табл. LII, 6). Втульчатые наконечники стрел (табл. LII, 5) составляют всего около 8 % находок.
Мечи в погребениях марийцев неизвестны; сабля найдена всего одна — в Юмском могильнике. Г.А. Архипов датировал ее VIII–IX вв.
Характерными для мужских погребений являются ножи (табл. LII, 21) в деревянных, обтянутых кожей ножнах. Иногда последние декорировались медными или серебряными пластинками, или обоймицами (табл. LIII, 32). Несколько раз в подобных ножнах обнаружены имитации кинжалов.
Предметы полного снаряжения конного воина с удилами и стременами найдены лишь в двух погребениях (17 и 64) Дубовского могильника. В погребении 12 «Черемисского кладбища» обнаружены удила и колокольчики, а в погребении 6 — часть стремени.
Археологических данных, подтверждающих развитие земледелия у средневековых марийцев, почти пет. В музейных коллекциях имеются сошники и коса-горбуша (случайные находки на территории Марийской республики), датированные по аналогиям XI–XII вв. В одном из мужских погребений Веселовского могильника в 1929 г. обнаружен мешочек с просом и полбой, а в Руткинском могильнике зерна проса лежали в чаше (Архипов Г.А., 1973, с. 70). Вероятно, марийцы занимались подсечным земледелием и обработку расчищенных участков вели мотыгами. Не исключено, что в XI в. они уже были знакомы с пашенным земледелием. О выращивании льна и конопли свидетельствуют находки остатков тканей в погребениях.
Остеологический материал из верхних слоев ветлужских и вятских городищ свидетельствует о составе стада домашних животных. Найдены кости свиньи, лошади, крупного и мелкого рогатого скота (Архипов Г.А., 1973, с. 73; 1978, с. 10–20). Кости диких животных (бобр, куница, соболь) составляли около 50 %. Пушная охота была особенно развита в лесистом Поветлужье. Несомненно, большое значение имели и такие подсобные промыслы, как рыболовство и бортничество.
По Ветлуге, Керженцу и другим левым притокам Волги известны многочисленные выходы болотной железной руды, которая добывалась кустарным способом еще в XVIII и начале XIX в. Несомненно, выплавка и обработка железа здесь производилась и в древности, о чем свидетельствуют многочисленные находки шлаков на городищах. Как полагает Г.А. Архипов, обнаруженные на Кубашевском и Ижевском городищах ямы, обмазанные глиной, с находками шлаков, возможно, являлись рудообжигательными печами (Архипов Г.А., 1973, с. 76).
Добыча и обработка железа выделились в самостоятельные производства уже в азелинское время. В связи с этим можно упомянуть о погребениях кузнецов в могильниках Азелинском (погребение 1), Гремячинском (погребение 3), Тюм-Тюм (погребения 14 и 102). В могилу кузнеца (погребение 115) на Младшем Ахмыловском могильнике были положены как его инструменты (зубила, молоток, наковаленка), так и изделия кузнечного ремесла — пластинчатое кресало, наконечники копий, скобель, топор-кельт, обломок шила (табл. XLIX, 13–15, 20–24). Г.А. Архипов сообщает о находке в том же погребении обломка глиняного тигля и пинцета, применявшегося в ювелирном производстве (Архипов Г.А., 1979б, с. 49). Вероятно, кузнец одновременно был и литейщиком.
На поселениях следы литейного производства еще более многочисленны. К середине I тысячелетия н. э. относятся остатки литейной мастерской на Сомовском II городище. Здесь обнаружены так называемые производственные площадки из обожженной глины (остатки очагов), около которых найдены пять льячек, две каменные литейные формочки, шлаки (Архипов Г.А., 1979б, с. 43–47, рис. 3). На Бурыгинском и Кубашевском городищах найдены льячки, а на Еманаевском и Ижевском — льячки и тигли (Архипов Г.А., 1973, с. 77). Последние находки относятся уже к X–XI вв.
В могильниках азелинской культуры середины I тысячелетия н. э. неоднократно встречены захоронения женщин-литейщиц. На это обратил внимание П.Н. Старостин, опубликовав женское погребение 33 Рождественского V могильника. В этом же могильнике разведкой 1970 г. обнаружено еще одно погребение литейщицы с льячкой у правого бедра. П.Н. Старостин указал на два аналогичных захоронения могильников Суворовского и Тюм-Тюм (Старостин П.Н., Кузьминых С.В., 1978, с. 168–172, рис. 1–2). К ним можно присоединить захоронения литейщиц из Мари-Луговского (погребение 35) и Нармонского могильников (Халиков А.Х., 1962. с. 168; Старостин П.Н., 1981, с. 82–85, рис. 4). Одновременное азелинским погребение литейщицы известно из раскопок В.И. Каменского на Чертовом городище на Ветлуге (Халиков А.Х., Безухова Е.А., 1960, с. 19, 20, рис. 16). В нем найдены льячка (табл. XLIX, 25) и каменная литейная формочка. Эти погребения подтверждают гипотезу о женском ремесленном литье как социальном явлении и известном этапе в истории литейного ремесла финно-угров, выдвинутую Б.А. Рыбаковым (Рыбаков Б.А., 1948).
К X–XIII вв. относятся еще восемь погребений женщин-литейщиц. Хронологически они распределяются следующим образом. К X в. относятся захоронения в могильниках Веселовском (погребение 20), Дубовском (погребение 36), «Черемисское кладбище» (погребение VI, VIII). XI–XII вв. датируются три погребения (11, 13, 24) Выжумского III могильника, а XII–XIII вв. — погребение 7 Починковского могильника. Известно только одно погребение литейщика XI в. (Веселовский могильник, погребение 2). В погребениях литейщиц найдены льячки, формочки для отливки мелких украшений, слитки свинца и сплава олова с медью, шилья.
14 льячек из марийских погребений X–XIII вв. однотипны; у них массивные прямоугольные ручки, овальный ковшичек со сливом слева. Такие же льячки найдены на Ижевском, Еманаевском, Сомовском II и других городищах. Тигли у мари сохраняли рюмкообразную форму с VI по X–XI вв.
Для эпохи женского ремесленного литья характерны локальные особенности форм льячек и тиглей. Они могут рассматриваться предположительно в качестве этнических признаков. Особенно долго своеобразная форма орудий литейного производства сохранялась у марийцев, в связи с чем можно полагать, что литейное дело здесь не обособилось окончательно от домашнего производства.
Виды последнего были многообразны. Это плетение и ткачество, обработка кожи и кости, дерева и бересты и, конечно, гончарство. Вплоть до XII в. исключительно марийцы пользовались посудой, изготовленной без помощи гончарного круга (табл. LV, 1, 2, 4-10). В глиняном тесте в качестве примесей встречался шамот, реже — дресва и песок. Посуда, по мнению Г.А. Архипова, обжигалась на костре. Цвет ее бурый, сероватый. В большинстве своем глиняные сосуды плоскодонные, но в районе Вятки выделывались и круглодонные. Орнамент очень редок (оттиски гребенчатого штампа, веревочки). Гончарная керамика единична. Это сосуд из Выжумского могильника (табл. LV, 3) и четыре горшка из погребений Починковского могильника, сделанные на ручном круге. В ряде погребений могильников мари встречены металлические котлы (табл. LV, 11–14).
В целом хозяйство марийцев носило натуральный характер, и ремесло оставалось деревенским. Однако торговые связи, как межобластные, так и международные, были достаточно оживленными.
В IX–X вв. были установлены тесные отношения с волжскими болгарами — основными покупателями местной пушнины. Инвентарь марийских могильников этого времени свидетельствует также об оживленных культурных и экономических отношениях с Прикамьем. Участие в восточной торговле документировано находками (хотя и немногочисленными) отдельных восточных монет и кладов на Пижме и Вятке (Марков А.К., 1910, с. 6, 7, № 32, 35, 36).
В Поветлужье восточные монеты и болгарские подражания им известны в семи погребениях. Они датируются X — началом XI в.
На левобережье Волги, в Дубовском могильнике, монеты обнаружены в 18 погребениях. В основном это саманидские дирхемы первой половины — середины X в. или подражавшие им брактеаты. Найдены также три дирхема болгарского чекана середины X в. и одна западноевропейская монета (графства Эвер) конца XI в. Большинство монет пробито, так как они служили подвесками. Западные связи в археологическом материале этого времени отражены слабо. Почти нет скандинавских вещей и мало славянских. Вероятно существование в X–XI вв. торгового пути по Ветлуге и Унже, благодаря чему осуществлялись связи с мерей и весью, но основным оставался Волжский путь.
Общественный строй марийцев можно охарактеризовать как военную демократию. С XII в. под влиянием контактов со славянами наблюдается развитие экономики и социальных отношений, начинается процесс феодализации.
Глава третьяПрикамские финны
Ныне к прикамской или пермской группе финно-угров принадлежат сформировавшиеся еще в эпоху средневековья коми-зыряне, коми-пермяки и удмурты. Пермскую этноязыковую общность большинство исследователей относят к раннему железному веку, когда обширные пространства Прикамья и восточной части Среднего Поволжья занимали племена ананьинской культуры (Смирнов А.П., 1952, с. 61–68; Збруева А.В., 1952, с. 205–215). К концу I тысячелетия н. э. на базе этой культуры оформляются такие культуры, как пьяноборская (чегандинская), гляденовская, осинская и караабызская. В начале средневековой поры складываются новые культуры — харино-ломоватовская, ванвиздинская и поломская, которые и послужили основой формирования в начале II тысячелетия н. э. коми-пермяков, коми-зырян и удмуртов.
Эта проблема широко обсуждалась на VI Международном конгрессе финно-угроведов, состоявшемся в г. Сыктывкаре в 1985 г.
Многие исследователи попытались подтвердить новыми материалами установившуюся точку зрения. По мнению Э.А. Савельевой, распад прапермской этноязыковой общности произошел в III–II вв. до н. э. в результате дифференциации ананьинской культурной общности на несколько археологических культур. Носители чегандинской и осинской культур приняли участие в этногенезе удмуртов, а гляденовская культура стала культурой пракоми. С коми-зырянами, по мнению этой исследовательницы, нужно связывать поселения и могильники вымской культуры (памятники перми вычегодской). Сформировалась же культура средневековых коми-зырян на основе ванвиздинской при участии прибалтийско-финского компонента (Савельева Э.А., 1985а; 1985б, с. 3–19).
Новая гипотеза была изложена в выступлении А.Х. Халикова. Начало финно-пермского языкового единства он относит к выделению из ананьинской культурной общности гляденовской культуры. Пермская этноязыковая общность существовала с III в. до н. э. по IX в. н. э. Сначала это были племена гляденовской культуры, потом носители ванвиздинской культуры. В IX–X вв. произошла дифференциация пермской общности на пракоми (вымская культура) и праудмуртов (лузско-вятские могильники X–XIV вв.). Эта точка зрения, как утверждает А.Х. Халиков, соответствует наблюдениям некоторых лингвистов об относительно позднем членении пермско-финского языка.
