ, ни въ клубѣ.
Сначала Финіаса очень разстроивали вопросы, которыми старались вырвать у него объясненіе тайны, но постепенно онъ къ этому привыкъ, и такъ какъ распространившіеся слухи не дѣлали ему вреда, то онъ сталъ къ нимъ равнодушенъ. Въ «Знамени» появилась другая статья, въ которой лордъ Ч, П, ф представлялись примѣрами аристократическихъ снобсовъ, порожденныхъ гнилымъ состояніемъ лондонскаго общества въ высшей сферѣ. Вотъ одинъ молодой лордъ, безславно знаменитый, поссорился съ своимъ собутыльникомъ, котораго онъ опредѣлилъ депутатомъ въ нижнюю палату, и вышелъ съ нимъ на дуэль, нарушая законы, скандализируя публику, и все это оставалось безъ наказанія!
Конечно, эта дуэль не повредила ему въ обществѣ, а то его не пригласили бы на обѣдъ къ лэди Глэнкорѣ Паллизеръ, даже еслибъ онъ и былъ приглашенъ въ числѣ пятисотъ гостей, столпившихся въ ея залахъ но окончаніи этого обѣда. Быть въ числѣ пятисотъ не значитъ ничего, но однимъ изъ шестнадцати значило очень много. На этомъ обѣдѣ были четыре министра — герцогъ, лордъ Кэнтринъ, Грешэмъ и хозяинъ. Были также Баррингтонъ Ирль, молодой лордъ Фаунъ, помощникъ государственнаго секретаря. Но остроумная грація присутствовавшихъ дамъ придавала еще болѣе интереса этому обѣду, чѣмъ положеніе мужчинъ. Хозяйка, лэди Гленкора Паллизеръ, лучше всякой женщины въ Лондонѣ умѣла говорить съ десятью лицами о десяти разныхъ предметахъ и сверхъ того она еще была въ цвѣтѣ красоты и молодости. Лэди Лopa была тутъ — какимъ образомъ она была отдѣлена отъ своего мужа, Финіасъ не могъ придумать, но лэди Лора была мастерица на такія отдѣленія. Лэди Кэнтрипъ было позволено пріѣхать съ своимъ супругомъ, но лордъ Кэнтрипъ вовсе не былъ такимъ мужемъ, какъ Кеннеди. Есть мужчины, которые не могутъ удержаться отъ проявленій своихъ супружескихъ правъ въ самыя неудобныя минуты. Лордъ Кэнтрипъ жилъ съ своей женой очень счастливо, но вы могли бы провести нѣсколько часовъ вмѣстѣ и съ нимъ и съ нею, и не знать, знакомы ли они другъ съ другомъ. Одна изъ дочерей герцога была тутъ — но не герцогиня, которая въ обществѣ была тяжела; — была также и красавица маркиза Гэртльтонъ. Вайолетъ Эффингамъ была тутъ, нанеся Финіасу ударъ въ сердце, когда онъ увидалъ ея улыбку. Не могъ ли онъ сказать ей нѣсколько словъ теперь? Грей также привезъ свою жену; была также мадамъ Максъ-Гёслеръ. Финіасу досталось вести къ обѣду — не Вайолетъ Эффингамъ, а мадамъ Максъ Гёслеръ.
А когда онъ сѣлъ за обѣдъ, по другую сторону его сѣла лэди Гэртльтопъ, исключительно разговаривавшая съ Паллизеромъ. Когда-то между ними происходили довольно затруднительныя вещи, но кажется теперь это было забыто ими обоими. Слѣдовательно, Финіасъ долженъ былъ разговаривать исключительно съ мадамъ Максъ-Гёслеръ, и узналъ, что онъ будетъ бросать свое сѣмя не на безплодную землю.
До-сихъ-поръ онъ никогда не слыхалъ о мадамъ Максъ-Гёслеръ. Лэди Гленкора, рекомендуя ихъ, произнесла ея имя такъ внятно, что онъ вполнѣ его разслышалъ, но не могъ догадаться, откуда она явилась и зачѣмъ она тутъ. Это была женщина вѣроятно лѣтъ за тридцать. У нея были густые, черные волосы, которые она носила въ локонахъ — какъ никто на свѣтѣ — въ локонахъ висѣвшихъ гораздо ниже ея лица и покрывавшихъ, можетъ-быть съ намѣреніемъ, худобу щекъ, которыя безъ этого отняли бы часть прелестей отъ ея физіономіи. Глаза у нея были большіе, темно-голубые и очень блестящіе — и она глядѣла ими такимъ образомъ, который едвали свойственъ англичанкѣ. Она какъ-будто намѣревалась показать вамъ, что употребляетъ ихъ для того, чтобы побѣдить васъ — имѣя такой видъ, какъ рыцарь давно прошедшаго времени, входившій въ комнату съ обнаженною шпагою въ рукѣ. Лобъ ея былъ широкъ и немножко низокъ, носъ не классически прекрасенъ, будучи шире къ ноздрямъ, чѣмъ требовала красота, и кромѣ того не совершенно прямъ въ своихъ очертаніяхъ. Губы были очень тонки. Зубы, которые она показывала какъ мжно меньше, были совершенны по формѣ и цвѣту. Тѣ, которые критиковали ее строго, говорили однако, что они были слишкомъ широки. Подбородокъ былъ хорошо обрисованъ и раздѣлялся ямочкою, придававшей лицу нѣжную пріятность, которой безъ этого ей не доставало бы. Но можетъ быть ея главная красота состояла въ блескѣ ея смуглаго цвѣта лица. Вы могли бы почти вообразить, что видите разныя линіи подъ ея кожей. Она была высока довольно, но не черезчуръ, и такъ тонка, что казалась почти худощава въ своихъ пропорціяхъ. Она всегда носила платье съ закрытымъ лифомъ и никогда не обнажала своихъ рукъ. Хотя она была единственная женщина, одѣтая такимъ образомъ въ комнатѣ, эта странность не поражала никого, потому что въ другихъ отношеніяхъ ея нарядъ былъ такъ богатъ и страненъ, что не могъ не привлечь вниманія. Наблюдатель самый невнимательный, и тотъ примѣтилъ бы, что мадамъ Максъ-Гёслеръ одѣта совсѣмъ не такъ, какъ другія женщины. Главный цвѣтъ въ ея нарядѣ всегда былъ черный, но перо мое не осмѣлится описать полосы желтаго и рубиноваго шелка, переплетавшіяся черными кружевами на груди ея и вокругъ шеи, на плечахъ, на рукахъ, даже до самаго подола, лишая черную матерію всей ея мрачной торжественности и производя блескъ, въ которомъ не было ничего пестраго. На ней не было и слѣда кринолина и ничего похожаго па трэнъ. Кружевные рукава ея платья съ блестящими шелковыми полосами плотно обтягивали ея руки, а вокругъ шеи у нея былъ самый крошечный кружевной воротничекъ, на которомъ лежала короткая цѣпь изъ римскаго золота съ рубиновой подвѣской. И въ ушахъ у нея были рубины, и брошка рубиновая, и рубины въ браслетахъ на рукахъ. Вотъ какова была по наружности мадамъ Максъ-Гёслеръ, и Финіасъ, садясь возлѣ нея, думалъ, что судьба хорошо его пристроила — только онъ предпочелъ бы гораздо болѣе сидѣть возлѣ Вайолетъ Эффингамъ.