Помимо пышных ритуалов, необходимости для членства в ложе непременно иметь дворянское происхождение и прочей мишуры, у этой системы имелись две интересные особенности. Во-первых, масоны низших степеней были обязаны беспрекословно повиноваться своим высокопоставленным «братьям». Во-вторых, во главе этой масонской иерархии стоял не кто иной, как король Швеции Густав III, носивший одновременно титул Великого правящего мастера шведского масонства[231]. Когда летом 1777 года Густав III посетил Петербург, российские масоны устроили ему торжественное чествование в ложе «Аполлона», причём произошло это 27 июня (8 июля) — в день очередной годовщины победы при Полтаве[232].
В феврале 1778 года в Петербурге был открыт так называемый «Капитул Феникса», игравший роль тайного масонского правления для лож шведской системы в России. В свою очередь, вся деятельность «Капитула» направлялась и контролировалась из Стокгольма[233] — сперва непосредственно шведским королём, а с 1780 года — его братом, герцогом Карлом Зюдерманландским, которому Густав III передал должность Великого мастера[234].
Таким образом, сложилась странная ситуация, когда целый ряд знатных вельмож Екатерины II оказался в подчинении у брата шведского короля. Хотя и с оговоркой, что они должны ему повиноваться, если это не противоречит их долгу в отношении собственного монарха. Вступавшие в масоны приносили клятву:
«Повиноваться ему (Карлу Зюдерманландскому — И. П.) во всём, что не противно верности, повиновению и покорности, которыми я обязан моим законным государям и как светским, так и церковным законам этой Империи»[235].
Согласно некоторым источникам, примерно в это же время состоялось посвящение в масоны наследника русского престола Павла Петровича[236]. Понятно, что Екатерину II подобное положение дел не слишком устраивало:
«Её Величество почла весьма непристойным столь тесный союз подданных своих с принцем крови шведской. И надлежит признаться, что она имела весьма справедливые причины беспокоиться о сём»[237].
Однако до поры до времени русская императрица относилась к масонским увлечениям своих подданных весьма снисходительно. Как писал в 1790 году Екатерине II московский генерал-губернатор князь А. А. Прозоровский,
«нам прислано было на заведение оного (т. е. масонства — И. П.) из Швеции 500 червонных, о чём и до сведения Вашего величества дошло, и Вы принять сие изволили с гневом, но наконец сие осталось в забвении»[238].
Среди контролировавшихся шведами российских масонских структур особого внимания заслуживает основанная 12 (23) сентября 1779 года кронштадтская ложа «Нептуна к надежде»[239]. Возглавлял её адмирал Самуил Карлович Грейг, англичанин по национальности, перешедший в 1764 году на русскую службу из британского флота и с 1775 года занимавший должность главного командира Кронштадтского порта[240]. Общее число её членов составляло 86 человек, в основном это были морские офицеры[241].
Но вернёмся к шведским военным планам. Густав III собирался напасть неожиданно, чтобы не дать России подготовиться к отпору. Однако по действовавшим тогда основным законам Швеции король не имел права начать наступательную войну без согласия риксдага. Таким образом, следовало представить Россию зачинщицей войны.
5 июня 1788 года Густав III отправил письмо своему другу Г. М. Армфельту, в котором говорилось:
«Примите все меры предосторожности, чтобы никто не мог нам приписывать вину открытия военных действий. Лишь бы один стог сена сожжён был русскими в шведской Финляндии, и этого достаточно, чтобы назвать императрицу начавшей войну, и государственный совет в Дании не будет считать себя обязанным исполнить обещание договора. Ваш дядя (командующий шведскими войсками барон Карл Густав Армфельт — И. П.) может выставить пограничные форпосты на спорной территории; тогда и того довольно, чтобы какой-нибудь задорный русский офицер затеял спор; тогда наши форпосты отступили бы, так что русские последовали бы за ними и перешли бы через границу в шведскую Финляндию; последнее можно бы считать объявлением войны со стороны России… Всё зависит от того, чтобы русские перешли границу, лучше всего, нападая на какой-либо пограничный форпост; но только, чтобы то, что должно случиться, случилось поскорее»[242].
13 июня шведский король повторяет свой приказ:
«Теперь уже время стараться начать войну, nota bene заставить русских начать спор на границе»[243].