Дискуссия по этой проблематике показала, что в археологии имеется множество спорных и нерешенных вопросов, обусловленных прежде всего недостаточностью археологических материалов.
Начало исторического осмысления средневековых археологических древностей Прикамья положено было работами А.А. Спицына. В 1893 г. им было выпущено в свет первое сводное исследование, в котором получили освещение памятники Прикамья (Спицын А.А., 1893б). В 1902 г. средневековые материалы этого региона были систематизированы тем же исследователем (Спицын А.А., 1902). А.А. Спицын еще не располагал достаточным количеством фактических материалов, тем не менее, им были выделены ломоватовские древности и различные находки получили хронологическую классификацию.
20-30-е и первые послевоенные годы XX в. характеризуются широкими полевыми исследованиями, в результате которых выявлено и раскопано большое число городищ и могильников, давших новые материалы для более полного представления об истории Прикамья в эпоху средневековья. Наибольший вклад в прикамскую археологию внесли А.В. Шмидт, Н.А. Прокошев, М.В. Талицкий и А.П. Смирнов. Научная систематизация и историческое осмысление всех накопленных к началу 50-х годов XX в. археологических материалов принадлежит А.П. Смирнову (Смирнов А.П., 1952, с. 174–225). В последние десятилетия собраны новые, более значительные материалы, раскопками исследованы десятки городищ и могильных памятников. Написаны интересные работы по отдельным средневековым археологическим культурам Прикамья, обстоятельно разрабатываются вопросы этногенеза камско-финских племен и народностей. Однако целостных исследований, охватывающих все средневековые древности Прикамья, пока нет.
Со второй трети I тысячелетия н. э. Вычегодский край и обширные прилегающие к нему районы верхнего течения Мезени, верхнего и среднего течения Печоры входили в область распространения ванвиздинской культуры. Последняя предшествовала культуре перми вычегодской (вымская культура) и была одним из компонентов в сложении культуры коми-зырян.
Первым памятником ванвиздинской культуры стало открытое в 1922 г. геологами В.М. Козловским и Д.Д. Рудневым Ванвиздинское дюнное поселение, расположенное на р. Вычегда близ г. Сыктывкар, где уже тогда был собран керамический материал. В 1925 г. шурфовку здесь провел А.Н. Грен, и в том же году поселение копалось А.П. Смирновым (Смирнов А.П., 1929а, с. 427–429). Из-за архаического облика керамики и наличия в слое поселения изделий из кремня, преимущественно скребков, оно было отнесено к эпохе бронзы и раннего металла. В 1928 г. на памятнике небольшие раскопки провел А.С. Сидоров, отнесший верхние горизонты этой стоянки уже ко второй половине I тысячелетия н. э. (Сидоров А.С., 1954, с. 69–82).
Другой памятник этой культуры — поселение Красная Гора — открыт на восточной окраине г. Сыктывкар геологом Д.Д. Рудневым в 1919 г. В 1945 г. небольшие раскопки этого поселения провела А.В. Збруева. Материалы ее раскопок были опубликованы Л.П. Лашуком (Лашук Л.П., 1955б, с. 72–77). В 30-х годах XX в. А.С. Сидоровым в Повычегодье было выявлено еще несколько поселений второй половины I тысячелетия н. э., сходных по облику керамики с Ванвиздинскими. Среди них наиболее интересным оказалось поселение Тохта на р. Яренга, притоке Вычегды (Сидоров А.С., А-1928; 1954, с. 69–82).
Начиная с 1957 г. систематическое исследование памятников второй половины I тысячелетия н. э. в Повычегодье и в бассейне верхнего течения Печоры проводилось Г.М. Буровым, В.И. Канивцом, Э.А. Савельевой, А.М. Мурыгиным и К.С. Королевым. Г.М. Буровым в 1957–1963 гг. выявлены и обследованы в бассейне верхнего и среднего течения Сысолы поселения ванвиздинской культуры Зеленец, Вис II (суходол), Вис II (торфяник), а на Верхней Вычегде — поселения Озъяг I, Озъяг II, Дон, Помоздино, Ягкодж I и Ягкодж II, Ягкоджы, Кузьвомын, Воркерос, Варламовка, Лопьювад. Основной материал, полученный при раскопках этих памятников, — керамика, сходная по формам сосудов и орнаментации с посудой Ванвиздинского поселения. Особенно важными и интересными оказались результаты раскопок поселения Вис II (торфяник), где, кроме керамического материала, было обнаружено много кремневых изделий, бусы, изделия из дерева (луки, стрелы, обломки полозьев лыж, поплавки, рыболовные крючки), обрывки сетей. Там же сделаны и находки более раннего времени (Буров Г.М., 1959а, с. 161–168; 1959б, с. 38–48; 1960а, с. 47–50; 1960б, с. 115, 116; 1961, с. 100–108; 1962а, с. 3–41; 1962б, с. 107; 1963а; 1966, с. 155–173; 1967; 1968а; 1968б, с. 202–209; 1971; 1983, с. 55–62). На основе материалов полевых работ Г.М. Буровым была дана целостная характеристика ванвиздинской культуры, выделены ее хронологические этапы, высказано предположение об участии угорского элемента в ее сложении.
Большую работу для определения северо-восточной границы ванвиздинской культуры провел Г.А. Чернов, исследовавший памятники раннего железного века в низовьях и в меньшей степени в верховьях Печоры, а также памятники I тысячелетия н. э. в Большеземельской тундре, подавляющее большинство которых сильно отличалось от памятников ванвиздинской культуры (Чернов Г.А., 1948а, с. 55–122; 1948б, с. 50–59; 1951а, с. 96–104; 1951в, с. 81–83; 1951 г, с. 96–114; 1954, с. 76–82; 1956, с. 104–115; 1959а, с. 12–37; 1959б, с. 228–231; 1960, с. 224–228).
Интересные материалы для характеристики рассматриваемой культуры получены при полевых работах Э.А. Савельевой. В 1965 г. она провела широкие исследования на известном Тохтинском поселении, где, кроме находок, были выявлены следы построек ванвиздинской культуры, а в 1962–1970 гг. ею раскопано 27 погребений на Веслянском I могильнике VI–VIII вв., что дало представление о многообразии погребальной обрядности ванвиздинских племен этого времени (Савельева Э.А., 1963, с. 87–89; 1967б, с. 118–120; 1971; 1979б, с. 91–96; 1982, с. 14–31).
В 1962–1966 гг. большие разведочные работы по выявлению памятников ванвиздинской культуры в бассейне Печоры были выполнены В.И. Канивцом, открывшим и обследовавшим такие поселения, как Ягтыдин, Усть-Ляга I, Пидж X, Кодач-ди, Судострой II, Усть-Нибель, Бичевник II и Бичевник III, Медвежье, Песчанка, Щельябож I и др. Исследователь указал вместе с тем и на существенные отличия их от памятников ванвиздинской культуры, расположенных в среднем течении Вычегды, в частности на присутствие на многих из них кроме ванвиздинской керамики так называемого бичевнического типа, имеющей, по мнению В.И. Канивца, нижнеобское происхождение (Канивец В.И., 1964; 1965, с. 95, 100; 1974).
Относительно небольшие работы по исследованию памятников ванвиздинской культуры проведены в 70-х годах В.Е. Лузгиным. Несколько ранее им было обнаружено и частично исследовано в бассейне р. Ижма ванвиздинское поселение Черноборское II, на котором, кроме керамики и кремневых орудий, найдено бронзовое шаманское украшение. Поселение им было отнесено к раннему этапу культуры: IV–V вв. (Лузгин В.Е., 1972, с. 118–121). Результативными оказались и разведки его на центральном Тимане.
Значительный интерес представляют и исследования А.М. Мурыгина, сосредоточившего внимание в основном на изучении памятников бассейна верховьев Мезени. Им раскапывалось, в частности, поселение Усогорск III, которое ныне является одним из хорошо исследованных памятников ванвиздинской культуры (Мурыгин А.М., 1977, с. 55–60; 1978, с. 88–95; 1980, с. 71–91; 1981, с. 86, 87; Мурыгин А.М. Королев К.С., 1979, с. 95–96).
В 1979 г. в Княжпогостском р-не Коми АССР начаты раскопки Евдинского могильника ванвиздинской культуры (Косинская Л.Л., 1980, с. 13; 1981, с. 16; 1982, с. 20).
В 1974–1976 гг. К.С. Королевым велись раскопки поселения Шойнаты II на берегу одноименного озера рядом с пос. Сторожевск. В том же районе открыт и частично исследован могильник Шойнаты I, где раскопаны 10 погребений VII–VIII вв. (Королев К.С., 1977, с. 48–54; 1979а, с. 51; 1979б, с. 17; 1982, с. 20).
Весьма интересные результаты получены Н.Н. Чесноковой при исследованиях поселения Зеленец, расположенного на правобережье Вычегды, проведенных в 1979–1981 гг., и поселения Лозым, где в 1978 г. ею вскрыто около 1300 кв. м площади. Они дали обильные материалы для классификации керамики ванвиздинской культуры (Чеснокова Н.Н., Савельева Э.А., 1979, с. 36, 37; Чеснокова Н.Н., Герасимова Л.В., 1980, с. 38; Чеснокова Н.Н., 1981, с. 145, 146; 1982а, с. 106–121; 1982б, с. 43; 1983).
Поселения ванвиздинской культуры неукрепленные. В литературе они обычно называются стоянками (карта 24), среди них есть и многослойные. К ванвиздинской культуре обычно относятся верхние или средние горизонты культурного слоя; ниже фиксируются отложения эпохи бронзы или раннего железного века, а выше иногда напластования вымской культуры. Особенностью этих поселений является обычно небольшая общая мощность культурного слоя. Редко на поселениях культурный слой ванвиздинской культуры имеет толщину более 30 см. Стратиграфически же, как правило, эти многослойные поселения не расчленяются. Небольшая мощность ванвиздинских напластований на этих селищах позволила высказать ряду исследователей предположение, что поселения этой культуры периодически оставлялись населением. Селища ванвиздинской культуры, как правило, расположены по берегам рек и озер на высоте примерно 5–8 м над уровнем воды, а иногда на высоте 2–3 м. Высота отдельных мысовых поселений достигает 10–15 м над уровнем воды. В Верхнем Припечорье известно несколько поселений, приуроченных к устьевой части пещер (Канинская и Уньинская пещеры), которые, возможно, использовались также и в качестве святилищ.
Карта 24. Распространение основных памятников ванвиздинской культуры.
а — поселение; б — могильник; в — случайная находка; г — клад; д — пещера.
