.
Надо сказать, что идея сочинить для финнов свой эпос была высказана ещё в 1817 году в одной из статей Карла Акселя Готлунда:
«…если бы только нашлось желание собрать вместе наши древние народные песни и создать из них стройное целое — будет ли это эпос, драма или нечто другое, мы имели бы нового Гомера, Оссиана или “Песнь о Нибелунгах”, и финская нация, через это прославившись, с блеском и достоинством проявила бы свою самобытность»[365].
Итак, вопреки расхожему представлению, у «финского народного эпоса» (кстати, само его название — «Калевала» — также придумано Лёнротом) имеется свой автор:
«Таким образом, изданное Лёнротом “Калевала” не есть полное и точное воспроизведение того, что воспевалось народными певцами. В данном случае он последовал примеру самих же народных певцов. Подобно тому, как они сводили материал из разных рун, Лёнрот, — превосходивший всех финских певцов по числу известных ему рун и вариантов, — признал себя вправе слить в одно целое главнейшие части собранного им материала. Лёнрот делал в песнях некоторые изменения, сопоставления и добавления. Иногда он отбрасывал одни подробности и прибавлял другие, изменял даже имена героев и героинь, присоединял к песням вставки из баллад и других песен, не принадлежавших к циклу эпических песен Калевалы; случалось, он включал связующие звенья из стихов, заимствованных из всевозможных народных песен»[366].
Интересно отметить, что современное финское литературоведение также считает «Калевалу» авторским произведением:
«Поэтическая одарённость Лёнрота проявилась в создании общей композиции, а отчасти в непосредственном личном творчестве — сочинении сюжетных связок и даже отдельных рун. Так, лирическая руна о плаче берёзы сочинена Лёнротом (фольклорная её основа минимальна).
Вопрос о соотношении авторского и фольклорного начал в “Калевале” рассматривался в финской науке по-разному; если в XIX в. “Калевалу” ещё часто отождествляли с фольклором, то впоследствии “Калевалу” стали считать авторским произведением Лёнрота»[367].
Работа была проделана не зря: «После выхода “Калевалы” в Финляндии стали восторженно говорить, что и у финнов есть своё культурное прошлое, своя история. “Калевалу” образно называли “входным билетом”, по которому прежде малоизвестный народ вошёл в число культурных наций»[368]. Недаром в 1847 году коллеги Лёнрота по националистическому движению опубликовали на него дружескую карикатуру, подпись к которой гласила: «Один человек устроил все наши дела своей беготнёй»[369]. В начале 1830-х годов Лёнрот основал «Финское литературное общество». Сторонники этого движения получили название «финноманов». Их кредо сформулировал приват-доцент Гельсингфорского университета Адольф Ивар Арвидсон: «Мы не шведы, русскими мы не желаем быть, а потому будем финнами»[370]. Признанным лидером финноманов вскоре стал Иоган Вильгельм Снельман, бывший директор гимназии. В 1846 году для пропаганды идей финского национального возрождения Снельман вместе с Лёнротом начинают издавать журнал «Litteraturbladet» («Литературный листок»)[371].
Следует сказать, что тогдашний финский язык представлял из себя необработанный набор диалектов. Литературного финского в то время просто не существовало. Языком образованных людей был шведский. Поэтому тот же Снельман писал свои статьи по-шведски. На шведском писал свои вирши и наиболее известный из тогдашних финских поэтов Иоган Людвиг Рунеберг, также один из лидеров финноманского движения, прославившийся как автор сборника стихотворений «Рассказы прапорщика Столя». В этих стихотворениях большей частью воспевались победы финнов над русскими во время войны 1808–1809 гг. Позднее эта книга станет настольной в каждой финской семье[372]. Более того, между собой новоявленные финские патриоты тоже общались по-шведски — вплоть до 1850 года прения в «Финском литературном обществе» велись на шведском языке[373].
Разумеется, проживавшим в Великом княжестве этническим шведам идеи «финского национального возрождения» были совершенно чужды. Более того, в этом они усматривали покушение на своё привилегированное положение. В результате вскоре сформировалось шведское национальное движение, так называемые «шведоманы». Основной их целью являлось сохранение доминирующих позиций шведоязычной элиты.
Обе конкурирующие националистические группы были враждебны России и русским. Впрочем, долгое время их деятельность не выходила за рамки «умеренного прогресса в рамках законности», сводясь к саботажу робких попыток царской администрации сблизить Финляндию с остальной частью империи.