Увы, к разочарованию Стокгольма, Россия не обнаруживала ни малейшего намерения напасть на Швецию. Как заявляла по этому поводу Екатерина II, «я шведа не атакую, он же выйдет смешон», «мы шведа не задерём, а буде он начнёт, то можно его проучить»[244]. Более того, русская императрица отдала строжайший приказ не поддаваться на провокации. На нашей стороне границы были приняты все меры, чтобы не дать повода к ссорам и недоразумениям: были сняты пограничные караулы, русским войскам запрещалось первыми открывать огонь[245].
В результате шведы были вынуждены прибегнуть к неуклюжей провокации. В ночь с 16 на 17 (с 27 на 28) июня 1788 года, переодев одно из своих подразделений в русские мундиры, они инсценировали перестрелку у местечка Вуольтенсальми в приходе Пумала. Ссылаясь на это «нападение русских», Густав III заявил, что теперь он имеет право защищаться и продолжать войну, не запрашивая согласия риксдага[246].
20 июня (1 июля) 1788 года, за день до официального начала войны, шведский флот вошёл в Финский залив. Его командующий, уже упоминавшийся мною герцог Карл Зюдерманландский, рассчитывал внезапным нападением разгромить русские военно-морские силы[247]. 6 (17) июля западнее острова Гогланд произошло сражение между шведами и Балтийской эскадрой под командованием адмирала Грейга. Силы сторон были сопоставимы: у шведов 15 линейных кораблей и 8 фрегатов, у русских — 17 линейных кораблей и 8 фрегатов, русские имели некоторое преимущество за счёт бо́льшего числа кораблей и пушек.
Расчёты на масонскую солидарность оказались напрасными. Русские моряки сражались упорно. В ходе 6-часового боя каждая из сторон потеряла по одному линейному кораблю. На следующий день шведы, не возобновляя боевых действий, отступили[248].
Впрочем, масонская пропаганда всё-таки сыграла свою роль. Во время боя адмирал Грейг запретил использовать против шведов зажигательные ядра, мотивируя это соображениями «человеколюбия». Нетрудно догадаться, что «человеколюбие» оказалось односторонним — только на корабле самого Грейга от неприятельских снарядов трижды загорались паруса[249].
К концу того же года масонские ложи «Нептуна» и «Аполлона» были всё-таки закрыты по личному распоряжению императрицы Екатерины[250].
Однако и в Швеции имелась собственная «пятая колонна». Недовольные тем, что король начал войну с Россией, не получив на то согласия риксдага, офицеры шведской армии подняли мятеж, получивший название Аньяльского. Этим воспользовались финские сепаратисты. Один из их лидеров, майор Егергорн, отправился в Петербург, где представил Екатерине II проект отделения Финляндии от Швеции. Однако императрица дала уклончивый ответ, заявив, что вступит в переговоры только с законными представителями финского народа. Когда Егергорн возвратился в армию, настроение там уже переменилось. Король подавил заговор. Лидеры финских сепаратистов бежали в Россию и были приняты на русскую службу[251]. Что же касается войны, то она закончилась «вничью»: согласно заключённому 3 (14) марта 1790 года Верельскому миру, никаких территориальных изменений не произошло[252].
В феврале 1808 года началась последняя русско-шведская война. На этот раз было твёрдо решено присоединить Финляндию к России — согласно одному из секретных условий договора, заключённого 25 июня (7 июля) 1807 года во время встречи Наполеона и Александра I в Тильзите, Россия получила право отобрать Финляндию у Швеции, если последняя откажется присоединиться к союзу Франции и России против Англии[253]. При этом Наполеон справедливо указал, что Швеция, примыкая столь близко к столице России, является тем самым её «географическим врагом»:
«В каких бы отношениях случайно к Вам ни был, постоянно он (шведский король — И. П.) Ваш географический враг. Петербург слишком близок к шведской границе; петербургские красавицы не должны больше из домов своих слышать гром шведских пушек»[254].
И действительно, Финляндия являлась традиционной базой для шведских вторжений, а сами финны принимали в них активное участие, отличаясь, даже по свидетельству самих шведов, особым зверством:
«После сражения при Добром (29 августа (9 сентября) 1708 года — И. П.