1 — Смолокурня I; 2 — Ошчой III; 3 — Усогорск III; 4 — Шешты; 5 — Чойновты V; 6 — Кужвим; 7 — Пижма II; 8 — Евдинский; 9 — Веслянский I; 10 — Весляна I; 11 — Тохта; 12 — Жешарт; 13 — Ванвиздино; 14 — Княжпогост; 15 — Зеленец; 16 — Ниусъяг; 17 — Красная Гора; 18 — Лозым; 19 — Иб; 20 — Вис II (суходол); 21 — Вис II (торфяник); 22 — Вис I; 23 — Вис III; 24 — Вис IV; 25 — Симва I; 26 — Симва II; 27 — Синдор VI; 28 — Шойнаты I; 29 — Шойнаты III; 30 — Шойнаты II; 31 — Озъяг I; 32 — Озъяг II; 33 — Озъяг III; 34 — Паса-Шор; 35 — Дон (Донты); 36 — Ягкодж I; 37 — Ягкодж II; 38 — Ягкоджы; 39 — Чудинты II; 40 — Кузьвомын II; 41 — Помоздино; 42 — Варламовка; 43 — Воркерос; 44 — Лопьювад; 45 — Усть-Унинский; 46 — Уньвинская; 47 — Канинская; 48 — Усть-Ляга I; 49 — Ягтыдин; 50 — Пидж IV; 51 — Пидж X; 52 — Кодач-ди; 53 — Судострой II; 54 — Усть-Нибель; 55 — Бичевник II; 56 — Бичевник III; 57 — Черноборское II; 58 — Чуркиняг; 59 — Медвежье; 60 — Песчанка; 61 — Щельябож I; 62 — Угдаш I; 63 — Пинежское озеро III.
Площадь ванвиздинских поселений различна. В западной части распространения культуры, на Мезени и в Среднем Повычегодье, преобладают крупные поселения площадью до 3000–5000 кв. м, в то время как припечорские меньше, площадью 1000–2000 кв. м.
При раскопках поселений открыты остатки жилых домов. Все они наземные или слегка углубленные. Нередко выявляются мощные зольные напластования, обычно оконтуривающие сооружения. В плане жилища были прямоугольными. Конструкция их стен неизвестна. Предполагается, что жилища имели вид большого прямоугольного в плане двускатного шалаша, крытого берестой; видимо, по контуру жилища был невысокий одновенечный деревянный сруб. Наличие на площадке жилищ золистого слоя обусловлено переносами открытого очага — обычного костра. Площадь одного из жилищ, раскопанного на поселении Вис II, около 50 кв. м (11×4,5 м). При исследовании поселения Тохты выявлены остатки прямоугольной наземной постройки, в конструкции которой имелись ямы, видимо от столбов, поддерживавших кровлю (Буров Г.М., 1967, с. 138, 139; Савельева Э.А., 1971, с. 135). Остатки наземного жилища размерами 8×4,6 м, слегка углубленного в землю, открыты на поселении Ошчой III (Мурыгин А.М., 1977, с. 55–60). Остатки двух сравнительно хорошо сохранившихся жилищ изучены на поселении Лозым на левом берегу Сысолы. Слегка заглубленные в землю, они имели размеры 15×9 м. В нижней части жилища, видимо, были срубными — по их периметру прослежены остатки древесного тлена. На площади жилищ отмечены довольно мощные кострища (Чеснокова Н.Н., 1982б, с. 43). На остальных раскапывавшихся поселениях обнаружено множество кострищ; одни из них, несомненно, связаны с жилищами, другие были летними очагами, устраиваемыми за пределами жилищ. Несколько таких кострищ зафиксировано на поселении Шойнаты II. Размеры наиболее крупного из них — 3,5×3 м. На поселении Лозым расчищено не связанное с жилищем кострище, по периметру обложенное камнями (Королев К.С., 1977, с. 48–54). Конструкция жилищ на поселениях ванвиздинской культуры в Припечорье, которые пока не раскапывались, неизвестна.
Погребальный обряд ванвиздинской культуры известен по трем могильникам: Веслянскому I, Шойнаты и Ёвдинскому, относящимся к позднему её этапу.
На Веслянском I могильнике в 1961–1975 гг. было исследовано 27 погребений (Савельева Э.А., 1963, с. 87–99; 1975, с. 37, 38; 1976а, с. 42; 1979б, с. 91–96). Основной обряд погребения здесь — трупоположение. Погребенные помещались в могильные ямы, расположенные в ряд. Как правило, погребенные лежат вытянуто на спине, головой на запад, а в одном случае — на восток. Отмечены пласты бересты, перекрывающие скелеты, а на дне ям — остатки тесин и досок. Конструкция могильных ям простая: с вертикальными стенками и плоским дном. Они неглубокие (0,45-0,70 м), у некоторых есть небольшие заплечики вдоль длинных стенок или в западной части. Вещи располагались на дне могилы при погребенном; встречаются находки и в засыпях ям. В некоторых погребениях, кроме обычного погребального инвентаря, содержались и жертвенные комплексы, состоявшие преимущественно из украшений и положенные в берестяные коробочки, а в одном случае в глиняный сосуд.
Инвентарь женских погребений состоит преимущественно из бронзовых украшений женского костюма (табл. LVI, 1–4, 10, 11, 18, 20, 21). Как в женских, так и в мужских погребениях встречены пояса с металлическими накладками, пряжками и наконечниками (табл. LVI, 16). В мужских погребениях найдены меч, кольчуга, ножи (табл. LVI, 32). В нескольких погребениях на лицах умерших были золотые гладкие и серебряные с прорезями пластинки от погребальных масок (табл. LVI, 12). Интересно отметить наличие в этом могильнике большой серии бронзовых привозных вещей и изделий, которые изготовлены по привозным образцам, происходящим с территории ломоватовской культуры (табл. LVI, 13, 17). Высокими художественными достоинствами обладают найденный в одном из погребений сасанидский ритон, нижняя часть которого выполнена в виде протомы быка (табл. LVI, 38), а в другом деревянная чаша с рукоятью, оформленной в виде фигурки медведя (табл. LVI, 30). В засыпи многих погребений зафиксированы уголь и зольные прослойки. Инвентарь могильника находит ближайшие аналогии в позднехаринских захоронениях Верхнего Прикамья, но встречаются вещи и более южного, в ряде случаев причерноморского, происхождения.
Определенные данные для характеристики погребального обряда племен ванвиздинской культуры получены и при исследовании Евдинского могильника в Княжпогостском р-не Коми АССР, где раскопаны пять погребений, два кострища, расположенные рядом с могилами, и отдельные ямы в межмогильном пространстве. Погребения в этом могильнике иного рода. Это трупосожжения на стороне с последующим помещением праха в ямы глубиной 0,6–0,7 м. На дне ям прослежены остатки деревянных ящиков или срубов, сверху они имели перекрытие из жердей. В одной из могил дно было выложено берестой. Могильные ямы здесь таких же размеров, как и в могильниках с трупоположениями. Рядом с могилами на кострищах обнаружены железное шило, рыболовный крючок (табл. LVI, 22), несколько поясных накладок и керамика. Отмечается минимальное количество инвентаря в этом могильнике. Найдены поясная накладка, обломки тиглей, сосуды колоколовидной и чашеобразной форм с округлыми днищами, орнаментированные в верхней части гребенчатым и шнуровым узорами. Кроме того, из этого могильника происходит амулет, выполненный в пермском зверином стиле (Косинская Л.Л., 1980, с. 13, 19; 1981, с. 16, 17; 1982, с. 20, 21).
В могильнике Шойнаты в Корткеросском р-не Коми АССР близ пос. Сторожевск открыто 11 погребений с инвентарем и одно безынвентарное. Могильные ямы расположены в два ряда, ориентировка погребений беспорядочная. Одно погребение (8) совершено по обряду трупоположения, остальные — по способу трупосожжения на стороне. Инвентарь немногочислен: железный нож, обломки керамики, бронзовые пронизки и накладки, бронзовый браслет с утолщенными концами, по которому погребения датируются VII–IX вв., а также железный кинжал в кожаных ножнах.
Ванвиздинская культура выделяется главным образом по керамическому материалу (табл. LVI, 33, 37, 39, 40). Сосуды изготовлены от руки техникой кольцевого налепа. Они обычно круглодонные, но на поздних стадиях культуры встречаются и сосуды с уплощенным дном, но обязательно с плавным переходом от днища к тулову. По форме и орнаментации посуда довольно разнообразна и разделена на три хронологические группы. Кроме того, выделена область Припечорья, где на ранних этапах культуры была распространена своеобразная керамика, появление которой связывается с проникновением в этот район нижнеобского населения. Керамика ванвиздинской культуры, особенно на поздних этапах, имеет определенное сходство с посудой ломоватовской культуры Верхнего Прикамья, мало отличаясь от нее как формой, так и орнаментацией.
Сосуды ванвиздинской культуры по форме разделяются на две основные группы. К первой относятся крупные сосуды закрытого типа с полукруглым дном и практически не выделенной шейкой, слегка отогнутой наружу; диаметр их не превышал 25–30 см, высота 20–25 см. Предназначавшиеся для хранения припасов, они, как правило, не имеют следов нагара на внутренней стороне, толстостенные, сделаны из глины с растительными примесями, и потому тесто их легкое, пористое. Часть сосудов орнаментирована узорами, нанесенными на шейку под венчиком. Обычно это несколько витков веревочного узора, иногда одинарные или сдвоенные отпечатки точечного узора. По срезу венчика изредка наносились и пальцевые отпечатки, еще реже — защипы. Остальная поверхность сосудов тщательно затерта травой, на ней видны неглубокие расчесы. Вторую группу составляют сосуды для варки и принятия пищи. Верхние их части пышно орнаментированы, дно округлое, края венчиков обычно слегка утолщены, часто украшены пальцевыми отпечатками, реже — отпечатками гребенки.
Обстоятельное изучение ванвиздинской керамики проведено недавно Н.Н. Чесноковой (Чеснокова Н.Н., 1982а, с. 106–121; 1983). Ею выделены регионы, в которых керамика ванвиздинской культуры отличается определенным своеобразием. Это Помезенье, средняя Вычегда, верховья Вычегды и районы Средней и Верхней Печоры. Такое различие ванвиздинской керамики объясняется разной этнической подосновой, на которой складывалась сама культура. В результате Н.Н. Чеснокова пришла к выводу, что памятники Припечорья якобы не имеют отношения к ванвиздинской культуре и должны быть исключены из ее списков. При определении области распространения ванвиздинской культуры, кроме керамических комплексов, учитываются также типы поселений. Несомненно, в дальнейшем следует обратить внимание на характер жилищ, которые пока не могут быть описаны с полной определенностью. Остатки многих жилищ пока определяются в основном только по местам открытых очагов. Весьма специфично для этой культуры и относительно позднее употребление кремневых скребков ее носителями (их найдено на поселениях более сотни).
