Когда подъём остановился, когда стало ясно, что опасность миновала, катастрофа предотвращена и никто не пострадал, – люди стали покидать площадь, так же молча и торопливо; все были подавлены и напуганы, все устали, все хотели разойтись по домам и обнять своих родных.
Про меня забыли в четвёртый раз, да и сам я про себя забыл.
Но нашёлся человек, который вспомнил. В темноте я не сразу его разглядел.
Второй жрец подошёл к клетке и велел охраннику:
– Открой. Выпусти его.
Охранник кивнул напарнику, тот отправился в сторону кафедры, спрашивать разрешения у командира; пропал во тьме, но быстро вернулся. По его знаку клетку отомкнули.
– Чирок, – сказал я второму жрецу. – Мы вроде бы родственники. Или я ошибаюсь?
– Да, – ответил второй жрец, распахивая передо мной дверь. – Наши деды были братьями. После смерти твоего отца я унаследовал твой дом. Выходи.
Первый охранник выхватил нож и ловко разрезал путы на моих локтях. Я выпрямил руки и едва не закричал от боли. Чирок равнодушно смотрел, как я морщусь и кусаю губы.
– Уходи, – сказал мне Чирок. – Покинь город. Тебя не простят. Все будут думать, что падение связано с тобой. Исчезни. Вернёшься лет через пять, и тебя помилуют. Прощай.
Я понимал, что он прав, и одновременно не хотел понимать.
Боль в затёкших руках помогла мне пережить разочарование.
Я повернулся и бросился к князю.
Он уже сошёл с кафедры. Сегодняшняя ночь тяжело ему далась, но хозяин города держался прямо и ступал твёрдо. Он шагал в сторону дома, лишь совсем немного опираясь на руку Куланга.
Он увидел меня; помрачнел.
– А, – сказал он тихо. – Ты.
Я поклонился.
– Вот что, – произнёс князь вяло и угрюмо, – пока исчезни. Возвращайся вниз и там сиди, внизу. Народ тебя не простил. Года через три вернись, и мы что-нибудь придумаем. Понял?
– Да, – ответил я. – Всё понял. Прощай, князь Финист. Благодарю тебя за доброту.
Я посмотрел на Куланга, на Сороку, кивнул всем сразу.
– Прощайте все.
Руки болели; летательное усилие далось мне мучительно.
Но я взлетел так быстро, как только мог.
Погружённый в темноту город остался позади.
Я пишу эти неказистые записки в первую очередь для своих прямых потомков, таких же летающих людей, как я сам.
Но я хотел бы, чтоб мою повесть прочитали и земные дикари.
Для них, мало смыслящих в устройстве природы птицечеловека, я сделал специальные пояснения.
Для меня главное – чтоб я был понят. Чтоб любой читатель этих строк составил исчерпывающее мнение обо всём произошедшем.
Неважно, кто он: дикарь или летающий человек.
Эта история закончилась ко всеобщему благополучию, счастливо для большинства её героев.
Падение города, как потом подсчитали жрецы, длилось всего три или четыре мгновения. Конструкция провалилась едва на семьсот локтей.
Но птицечеловеки были ещё много недель сильно подавлены, изживали в себе страх, обсуждали случившееся.
Обо мне никто не вспоминал.
Потом, спустя, может быть, месяц, все понемногу успокоились.
Княжеский сын Финист женился на земной девушке Марье.
За три года она родила ему троих детей: двух сыновей и дочь.
Что произошло тогда, в спальне, каким образом Марья разбудила память Финиста и заставила его вспомнить прошлое, – никто не знал. Некоторые недоброжелатели и завистники продолжали потихоньку шептаться по углам, упоминали тёмное земное колдовство, но в общем молодую княгиню в городе полюбили, и каждый раз, когда она разрешалась от бремени, – шумно праздновали.
Старый князь выглядел во время суда сильно сдавшим, больным – но, когда всё кончилось, его здоровье вдруг окрепло.
Говорят, хозяин города был очень доволен браком своего сына, ему нравилась невестка.
Прежняя жена – Цесарка – была изгнана, улетела на поверхность, но спустя двое суток вернулась, измученная и грязная, и умоляла её пощадить. Никто не удивился. Несчастной молодой дуре разрешили остаться в городе. Но старый князь поставил свои условия: Цесарка на всё согласилась, лобызала его руку, затем обрила голову и приняла обет безбрачия сроком на десять лет, и посвятила себя алтарной службе при Главном Храме.
Неясыт, её отец, ушёл в отставку с поста старшего охраны. Его место занял Куланг. Но если прежний главный воин берёг персону старого князя, – то его преемнику был отдан другой приказ: охранять прежде всего сына и его жену, и детей их.
Таким образом, старик произвёл политическую реформу: переподчинил городских воинов своему сыну. Формально это было передачей власти.
Вся охрана принесла новую присягу младшему Финисту.
Сорока осталась при своём месте управительницы и учредила в княжьем доме самую страшную и жестокую экономию, какую только можно себе представить, жалела каждый свечной огарок и каждый тряпичный лоскут.