Зато стратегические цели обеих группировок существенно различались. Шведоманы мечтали о возвращении Финляндии в состав Швеции, в то время как финноманы рассчитывали создать в перспективе независимое государство, в котором финны станут господствующей нацией. Были и более приземлённые, сиюминутные интересы в виде распределения чинов и должностей.
Первоначально шведоманы имели существенное преимущество над своими противниками, поскольку в их руках находились местные органы власти, включая сенат. И они не стеснялись пользоваться «административным ресурсом». В советское время дискриминация финского языка объяснялась происками самодержавия: «Напуганный польским освободительным восстанием 1830–31, революцией 1848–49 в ряде европейских стран и сочувственным отношением к ним передовой финляндской интеллигенции, царизм встал на путь открытой политической реакции… Указ 1850 запрещал печатать книги на финском языке (за исключением религиозных и сельскохозяйственных)»[374]. На самом деле царизм в данном случае совершенно ни при чём. Постановление, в силу которого на финском языке разрешено было печатать только книги религиозного характера и по земледелию, было принято именно финляндским сенатом[375].
Ещё одним плодотворным полем деятельности нарождающейся финской интеллигенции стали поиск и изучение родственных финскому языку наречий среди населяющих Россию народов. 19 марта 1795 года историк и филолог Портан в письме профессору Калониусу сообщал:
«Я получил от путешествующего по России доброго механика горного советника Нордберга забавное письмо, в котором говорится, что я могу через Pallas’а получить от русской императрицы прогонные деньги, если пожелаю посетить живущих в Русском государстве различные племена финской нации, для изучения их рода, общности их языка, нравов и пр. Но я очень благодарен за подобную комиссию. Если б я в молодые годы имел случай получить такую поддержку, я, пожалуй, поддался бы искушению воспользоваться ею; теперь же я к России и ко всему, что до неё касается, питаю такой страх, что не имею охоты ехать даже в Петербург, — куда меня часто приглашают многие из моих бывших учеников, — не только пуститься в глубь земли этих варваров. Но всё-таки я желал бы, чтобы кто-нибудь из молодых способных людей совершил эту поездку, прежде чем все различные племена будут совершенно слиты с Россией»[376].
Спустя три десятилетия это желание воплотилось в жизнь. Для изучения «племён финской нации» в земли русских варваров отправилась целая плеяда «молодых способных людей»: Иоган Андреас Шёгрен, Матиас Александр Кастрен, Карл Аксель Готлунд, Давид Эммануэль Даниэль Европеус[377]. Некоторые из них, вроде Шёгрена, были учёными академического склада и старались придерживаться объективности. Труды других, например Готлунда и Европеуса, «изобилуют разными “фантастическими измышлениями”»[378].
Так, Готлунд норовил всюду отыскать финнов — на Украине и даже в Персии, хотя Шёгрен и пытался охладить пыл своего коллеги:
«По моему мнению, ныне уже совершенно тщетно искать в Украйне потомков тех финнов, коих Карл XII там нашёл, ибо они, без всякого сомнения, давно совсем обрусели. Да и вообще не слыхать, чтобы в южной России жили где настоящие финны. Покойный Раск[379] видел по Волге не финские колонии, а черемисов, чувашей и мордвы, и то в волжских губерниях, а отнюдь не около персидской границы, и ещё менее в самой Персии»[380].
В свою очередь, помощник Лёнрота Давид Европеус полагал, что следы финно-угров следует искать в Африке:
«Во всяком случае, подробное исследование о происхождении финско-венгерского племени и всего человеческого рода из верхней Африки теперь представляется очень интересным вопросом антропологии, или науки о самом человеке, и было бы весьма желательно, чтобы этот вопрос не был оставлен без дальнейших исследований»[381].
Работа была проделана не зря. В 1920–1940-е гг. финские националисты использовали её результаты для обоснования своих бредовых планов создания «Великой Финляндии», включающей весь север Европейской России. Поражения 1940-го и особенно 1944 года несколько охладили фантазии горячих финских парней. Однако в сегодняшней Финляндии эти идеи вновь реанимируются.
Как правило, финно-угорские исследования первой половины XIX века производились за казённый счёт. Так, Шёгрен, прибыв в 1820 году в Петербург для изучения русского языка, уже в следующем году получил должность библиотекаря у канцлера графа Румянцева. Предпринятые им в 1824–1828 годы