Вопросам хронологии памятников ванвиздинской культуры много внимания уделил А.С. Сидоров, датировав часть из них VI–VIII вв. (Сидоров А.С., 1954, с. 69–82). Раскопки поселения Вис II, давшие датирующие находки, позволили Г.М. Бурову отнести культуру к IV–VIII вв. (Буров Г.М., 1961, с. 100–108). В.И. Канивец, изучавший памятники Припечорья, высказал предположение, что часть их, которая теперь иными исследователями исключается из ареала ванвиздинской культуры, продолжала существовать и гораздо позднее. Впрочем, убедительных данных для такой датировки памятников Припечорья ему привести не удалось. После исследования Веслянского I могильника, где оказалось максимальное число датирующих материалов, Э.А. Савельева утверждает, что ванвиздинская культура, судя по материалам с поселений, возникла в IV в., а наиболее ранние из известных могильников датируются временем не ранее VI в. н. э. (Савельева Э.А. 1971, с. 133, 1982, с. 21). Г.М. Буров наметил три этапа в становлении и развитии ванвиздинской культуры: ранний, относящийся к IV–V вв., средний — VI — первая половина VII в. и поздний — после этого времени (Буров Г.М., 1963а, с. 14). Отнесение памятников к различным этапам культуры было уточнено Н.Н. Чесноковой (Чеснокова Н.Н., 1983, с. 5). По ее мнению, к наиболее ранним памятникам относятся поселения Весляны I, Вис II (торфяник), Вис II (суходол), Лозым, Ягкодж. Вместе с тем отмечается, что все эти поселения, возникшие в раннее время, продолжали существовать и позднее.
Основными занятиями племен ванвиздинской культуры были охота и рыболовство. На поселениях и в могильниках найдены костяные и железные наконечники стрел от простого лука (табл. LVI, 19, 25–27), костяные наконечники дротиков, кинжалы, камни от пращей, а на поселении Вис II (торфяник) — обломки луков. На поселениях постоянно встречаются кремневые скребки, употреблявшиеся для соскребания мездры со шкуры животных (табл. LVI, 29, 35). По внешнему виду эти скребки заметно отличаются от скребков, которые были распространены на той же территории в позднегляденовское время. На поселениях и в могильниках обнаружено много железных черешковых ножей, в том числе довольно крупных, имеющих относительно плавный переход от черешка к лезвию при помощи скошенного и плохо выраженного уступа. Отметим и находки кинжалов с фигурными навершиями, носившихся в ножнах (табл. LVI, 17). Несомненно, на территории ванвиздинской культуры были распространены и топоры. Однако пока найден только один обломок лезвия топора, что не дает возможности восстановить вид этого орудия. На поселении Вис II (торфяник) были найдены деревянные рукояти железных топоров-кельтов.
Охота на диких животных играла существенную роль в жизни ванвиздинских племен. На поселении Шойнаты II собрано около 500 костей диких животных. На поселении Кузьмовын II среди остеологического материала были кости бобра, белки, зайца, северного оленя и выдры. При охоте широко употреблялись лыжи и, видимо, сани с собачьей упряжкой; части их были найдены на поселении Вис II (Буров Г.М., 1966, с. 155–162). Употребление лыж и саней предполагает существование в то время охотничьих и упряжных собак. Кости собак (типа лаек) изредка встречаются на поселениях.
На поселении Вис II (торфяники) обнаружены также многочисленные приспособления для ловли рыбы, в частности остатки загородки типа «закола», которыми перегораживались ручьи и небольшие речки, в основном в весеннее время при проходе рыбы на нерест. В отверстия этих заколов вставлялись верши и сетки. Найдены также обрывки сетей, преимущественно крупноячеистых, связанных из лубяных растений, видимо крапивы, деревянные поплавки от сетей и бредней, деревянные простые и составные рыболовные крючки, а также железные крючки. На одном из поселений найдена костяная игла для вязания и починки сетей (табл. LVI, 24).
Дискуссионен вопрос о роли скотоводства у племен ванвиздинской культуры. Возможно, в качестве домашнего животного использовался северный олень, но пока детали оленьей упряжки, которые могли бы подтвердить это, не найдены. Несомненно, домашним животным была собака — без нее невозможна охота, особенно в зимнее время, на пушных зверей. Кости свиньи встречены на поселении Ванвиздино в верхних горизонтах культурного слоя, однако отнесение их к ванвиздинской культуре пока только предположительно (Смирнов А.П., 1929а, с. 478). Косвенным свидетельством знакомства ванвиздинцев с коневодством является находка металлической подвески с изображением конька в Веслянском I могильнике (табл. LVI, 11). Кость коровы найдена на поселении Зеленец. Мнение о наличии скотоводства у ванвиздинцев в ряде статей отстаивал Л.П. Лашук, однако фактического материала в пользу этого приведено совсем мало (Лашук Л.П., 1959, с. 119–131).
На поселениях ванвиздинской культуры выявлены остатки железоделательного или кузнечного производства. Это многочисленные куски железного шлака, которые практически есть на любом ванвиздинском поселении. На стоянках находят и обломки довольно крупных горшков-тиглей, в которых, по-видимому на кострах, производилось восстановление железа из болотной руды. Обломки тиглей и шлаки найдены на поселениях Кузьмовын, Ягкодж I, Чудинты II, Озъяг II, Озъяг III, Ванвиздино, а также на поселениях Вис I и Вис II. Для восстановления железа из руды использовались глиняные горшки со стенками толщиной до полутора сантиметров и диаметром сосуда в 15–20 см. Они имеют пористую наружную поверхность, а изнутри ошлакованы. Видимо, в нижней части сосудов имелись отверстия для дутья, без которых процесс восстановления был бы затруднен. Для извлечения крицы горшки-тигли по окончании процесса восстановления железа разбивались. Значительная часть железа при этом оставалась в шлаках.
Следы бронзолитейного производства зафиксированы на поселениях Вис I, Вис II, Ванвиздино, Озъяг II, где найдены тигельки для плавки металла, а в погребении Веслянского I могильника обнаружен слиток бронзы в виде палочки. Сырье для изготовления бронзовых украшений, видимо, привозилось из области распространения харино-ломоватовской культуры, т. е. из Верхнего и Среднего Прикамья. Впрочем, бронзовые изделия с памятников ванвиздинской культуры не отличаются самобытностью; такие же предметы были распространены в виде готовых изделий (табл. LVI, 1, 10).
Среди домашних ремесел у ванвиздинского населения широкое распространение имела обработка шкур диких животных. Из меха шилась одежда. Как уже отмечалось, на поселениях найдено много кремневых скребков, сделанных на пластинах, которые употреблялись для удаления мездры, а в ванвиздинских погребениях — куски меховой одежды. На поселениях найдены железные шилья, использовавшиеся при пошиве одежды. Видимо, часть одежды у ванвиздинских племен имела покрой современной малицы. С VI в. приобретает широкое распространение и одежда, сшитая из тканей. На поселениях многочисленны находки глиняных пряслиц преимущественно лепешковидной формы, частью орнаментированных (табл. LVI, 31). В качестве нитей для пошива одежды употреблялись волос и сухожилия. Остатки нитей и веревочек из растительных волокон найдены на поселении Вис II (торфяник), многократны отпечатки веревочек из таких нитей на стенках ванвиздинской керамики. Представляется, что производство шерстяных тканей на территории ванвиздинской культуры не практиковалось. Их получали из области распространения харино-ломоватовской культуры, из Верхнего’ Прикамья.
Предметов вооружения на поселениях ванвиздинской культуры относительно немного. К ним можно, отчасти условно, отнести костяные и железные наконечники стрел. Железные наконечники со сравнительно широким пером, а костяные с пером треугольным или многогранным в сечении; те и другие — черешковые (табл. LVI, 19, 25–27). Впрочем, большинство из них, видимо, употреблялось для охоты. В Веслянском I могильнике в относительно богатом погребении найдены железный обоюдоострый меч и кольчуга. Меч южного происхождения. Кольчуга имела вид рубашки шириной около 90 см и длиной 110 см и была сплетена из круглопроволочных в сечении колечек диаметром 0,8–1,0 мм. В том же могильнике обнаружена рукоять крупного боевого ножа.
Характер поселений и облик материальной культуры говорят о том, что племена ванвиздинской культуры жили в условиях родо-племенного строя. На каждом поселении размещалось по нескольку семей, связанных родственными отношениями. С середины 1 тысячелетия н. э., видимо, выделяются группы более зажиточных семей, которые участвовали в пушной торговле с южными районами, взамен получая металлические украшения, качественные изделия из железа и предметы вооружения. На территории рассматриваемой культуры есть изделия, выполненные в пермском зверином стиле (табл. LVI, 5–9, 14, 15). Время распространения их конец VI–VII в., истоки зауральско-угорские.
По мнению Г.М. Бурова, ванвиздинская культура сформировалась в результате ассимиляции позднегляденовского финноязычного населения переселенцами-уграми из Западной Сибири. Это, как полагает исследователь, подтверждается преемственностью в некоторых формах позднегляденовской и ранневанвиздинской керамики и наличием на припечорских поселениях глиняной посуды, характерной для региона Нижней Оби, принадлежавшего древним уграм. Упомянутая керамика по одному из поселений названа бичевнической. Имея угорский характер, ванвиздинская культура, по Г.М. Бурову, генетически была слабо связана с последующей финно-пермской культурой перми вычегодской (Буров Г.М., 1967, с. 176–179; 1975, с. 306, 307).
С этой точкой зрения относительно путей сложения ванвиздинской культуры не согласилась Э.А. Савельева, показавшая, что эта культура наследует местные ананьинско-гляденовские традиции, в основном в керамическом производстве, и имеет уже в раннее время определенные параллели с ломоватовской культурой. Исследовательница высказала предположение, что ванвиздинская и ломоватовская культуры родственны и имеют единого предшественника в лице позднегляденовской культуры. Бичевнический же компонент в формировании ванвиздинской культуры особой роли не сыграл. Э.А. Савельева утверждает, что ванвиздинский, финно-пермский по структуре, компонент является основным в культуре перми вычегодской. Линия развития финно-пермского этноса, таким образом, не прерывалась в течение всего железного века. Следовательно, ванвиздинская культура на основной территории принадлежит древним коми (Савельева Э.А., 1971, с. 143, 144, 171; 1982, с. 22–27).
Несколько иной точки зрения по вопросу о сложении ванвиздинской культуры придерживается А.М. Мурыгин. Он считает, что эта культура усвоила местные аборигенные гляденовские традиции, на которые оказали воздействие переселившиеся сюда группы харино-ломоватовского (угроидного) населения. При этом имело место влияние и со стороны бичевнических и западносибирских этнокультурных компонентов (Мурыгин А.М., 1981, с. 86, 37). Памятники верхнего течения Печоры он исключает из области распространения ванвиздинской культуры, центром формирования ее считая среднее течение Вычегды и ее притоки.
Н.Н. Чеснокова отстаивает мысль о непосредственной связи ванвиздинской культуры с гляденовским и ананьинским субстратом. По ее мнению, при сложении этой культуры имело место воздействие нескольких культурных импульсов восточноевропейского происхождения, поступавших через Верхнее Поволжье и Прикамье. По представлению Н.Н. Чесноковой миграции же инокультурного населения при этом в ванвиздинской культуре не было. Вслед за другими исследователями она выделяет два региона ванвиздинской культуры — западный и восточный, различающиеся по керамике, типам поселений и кремневому инвентарю. Эта дифференциация, по ее мнению, объясняется разной этнической подосновой отдельных районов сложения культуры (Чеснокова Н.Н., 1983, с. 11–13).