Любопытно, что княгиня Марья, привыкшая к дикой, бедной и тяжёлой жизни, составила ей в этом полную подмогу.
Она, например, выгнала одного из двух личных княжеских портных и одного из двух личных сапожников, и сама следила за всей одеждой своего мужа и его отца, сама чинила и штопала, сама контролировала, как чистят и провеивают их сапоги.
Повторяю: всё завершилось к общему счастью.
Единственный, о ком я ничего не знаю, – это Кречет, тот самый хранитель кладовых, когда-то мною ограбленный и избитый.
Тут, в последних строках, я должен признаться, что никакого разбойного нападения не было. Кречет не служил в охране, но однажды пришёл в казарму развлечься, поиграть в кости, и проиграл мне крупную сумму, но отдавать не захотел. Для меня, как и для всех прочих воинов, игровой долг считался долгом чести. Однако Кречет не был воином и свою честь не берёг. Когда я, в тот же вечер, пришёл к нему в дом и потребовал погасить должок – Кречет отказался, оскорбил меня и взялся за оружие; мне пришлось применить силу. Кошель с драгоценными камнями висел на поясе потерпевшего. Возбуждённый схваткой и возмущённый нежеланием Кречета признать очевидное, я забрал кошель. Спустя несколько часов, когда приступ гнева минул, я сам сдался князю.
Вот так всё было.
С тех пор я ничего не слышал про Кречета. Никаких значительных поступков этот человек не совершил, никому не принёс ни вреда, ни пользы, и следующие годы своей жизни провёл скучно и тихо. Я давно его простил, и в конечном итоге тот давний скандал пошёл мне на пользу, а ему во вред.
Я пережил множество приключений, а он – как будто и не существовал вовсе.
Время всё расставляет по местам, да.
Что касается меня, Соловья – в ту ночь, когда всё решилось, когда город едва не рухнул, когда князь посоветовал мне исчезнуть, – я сразу же вернулся вниз, в долину, забился в своё укрывище и два дня пролежал без движения, пока не пережил неудачу, не успокоился и не смог заснуть.
Внизу начиналась длинная и холодная зима, которая мне, выросшему в ледяном небе, казалась скорее развлечением.
Однако дикари зелёной долины пребывали в тяжёлом положении.
Новорожденный змей, едва нескольких дней от роду, уже стал летать прямо над их домами, и пытался нападать на скот.
Я решил убить эту древнюю и опасную рептилию. Даже по меркам нижнего, жестокого мира это существо было слишком кровожадным. Безусловно, его следовало прикончить. Однако, понаблюдав за змеем, я увидел, что новорожденный за считанные дни сильно вырос и окреп, и справиться с ним в одиночку уже было трудно. На такую цель следовало заходить хотя бы вдвоём, а лучше втроём, и четвёртый – на подстраховке. Тварь выросла до размеров, вдвое превосходящих человека, летала с невероятной скоростью и маневрировала непредсказуемо. Вдобавок она имела особый орган чувств, испуская тонкие колебания из специальной железы и улавливая ответные сигналы; таким образом, рептилия заранее узнавала о приближении к ней любого существа, то есть угадывала угрозу на значительном расстоянии.
Так я понял, что мне не справиться со змеем, – и оставил эту идею.
Все накопленные ценности, золото и камни, я надёжно спрятал в тайнике, в скалах у северного окончания долины.
Потом решил попрощаться со старухой Язвой, но когда подлетел к пологому лесному холму, где стояла её изба, – увидел, что избы нет.
Изумлённый, я сбавил скорость и дал круг.
На месте остались изгородь вокруг дома ведьмы, и задний двор с поленницей и короткими грядками с репой, морковью и редисом; на месте остались насаженные на колья черепа, человеческие и звериные, обвязанные волосами, обрывками верёвок, выцветшими на Солнце лентами.
Сама изба ведьмы исчезла.
По направлению к западу тянулся широкий след, изгородь была взломана, трава сильно примята, земля местами вспахана: как будто дом двигался сам собой, то приподнимаясь, то оседая.
Дальше, ниже по склону холма, след уходил в густой лес – я мог бы пойти по нему и дальше, но решил, что мне это не нужно.
А нужно мне было – сорваться с места, забыть всё и поменять жизнь.
Я дал над холмом ещё один круг, второй и последний, – и лёг на воздух.
Прошло уже четыре года с тех пор, как я в последний раз видел свою парящую в небе родину.
За это время я тайно побывал во множестве земных царств, и не жалею ни об одном дне, проведённом среди троглодитов.
В крупнейших городах, где жили сытые и благополучные народы числом в десятки тысяч, я увидел расцвет письменности: знание, доступное единицам, избранным, умнейшим, жрецам и властителям, понемногу распространялось сначала среди детей жрецов и властителей, затем среди приближённых вельмож, затем среди более широкого круга обеспеченной знати.
Письменная культура заинтересовала меня, я быстро научился нескольким алфавитам дикарей.
Они сочиняли исторические хроники, философские трактаты, любовные и гражданские стихи; почти всё переписывалось во множестве копий и расходилось среди большого количества заинтересованных любителей.