Коми-зырянские племена IX–XI вв.
Археологическое изучение памятников IX–XV вв. коми-вычегодских или коми-зырянских племен начато в середине XIX в. С.Е. Мельниковым (Мельников С.Е., А-1852; 1856, с. 121–124). Результаты его разведок более полно изложены П.С. Савельевым (Савельев П.С., 1852, с. 164–167). С.Е. Мельниковым преимущественно были осмотрены и частично раскопаны несколько грунтовых могильников в Вотчинском, Помозинском и Троице-Печорском уездах; обследованы были также памятники близ погостов Усть-Сысольского, Княжпогостского и Шокшинского. Наибольший интерес представили небольшие раскопки Усть-Сысольского могильника с разнообразным, но относительно небольшим погребальным инвентарем.
С 1919 по 1928 г. памятники археологии коми-зырян обследовались и частично раскапывались А.С. Сидоровым. К 1928 г. в бассейне Вычегды было известно 16 городищ и 6 могильников IX–XIV вв. (Сидоров А.С., А-1928; 1954, с. 69–82).
В 1923 и 1924 гг. небольшие раскопки и крупные разведки по Вычегде проведены А. Греном (Грен А.Н., А-1924). Шурфовалось позднесредневековое городище Карыбъыв, частично раскапывались могильники Бор и Джибъяг. Результаты этих работ долгое время оставались неопубликованными.
В 1925 г. на территории республики Коми вела работы археологическая экспедиция под руководством А.П. Смирнова. Ею были продолжены раскопки на городище Карыбъыв и начаты раскопки на грунтовых могильниках Клянышласта и Гидсайяг (Смирнов А.П., 1938а, с. 129–168; 1952, с. 206–208). Сравнительно небольшие полевые работы в Повычегодье провел П.Д. Степанов, которым открыты четыре городища вымской культуры — Шокшинское, Ватчинское и два Ибских, расположенные в долине Сысолы. Эти памятники относятся ко времени не ранее XV в.
Большие работы по изучению вымской культуры проведены в послевоенные годы. В 1956 г. Г.М. Буров исследовал несколько погребений могильника Клянышласта и провел еще раз раскопки на Карыбъывском городище (Буров Г.М., 1965, с. 81–86). Им же в последующие годы были проведены работы по выявлению новых поселений вымской культуры, в частности селищ, до того времени мало известных.
Регулярное изучение археологических памятников перми вычегодской проводится, начиная с 1961 г., Э.А. Савельевой. Ею раскопано 11 могильников IX–XV вв. (Кичилькосьский, Веслянский II, Ветьюский, Ыджыдъельский, Жигановский, Вадъягский, Кокпомъягский, Петкойский, Часадорский, Лялинский) и исследовалось Жигановское поселение. Некоторые из могильников были исследованы полностью, другие — частично. В общей сложности Э.А. Савельевой вскрыто 193 погребения, а на Жигановском поселении раскопана площадь около 250 кв. м (Савельева Э.А., 1962б, с. 155–175; 1964, с. 1; 1967а, с. 150; 1967в, с. 83–87; 1971, с. 28–74; Савельева Э.А., Канивец В.И., 1965, с. 158). В 1965 и 1966 гг. Э.А. Савельева вела значительные исследования в Ленском р-не Архангельской обл. и Удорском р-не Коми АССР, раскапывала также могильник у с. Вильгорт на р. Вашка и Ленский могильник на Нижней Вычегде. К началу 70-х годов разными исследователями были проведены раскопки 366 погребений на 21 могильнике вымской культуры. Относительно небольшие работы велись и на восьми городищах (Савельева Э.А., 1971).
В последующие годы исследовались преимущественно могильники. В 1974 г. Э.А. Савельевой раскопано 15 погребений XII–XIII вв. на Веслянском II могильнике (Савельева Э.А., 1976а, с. 38). В 1967 и 1977 гг. той же исследовательницей вскрыто 139 погребений на Ыджыдъельском могильнике XII–XIV вв., рядом с которым было выявлено и обследовано одновременное ему городище (Савельева Э.А., 1978, с. 34). В те же годы К.С. Королевым велись раскопки могильников X–XI вв. Шойнаты I и II (Королев К.С., 1978, с. 16; 1979б, с. 12).
В 1978 г. начаты полевые исследования Лозымского поселения, расположенного на берегу Сысолы (Савельева Э.А., Чеснокова Н.Н., 1979, с. 36, 37) и завершены исследования Ыджыдъельского могильника, на котором в общей сложности раскопано 215 погребений. Получен важный материал для суждения о планировке этого памятника (Савельева Э.А., Истомина Т.В., Семенов В.А., 1979, с. 36). В 1979 г. велись интенсивные исследования могильника Шойнаты III у пос. Сторожевск, могильника Пезмук в Корткеросском р-не, еще 74 погребения открыты в Кичилькосьском I могильнике (Королев К.С., 1980, с. 12; Савельева Э.А., 1980, с. 29, 30).
К настоящему времени область расселения коми-зырянских племен в археологическом отношении изучена довольно подробно. Особенно это касается могильников. В общей сложности раскопано 1170 погребений (Истомина Т.В., 1983). Недостаточно изученными остаются места поселений — городища и селища, особенно в верхнем течении Мезени и на Сысоле, где они исследованы фрагментарно и на небольших площадях.
Культура древних коми-зырян (IX–XI вв.) именуется вымской по реке Вымь, на которой расположена основная масса памятников (карта 25). Кроме того, памятники этой культуры в значительном числе есть в верхнем течении Вычегды и по ее притокам, а отдельные поселения и могильники расположены по рекам Сысоле, Вашке и Мезени.
Карта 25. Распространение основных памятников вымской культуры.
а — городище; б — могильники.
1 — Кедвавымский; 2 — Ошмосьский; 3 — Кичилькосьский; 4 — Евдинское: 5 — Веслянский II; 6 — Ветьюский; 7 — Ыджыдъельский; 8 — Жигановское; 9 — Жигановский; 10 — Вадъягский; 11 — Важкарское; 12 — Карувшорское; 13 — Кокпомъягский; 11 — Петкойский; 15 — Гидсайягский; 16 — Княжпогостское; 17 — Часадорский; 18 — Лялинский; 19-Усть-Сысольский; 20 — Карыбъывское; 21 — Джибъягский; 22 — Кляныш-ласта; 23 — Червинский; 24 — Тохтинский; 25 — Ленский; 26 — Кардорское; 27 — Вильгортский; 28 — Чернутьевский.
В результате предварительного изучения памятников вымской культуры они подразделены на две хронологические группы: IX–XI вв. и XII–XIV вв. Разделение основано на своеобразии раннего и позднего периодов, проявляющемся особенно четко в погребальной обрядности, в составе инвентаря и в керамических комплексах.
Остатками поселений вымской культуры являются городища и селища. Последних известно относительно немного, и они практически еще не исследовались. Замечено, что некоторые из них расположены на территории поселений предшествующей по времени ванвиздинской культуры. Вместе с тем не исключено, что после специально поставленных разведок число селищ вымской культуры со временем окажется значительным, однако и сейчас ясно, что они были основным видом поселений этой культуры. Городищ вымской культуры известно только девять. Выявленные к настоящему времени городища расположены на мысах по берегам рек, при впадении в них ручьев. Высота площадок над уровнем воды в реке в среднем составляет 10–15 м. Городища заметно различаются между собой по площади. Известны небольшие, площадью в 300 кв. м, средних размеров, с площадкой в 900-1700 кв. м, и несколько крупных, площадью в 1700–2500 кв. м. Видимо, население в то время жило относительно небольшими по численности коллективами. Система укреплений городищ была кольцевой и состояла из вала и рва с напольной стороны. Высота валов небольшая — не более 1–2 м. Имеются городища с двумя и тремя рядами валов. Конструкция укреплений городищ изучена раскопками пока слабо, однако на Чабаровском городище (Вилегодский р-н Архангельской обл.) удалось установить, что внутри земляной насыпи вала были остатки деревянных срубов. Автор раскопок Э.А. Савельева предполагает, что они сходны с внутривальными срубами древнерусских городищ домонгольского времени. Однако, судя по полевой документации, они были невысоки и представляли собой, скорее, венцы бревен, положенных в основание вала для того, чтобы он не расползался от времени. Эти срубы не были связаны с частоколом, который шел по гребню вала и периметру площадки городища. При раскопках Чабаровского городища установлено, что система укреплений сооружена при основании поселения. На площадках городищ вымской культуры прослеживается культурный слой, как правило, небольшой мощности — не более 0,5 м. Есть среди городищ и поселения без культурного слоя, которые исследователи считают святилищами или убежищами на случай опасности.
На площадке Чабаровского городища раскопками раскрыта серия наземных, видимо бревенчатых, построек, устраиваемых на специально подготовленной площадке, иногда глинобитной. Жилища имели прямоугольную форму и площадь около 20–30 кв. м. У части домов прослежены остатки полов из деревянных плах, положенных на землю. Посредине жилища находился очаг, устроенный из глины на невысоком опечке, видимо обложенном по периметру деревом. В плане опечки и очаги были подпрямоугольными. Размеры очагов 1,3×1,3 м. В жилищах рядом с очагами постоянно встречаются хозяйственные ямы площадью от 1–2 до 8–9 кв. м и глубиной 0,8–2 м. Видимо, часть из них имела стенки, обложенные вертикально поставленными тесинами, и сверху закрывалась деревянной крышкой. Одна из построек на городище оказалась двухкамерной; одна из камер была жилой, а вторая использовалась как кузница (здесь обнаружено глинобитное основание кузнечного горна и некоторое количество кузнечного шлака). Границы этой постройки хорошо прослеживались по отпечаткам нижнего венца сруба.
На городище выявлено пять жилых построек и несколько хозяйственных сооружений как срубной, так и столбовой конструкции. Около жилищ находились остатки летних очагов, по контуру обложенных камнями или устроенных на каменных основаниях. Некоторые очаги были и на глиняных «подушках». Под основанием очага одного из жилищ открыта яма, в которой оказались кости жертвенного животного — собаки. Если на раннем этапе существования вымской культуры в жилищах были только открытые очаги, то начиная с XII в. появляются глинобитные печи. Впрочем, и в XIII, и в XIV в. в жилищах довольно часто встречаются и ранее бытовавшие открытые очаги. Чабаровское городище по находкам датируется XII–XIV вв. (Савельева Э.А., Малышев Н.П., 1977, с. 69–71).
Жилые бревенчатые постройки исследованы также на Карыбъывском городище. В них имелись открытые очаги, в основании которых были глиняные «подушки», оконтуренные низкими деревянными срубами. Размеры одного из очагов 2,4×1,3 м, а другого — 4×1,2 м. Видимо, такого же типа жилые постройки были и на селищах. Они пока не раскопаны.
Благодаря интенсивным раскопкам, особенно последних лет, археологи имеют довольно полное представление о погребальном обряде коми-зырянских племен в IX–XV вв. Могильники, как правило, находились рядом с поселениями, в 20-150 м от них, на возвышенных берегах рек, высоких дюнах. Исследователями замечено, что большая часть могильников связана с наиболее крупными поселениями; при небольших поселениях могильники пока неизвестны. Значительная часть могил видна на поверхности (табл. LVII, 1), что облегчает выявление памятников. Это небольшие углубления. Очевидно, никаких насыпей над могилами не сооружалось, и они засыпались вровень с поверхностью. Могильники вымской культуры, как правило, крупные, каждый насчитывает по нескольку сот погребений, свидетельствуя, что население в то время жило постоянно в одних и тех же местах. К ранневымским относятся могильники: Усть-Сысольский, Кичилькосьский, Кедвавымский, Джибъягский, Клянышластский, Ошмосьский. В последнем, кроме ранних, есть и поздние погребения. Датировки установлены преимущественно по погребальному инвентарю, относительно обильному. Самым крупным, видимо, был Кичилькосьский могильник, в котором с поверхности было насчитано около 230 погребений.
Все погребения в ранневымских могильниках одиночные. Могильные ямы имеют длину 1,8–2,8 м, ширину около 0,8–0,9 м при глубине в 0,5–1,1 м. Очень редко встречаются ямы большей глубины, что обычно не связывается с имущественным положением погребенных. Инвентарь погребений в них такой же, как и в неглубоких могилах. Дно могил плоское, а стенки отвесные. Погребения совершались по двум обрядам — трупоположения и трупосожжения (большая часть из них — на стороне). Трупоположения обычно ориентированы головами на север с разными отклонениями. Таких погребений около половины в могильниках. Умершие клались в могилы на спину, видимо, в парадной или лучшей одежде, обычно с вытянутыми вдоль корпуса руками. Мужские погребения сопровождались предметами вооружения, орудиями труда и бытовыми вещами. При женских захоронениях обычны украшения и металлические детали костюма, лежащие в тех местах, где они носились при жизни. Изредка в них обнаруживаются так называемые жертвенные комплексы, состоящие из украшений (Истомина Т.В., 1982, с. 83). Думается, что на самом деле это были не жертвенные комплексы, а вторые наборы украшений, принадлежавшие умершей. Такие комплексы найдены, в частности, в могильниках Кичилькосьском (Савельева Э.А., 1973б, с. 63–98), Ыджыдъельском, Лоемском и некоторых других и, как удалось проследить, свойственны погребениям с обильным инвентарем. Находят их и в межмогильных пространствах; в некоторых случаях они были положены в берестяные коробочки.
Погребенные в могильных ямах нередко перекрывались лубом или завертывались в бересту; иногда под ними прослеживается подстилка из дерева. В погребальном культе, видимо, значительная роль отводилась огню — в заполнении ям встречается много угля, есть зольные прослойки, зафиксирована в ряде случаев прокаленность дна и стенок могилы, отмечены остатки кострищ на межмогильных участках. Крайне редко трупоположения встречаются в могильных ямах несколько усложненной конструкции. В дне их выкапывались одна-три ямки конусовидной формы или одна более глубокая в центре. Особый вариант представляют погребения со столбовыми ямами по углам, а иногда и в центре могильной ямы (Ленский могильник). На относительно полно раскопанных могильниках ямы усложненной конструкции, как правило, сконцентрированы были в одном месте (Кичилькосьский, Жигановский, Кокпомъягский). Примерно в 7 % погребений с трупоположениями на дне могил прослежены остатки деревянных, очевидно одновенцовых, срубов. Вероятно, они имели и дно берестяное или дощатое и перекрывались тоже берестой. Все срубы несколько обожжены с внутренней стороны. На Жигановском и Кокпомъягском могильниках захоронения в срубах сосредоточены в одной их части. Особый тип внутримогильных сооружений отмечен в Ленском могильнике. В ряде погребений там выявлены сооружения типа домовин или деревянных помостов, установленных на столбах.
При захоронении по обряду кремации кальцинированные кости как правило беспорядочно ссыпались в яму вместе с остатками погребального костра. Сожжение умерших обычно совершалось на стороне. В двух погребениях Ленского могильника зафиксирована кремация в могильных ямах, где кальцинированные кости лежали на дне сплошным слоем. В погребениях по обряду трупосожжения тоже встречается погребальный инвентарь — вещи обычно разбросаны на разной глубине могильной ямы. Очевидно, умерший при сожжении тоже был одет в парадный костюм с множеством бронзовых украшений. Крайне редко в вымских могильниках встречается обряд частичной кремации, когда в могильных ямах простой формы находились как кальцинированные, так и несожженные кости. Представляется, что это получалось при некачественном сожжении. Интересно, что череп при этом обряде либо кремировался отдельно, либо предварительно отчленялся и тогда не был тронут огнем. Известно несколько случаев расчлененного трупоположения, когда кости находились не в анатомическом порядке. В погребениях этого типа часто фиксируется отчленение черепа. Примерно в 10 % случаев способ захоронения установить не удалось — костный материал в могильных ямах отсутствует. В большинстве это трупоположения, но кости умерших полностью истлели. Не исключено наличие среди этих погребений кенотафов.
При раскопках только по погребальному инвентарю можно отличить мужские погребения от женских. Для мужских погребений характерны орудия труда, предметы вооружения, отдельные бытовые вещи. В женских же могилах наиболее обычными видами украшений являются бусы, бубенчики, пронизки, редко находились орудия труда (их обычно немного). При мужских погребениях тоже бывают женские украшения, но они положены рядом с умершим, в коробочке или туесе. Гораздо сложнее определить пол погребенных в могилах с сожжениями, где сопровождающий инвентарь нередко попорчен огнем и, как правило, невелик по ассортименту.
Могильные ямы располагались рядами, вдоль течения реки. Наиболее старые могилы находились ближе к речному обрыву, к воде. Так, в Кичилькосьском могильнике прослежено 13 рядов погребений, идущих в направлении с запада на восток.
Т.В. Истомина, занимавшаяся специально исследованием могильников вымской культуры, разделила их на несколько территориальных групп. Наиболее крупной, состоящей из 14 могильников, является, по ее мнению, вымская; к средневычегодской было отнесено четыре могильника, к нижневычегодской — пять; два могильника образуют удорскую группу. Вслед за Э.А. Савельевой, Т.В. Истомина выделяет два могильника по р. Лузе, отличающиеся от остальных своеобразным погребальным обрядом и инвентарем. Они справедливо считаются принадлежащими лузской пермце, известной по письменным источникам XVI в. (Истомина Т.В., 1983). Т.В. Истомина, в отличие от других исследователей, по материалам могильников разделяет вымскую культуру не на два хронологических этапа, а на три: ранний (X–XI вв.), переходный (XI–XII вв.) и поздний (XII–XIV вв.). К числу самых ранних могильников относится Усть-Сысольский, на котором С.Е. Мельниковым были исследованы пока только два погребения. К переходному периоду, по ее мнению, принадлежат Кедвавымский, Лялинский и Клянышластский, а к XII–XIV вв. — основная масса исследованных могильников (Кичилькосьский, Ветью, Часадорский, Ленский, Гидсайяг, Кокпомъягский, Вильгортский и некоторые другие).
На крупных и хорошо исследованных могильниках обычны захоронения разных этапов вымской культуры. Так, X–XII вв. датируются погребения Ошмосьского, Петкойского, Пезмогского могильников и могильников Шойнаты II и Шойнаты III, а XI–XIV вв. — захоронения на Ыджыдъельском, Вадъягском, Веслянском II и Жигановском могильниках. В тех могильниках, в которых представлены обряды трупоположения и трупосожжения, погребения обоих типов располагаются без видимого порядка, вперемежку. Нам представляется, что обряд трупосожжения в этих могильниках практиковался зимой, когда умерший сжигался сразу после смерти, а пепел его только весной захоранивался в землю. На поздних этапах вымской культуры трупоположения становятся основным погребальным обрядом. Для этого времени характерно положение умершего в относительно большой яме (до 2,4×1×0,4–0,7 м). Большее число поздних могил по сравнению с ранними ориентировано в меридиональном направлении. Исключение пока составляет только один Ыджыдъельский могильник, в котором могилы с сожжением ориентированы широтно. В могильниках позднего этапа продолжают сохраняться ряды погребений, но вместе с тем появляются группы могил, обособленные от других, что некоторыми исследователями объясняется захоронением там умерших с соседних поселений.
Найденный на поселениях и в могильниках инвентарь говорит о том, что коми-зырянские племена в IX–XIV вв. в основном занимались охотой и рыболовством. При раскопках найдено много наконечников стрел (табл. LVIII, 19, 20, 23, 26, 27), преимущественно железных, в основном охотничьих. Все они черешковые и имеют уплощенное широкое перо. У ранних образцов стрел плавный переход от пера к черешку, у поздних (XII–XIV вв.) на месте перехода пера в черешок имеется воротничок. Среди железных наконечников стрел и дротиков имеются экземпляры, которые использовались при охоте на крупных копытных животных и медведя. При охоте широко применялись также различные ловушки, западни, давилки. Их детали в виде шипастых стержней были найдены в Ленском могильнике. Костяные наконечники стрел, использовавшиеся племенами ванвиздинской культуры, в вымских памятниках почти отсутствуют. Это свидетельствует о высоком уровне развития железоделательного и кузнечного производств вымских племен. Среди объектов охоты наиболее важными были крупные копытные — лось и северный олень, а также медведь. Заметную роль играла и охота на пушного зверя — соболя, белку, выдру, бобра, песца, куницу. Вывоз пушнины с этой территории через Волжскую Болгарию зафиксирован источниками.
На поселениях и в могильниках постоянно встречаются многозубые железные остроги, крупные рыболовные железные крючки (табл. LVII, 3; LVIII, 30), поплавки и грузила от сетей. Как и в более раннее время, основной лов рыбы проводился весной, когда она шла на нерест. Мелкие реки перегораживались «заколами», в отверстия которых вставлялись верши и сетки. Практиковалась гарпунная ловля рыбы, в том числе и лучение. Топоры и железные тесла (табл. LVIII, 22, 34, 39), часто находимые на поселениях, говорят о распространении деревянных лодок-долбленок. Письменные источники сообщают о лыжах, которыми пользовались при зимней охоте (Конаков Н.Д., 1983, с. 64–69). Пушная охота, и в особенности в зимнюю пору, невозможна была без охотничьей собаки. Кости собак (типа лайки) также встречены на территории вымских поселений.
Несомненно, важную роль в хозяйствовании племен вымской культуры играло и скотоводство. В составе стада были лошадь, корова, овцы. Среди остеологического материала поселений на первом месте стоят кости лошади. Лошадь употреблялась как транспортное животное (для волокуш) и для верховой езды. В погребениях и на поселениях найдены кольчатые двусоставные удила (табл. LVIII, 32) и другие предметы конской упряжи, например, уздечки. Отмечается, что массовое распространение удил в этом районе начинается с XII в. Они, в частности, обнаружены на Карыбъывском и Чабаровском городищах. Лошадь также была и мясным животным. Среди находимых костей лошади много дробленых, разбитых для извлечения костного мозга.
Что касается земледелия, то оно у коми-зырянских племен играло, видимо, незначительную роль и получило некоторое распространение не ранее XII в. Из орудий обработки земли можно отметить находки на Карыбъывском городище сошника (табл. LVIII, 33) от сохи, которая, видимо, использовалась при обработке старопахотных земель при подсечном земледелии. Скорее всего, к XIV в. относится наральник от тяжелого плуга, найденный в урочище Кузластасей близ Кичилькосьского могильника. Типологически он близок наральникам родановской культуры. Находки наральников на территории вымской культуры единичны, но они указывают на то, что среди коми-зырян было известно земледелие на старопахотных землях, и на появление переложной системы земледелия. При раскопках поселений найдены серпы, которые употреблялись для жатвы злаковых. Ручные жернова встречаются в Повычегодье редко; наиболее ранние из известных датируются временем не ранее XIV в. Наряду со злаковыми культурами, преимущественно пшеницей и ячменем, вымские племена выращивали и коноплю.
У коми-зырянских племен в IX–XI вв. и, особенно, в XII–XIV вв. были развиты и различные ремесла, связанные с обработкой дерева. Развитой инструментарий этого ремесла — топоры, долота, скобели, молотки, ложкари и др. (табл. LVII, 4, 26) — свидетельствует, что дерево употреблялось весьма широко — при сооружении жилищ, систем укреплений на городищах, при изготовлении лодок и лыж, сотен других предметов. Несомненно, важную роль играли вырезанные из дерева посуда, различные вещи бытового, хозяйственного и промыслового назначения.
Коми-зырянские племена хорошо были знакомы с процессом выплавки железа из болотных руд. Представляется, что процесс получения криц шел за пределами территории поселений. Остатки железоделательного производства пока не засвидетельствованы. Высокого уровня достигло и кузнечное дело. В культурном слое постоянны находки кузнечных шлаков, есть и находки небольших криц. Так, несколько криц найдено в одном из погребений Кичилькосьского могильника. Видимо, это погребение древнего металлурга или кузнеца. Ассортимент железных изделий вымских кузнецов насчитывает не менее 80 видов предметов вооружения и труда, конского снаряжения и бытового инвентаря.
На поселениях открыты и остатки медеплавильного производства. Из цветных металлов изготовлялись разные изделия, преимущественно украшения. В Повычегодье нет месторождений меди, серебра, олова. Эти металлы получали в обмен на мех из областей Волжской Болгарии, а с XII–XIII вв. — из западных областей. В основном на городищах, но нередко и в могильниках встречаются тигли и льячки (табл. LVIII, 24). Найдены и фрагментированные литейные формы из камня и глины. Среди украшений из бронзы в IX–X вв. преобладают, видимо, изделия, сделанные по местным и прикамским образцам. С XII в. известны большие серии изделий, изготовленных по западным образцам — финно-угорским и древнерусским (табл. LVII, 7, 11, 13, 18, 19, 22, 23). Изготовление украшений из цветных металлов, в отличие от железоделательного и кузнечного производств, было преимущественно женским ремеслом. Вместе с тем представляется, что ковкой меди и изготовлением из кованой меди изделий занимались местные кузнецы. Они делали обкладки ножен мечей и ножей, клепаные котелки (табл. LVII, 8; LVIII, 37), накладные бляшки поясов.
На всех поселениях широкое развитие получили обработка кожи, выделка шкур. При раскопках найдены металлические и костяные скребла и скобели для удаления мездры. Многочисленны находки железных шильев с рукоятями специфической треугольной формы (табл. LVIII, 21), известны игольники, в которых хранились иглы, и сами иглы. Довольно многочисленны и различные кожаные и меховые изделия — пояса, наконечники ножен ножей и мечей, обтянутые кожей, сумки, кошели, обрывки кожаной и меховой одежды.
У племен вымской культуры на относительно высоком уровне стояла и техника изготовления тканей. Они делались из растительных волокон, преимущественно конопли и крапивы, а также из шерсти животных. При раскопках найдены пружинные ножницы для стрижки овец, наиболее ранние образцы которых относятся к XII в. (табл. LVIII, 35). Весьма много каменных, костяных и роговых пряслиц разных форм (табл. LVIII, 36). Начиная с XII в. появляются и пряслица из розового овручского шифера, привозимые с территории Древней Руси. Нет сомнения в том, что в то время в области распространения вымской культуры был известен горизонтальный ткацкий станок обычного восточноевропейского типа.
Железный проушной топор так называемого камского типа (табл. LVIII, 39), широко известный в вымских древностях, имел универсальное назначение. Он употреблялся для обработки дерева при строительных работах, в подсечном земледелии, на охоте. Подобного вида топоры широко распространены и в области родановской культуры. Они имеют сравнительно широкое лезвие и перехват между ним и обухом. С XII в. у топоров этого типа в Прикамье и Повычегодье появляются щековицы. Судя по могильным находкам, топоры носились мужчинами на поясе и были прикреплены к нему специальными скобками (табл. LVIII, 25). Скобки неоднократно встречены в мужских погребениях. При выходах на охоту топоры крепились за спиной. Видимо, тогда же, с XII в., у коми-зырян появляется и специфическая промысловая одежда в виде кожаной накидки с капюшоном, которая была распространена на этой территории и гораздо позднее. Преимущественно в могильниках найдены и обломки скобелей с прямыми и дугообразными лезвиями, долотовидные орудия и большое количество ножей, в том числе и крупных. Все ножи в это время черешковые, со стальными наварными или цементированными лезвиями. Орудиями обработки дерева были и найденные при раскопках ложкорезы (табл. LVII, 4), часть из которых обычного типа, а другие изготовлены из поломанных ножей. При раскопках встретились и деревянные ложки (табл. LVII, 14). Из дерева делали многочисленные образцы посуды, в том числе ковши и чаши. Металлические оковки чаш и другой посуды найдены на поселениях и в могильниках.
Предметы вооружения коми-зырян мало отличимы от предметов охоты. Это те же железные наконечники стрел, копья (табл. LVIII, 19, 20, 26, 27, 31), рогатины. Примерно с X–XI вв. на территории Повычегодья известен и сложный лук. Найдены накладки от таких луков. Среди наконечников стрел (все они черешковые) есть бронебойные с пером шиловидной формы и с пером ромбического сечения. Такое вооружение предполагает существование кольчуг и иного оборонительного доспеха, хотя при раскопках они пока не обнаружены. Боевые ножи сходны с охотничьими и отличаются от бытовых сравнительно крупными размерами. Они носились на поясе в кожаных ножнах, окованных бронзовыми пластинками (табл. LVII, 8). Находки мечей на памятниках вымской культуры редки; очевидно, они исключались из погребального инвентаря из-за своей большой ценности.
Керамическое производство у коми-зырян в X–XIV вв. находилось на уровне домашнего ремесла. Ныне оно изучено довольно хорошо. Ассортимент сосудов (табл. LVIII, 38, 42, 43) хорошо развит и выразителен. Все керамические сосуды раннего этапа вымской культуры изготовлены от руки и обожжены на костре. Техника лепки обычная — ленточная и спиральная; сосуды малых размеров вылеплены из одного куска глины. В тесте имеется примесь дресвы, растительных волокон, иногда толченой раковины. В раннее время (IX–XI вв.) были распространены горшки с округлым туловом, короткой шейкой и слегка отогнутым наружу краем. Дно сосудов округлое, но нередко и округло-уплощенное. Среди этих сосудов есть крупные, с диаметром тулова до 30 см. Во вторую группу входят горшки тоже с округлыми туловом и днищем, но прямой шейкой; диаметр их венчика менее диаметра тулова, а высота обычно меньше максимального диаметра (наиболее распространенный диаметр 15–20 см). Третью группу составляют сосуды с округлым дном и прямым венчиком при диаметре равном высоте сосуда. Разновидностью их были горшки со слегка суженным горлом. Сосуды всех этих типов в большинстве случаев орнаментированы отпечатками гребенчатого штампа, которые образуют горизонтальные узоры в виде «елочки», уголков и др. Часто в комбинации с поясками отпечатков гребенчатого штампа выступают штампы и других видов (круглые с крестообразным узором, кольчатые с зазубренным краем), тоже собранные в горизонтальные полосы. Поверхность неорнаментированных сосудов тщательно затерта травой и по возможности заглажена. В керамической коллекции также сравнительно немногочисленны сосуды, в верхней части тулова которых размещается орнамент из собранных в фестоны отпечатков гребенчатого штампа. У некоторых сосудов отпечатки гребенчатого штампа нанесены по срезу венчика. Следует отметить, что обитатели каждого из поселений вымской культуры имели свои излюбленные виды орнаментации для серий сосудов, которые изготовлялись на этом поселении. Можно думать, что узоры на сосудах носили не только декоративный характер, но служили для опознания сосудов их владельцами, а ряд комбинаций орнамента был тамгообразным.
На поздних этапах, начиная с XII в., распространены были сосуды тех же форм и размеров, но менее пышно орнаментированные. Орнаментальные полосы становятся более узкими, многие сосуды совсем не украшались.
В погребениях и на поселениях вымской культуры обнаружены и серии миниатюрных сосудов. Среди них есть как круглодонные, так и плоскодонные. Если крупные сосуды служили для хранения запасов, варки пищи и принятия ее, то, как представляется, миниатюрные сосуды имели преимущественно производственное назначение. Они редко орнаментировались.
С XII в. начинается проникновение на территорию расселения коми-зырянских племен и круговой керамики древнерусского облика, и именно тех разновидностей ее, которые были характерны для северных областей Руси (табл. LVII, 2). Она изготовлена техникой спирального налепа и подправлена на ручном круге. Горшки украшены обычными линейным и волнистым орнаментами. Основная часть этой керамики изготовлена местными ремесленниками на основе привозных образцов, поступавших несомненно из Новгородской земли вместе со славянским или славянизированным населением. Древнерусские сосуды обнаружены не только при раскопках поселений, но и в составе могильных инвентарей. Однако собственно славянских погребений в вымских могильниках XII–XIII вв. пока не встречено. Видимо, славянское население, проникавшее сюда, растворялось в местной среде.
В могилах XII в. и более поздних столетий известна и металлическая посуда. Это бронзовые котелки с уплощенным дном, коротким отогнутым наружу краем и железной ручкой (табл. LVIII, 37). Есть такие же котелки цилиндрической формы с прямым краем. В частности, они найдены в мужских захоронениях Кичилькосьского I могильника. На этом кладбище встречены и остатки берестяных туесков цилиндрической формы или туесков в виде коробок, которые использовались здесь для жертвенных комплексов.
Среди бытового инвентаря вымской культуры с XI в. распространяются кресала овальной и калачевидной форм (табл. LVIII, 40, 41). В XII в. наряду с ними появляются и пластинчатые кресала с щелевидной прорезью. Такие кресала — довольно частая находка в мужских погребениях разных могильников. Нередки находки, обычно на поселениях, и цилиндрических замков древнерусских типов, наиболее ранние образцы которых здесь датируются второй половиной XI в. В XIV в. они заменяются сничными замками тоже, видимо, новгородского производства.
Остатки одежды IX–XIII вв., найденные в могильниках, пока крайне немногочисленны. При исследовании Кичилькосьского II могильника обнаружены фрагменты шерстяной и меховой одежды. В погребении 13 оказались рубаха, платье и шуба. Шуба — традиционный вид одежды народа коми. Она шилась из овчины или собачьего меха и сверху покрывалась тканью. В северных районах Коми АССР была распространена также меховая одежда типа малицы (мехом внутрь), которая шилась из собачьих или оленьих шкур. Это глухая одежда прямого покроя с капюшоном и пришитыми рукавицами. В одной из могил Кичилькосьского могильника найдены остатки оленьего меха от одежды погребенного. Рубаха и верхняя одежда подпоясывались ремнями, нередко украшавшимися металлическими накладками, как литыми, так и пластинчатыми. Остатки кожаных ремней попадались в разных могильниках, как и остатки шерстяных тканей прямого и саржевого переплетения, окрашенных в зеленый и бордовый цвета. Есть остатки тканей растительного происхождения, конопляных и льняных, датируемых XIII–XIV вв.
Коми-зыряне носили кожаную обувь типа постол или сапожки с мягкой подошвой, с относительно высокими голенищами, которые стягивались на щиколотках ремешками. В женских погребениях найдены бронзовые шумящие привески, обычно с умбоновидной формы щитками, служившие украшениями обуви (табл. LVIII, 12). Они привязывались к ремню на щиколотках. Были распространены и лапти, как кожаные, так и лыковые. На поселениях и в могильниках встречены кочедыки, обычно костяные, использовавшиеся для их плетения.
Исследователи вымской культуры предполагают, что женщины носили головной убор в виде широкого обруча из бересты, обтянутого материей, с закрытым верхом, от которого сзади спускался кусок материи, прикрывавший шею. К околышку убора пришивались различные металлические украшения или нашивались бусы (табл. LVIII, 9, 11). Мужской головной убор — шапка, сшитая из грубого сукна.
Украшения в женских погребениях вымской культуры, особенно на ее ранних этапах (IX–XI вв.), многочисленны. К головным украшениям относятся бронзовые нашивные бляшки нескольких типов, среди которых довольно часты бляшки крестообразной формы (Часадорский, Гидсайягский, Жигановский, Ыджыдъсльский могильники) (табл. LVIII, 11). Они нашивались также и на другие части одежды. К женскому головному убору и вискам крепились височные украшения нескольких типов (табл. LVIII, 3, 4, 7). Наиболее распространенными были первоначально перстнеобразные проволочные кольца, нередки и однобусинные височные кольца без замка, со сходящимися концами. На завершающей стадии существования вымской культуры широко бытовали трехбусинные височные кольца с сильно профилированными металлическими бусами, украшенными сканью и зернью. Такого типа украшения были распространены и на Верхней Каме, и в низовьях Оби. К головному убору на кожаных шнурах подвешивались бронзовые пронизки, сами шнуры украшались металлическими пронизками и бусами. Такие же шнуры крепились у пояса и на груди.
Шейные ожерелья состояли из стеклянных и каменных бус в комбинациях с различными подвесками, преимущественно монетовидной формы, а иногда и монетами-подвесками. Особенно богатые ожерелья были найдены в погребениях IX–XI вв. Большая часть бус из погребений привозные, изготовленные в южных и западных областях (Герасимова Л.В., 1982, с. 88–105). В одном из погребений Кичилькосьского могильника на шее погребенной расчищена плетеная серебряная цепь с напускными зернеными бусинами по концам. В середине цепь имела покрытую зернью пластинку с каменной цветной вставкой. Этот предмет привезен в Повычегодье и, видимо, изготовлен в Волжской Болгарии (табл. LVII, 25).
В составе женского костюма как украшения использовались и арочные привески специфической формы, характерные для этого района и украшенные шумящими подвесками (табл. LVIII, 6). Они, видимо, носились на груди. Это украшение — продукция местных мастеров. Женский костюм украшался также бубенчиками со щелевидными и крестовидными прорезями; часть их служила пуговицами, другие собирались в кисти (табл. LVII, 20, 21; LVIII, 18). Массовое распространение этого украшения наблюдается с середины XI в.
Довольно редки в женских погребениях браслеты проволочные, плетеные и пластинчатые с сомкнутыми концами, украшенные на концах каменными и стеклянными вставками (табл. LVII, 7; LVIII, 15). На пальцах рук женщины носили перстни (табл. LVII, 22, 23; LVIII, 17). Среди них наиболее распространенными были рубчатые и щетковые; есть щитки с узором в виде плетенки. Начиная с XII в. значительная часть украшений костюма коми-зырянок сходна с древнерусскими. Очевидно, значительная часть их изготавливалась в Новгородской земле и привозилась торговцами (табл. LVII, 9, 13, 18). Об относительно оживленных связях жителей этого района с новгородцами говорят найденные здесь бусы европейских типов, а также пока еще немногочисленные находки западноевропейских монет XI–XII вв. Торговые связи в этом направлении предопределялись транспортной магистралью — реками Вычегдой и Сухоной.
Типы поселений и жилищ, погребальные комплексы и бытовой инвентарь свидетельствуют о том, что носители вымской культуры сохраняли патриархально-родовую организацию общества с семейным разделением охотничьих угодий. Наличие укрепленных поселений свидетельствует о начавшемся имущественном расслоении населения, о накоплении определенных запасов и стремлении сохранить их от врагов.
Еще Ф.А. и А.Ф. Теплоуховы высказали предположение, что коми-зыряне не являются исконным населением Повычегодья, а появились здесь в сравнительно более позднее время (Теплоухов Ф.А., 1893, с. 74; Теплоухов А.Ф., 1924, с. 108; 1960, с. 270–275). По их мнению, предки коми-зырян жили первоначально по соседству с чувашами. Оттуда они переселились на Вычегду, с Вычегды — частично на Верхнюю Каму, до того заселенную угорскими племенами. Сторонниками другой точки зрения на происхождение коми-зырян были В.И. Лыткин, Л.П. Лашук, М.В. Талицкий и позднее В.А. Оборин. Эти исследователи полагали, что предки коми-зырян тоже не были автохтонным населением Повычегодья, а ранее жили в бассейне верхнего течения Камы, откуда переселились в Повычегодье (Лыткин В.И., 1973, с. 53, 54; Талицкий М.В., 1941а, с. 52. 53; Бадер О.Н., Оборин В.А., 1958, с. 161, 163). В.А. Оборин относит проникновение ломоватовских племен в Повычегодье к IV в. и связывает его с одновременной миграцией в Верхнее и Среднее Прикамье угорских племен с востока. Им высказано предположение, что племена ванвиздинской культуры, жившие в Повычегодье до коми-зарян, были предками не коми-зырян, а вепсов. Однако позже исследователь отказался от этой точки зрения (Оборин В.А., 1969, с. 163–166). Этногенез коми в свете антропологических данных исследовался Н.Н. Чебоксаровым (Чебоксаров Н.Н., 1946, с. 56–67), показавшим, что современные коми в антропологическом отношении представляют сложный конгломерат различных рас, среди которых основную роль играет беломорский, вятско-камский и восточно-балтийский типы. Мезодоликоцефальные светлые европеоиды преобладают в северной части зоны расселения коми — на Удоре, Ижме и нижней Печоре. В Вычегодском бассейне они постепенно сменяются светлым, но более короткоголовым балтийским типом, влияние которого чувствуется до самых верховьев Камы. У южных коми (пермяков) широко распространен вятско-камский (лапоноидный) переходный комплекс, проникающий на север до рек Лузы и Сысолы. Большая часть современной Коми АССР занята была представителями беломорского и восточно-балтийского типов, вятско-камский тип распространялся в южных районах республики. По мнению Н.Н. Чебоксарова, предки современных коми-зырян уже в начале II тысячелетия н. э. отличались преобладанием беломорского типа, что связывается с включением в состав вычегодских комп восточного крыла древних племен беломорского расового облика. Западное их крыло принимало участие в формировании корел, а центральная ветвь участвовала в формировании чуди заволочской. Что касается вятско-камского сублапоноидного типа, то он, несомненно, связывается с Прикамьем. По данным Н.Н. Чебоксарова, нет никаких данных о массовой миграции предков коми-зырян с Камы на Вычегду. Исследователь предполагал проникновение населения в Привычегодье с запада и что это переселение, правда в гораздо меньших размерах, происходило и в бассейне Верхней Камы.
Вопросы этногенеза коми (в основном коми-зырян) разрабатывались в основном с позиций языкознания Л.П. Лашуком (Лашук Л.П., 1955а, с. 10–30; 1961, с. 21). Исследователь пришел к выводу, что в I тысячелетии н. э. произошло переселение некоторых прикамских (пермских) племен из бассейна Камы в бассейн Вычегды, где они встретились с носителями ванвиздинской культуры, были ассимилированы ими и заимствовали у последних местные культурные традиции. При этом Л.П. Лашук полагает, что сама ванвиздинская культура была финноязычной, а носители ее по антропологическому типу были близки корелам и вепсам.
Археологические исследования пока не дают данных, свидетельствующих о массовом переселении населения из Верхнего Прикамья в Повычегодье в I тысячелетии н. э. В Верхнем Прикамье в это время была распространена харино-ломоватовская культура, которая послужила основой формирования родановской культуры коми-пермяков. Памятники последней в Повычегодье пока не обнаружены. Массовое переселение не обнаруживается и в раннеродановское время. Вымская и родановская культуры различаются по серии этнически определяющих признаков, выявляемых в погребальной обрядности, орнаментации глиняных сосудов и технологии их изготовления, металлических украшениях. Различия культур становятся еще более заметными в XII–XIV вв. В то время у носителей родановской культуры господствует обряд трупоположения, а у вымских племен значительное число погребений совершалось по обряду трупосожжения. Погребальный обряд вымской культуры имеет некоторое сходство с обрядностью позднего этапа ванвиздинской культуры. Специфической особенностью погребального обряда вымской культуры является трупосожжение части погребенных в домовинах, расположенных частично на дне могильной ямы, а частично в непосредственной близости от могилы. Этот способ трупосожжения неизвестен в ванвиздинской культуре. Появление такой обрядности, по мнению Э.А. Савельевой, говорит о проникновении в Повычегодье населения из западных областей, предположительно предков вепсов, которые, как представляется, имели именно такой погребальный обряд в X в. Вместе с пришлым населением в могильном инвентаре вымской культуры появляются предметы, характерные для восточных вепсов в начале II тысячелетия н. э. Из области расселения венских племен приходят в Повычегодье и начатки примитивного земледелия. Здесь же в то время появляются и топонимы вепского происхождения.
Реконструкции процесса формирования коми-зырянских племен на территории Повычегодья значительное внимание уделила и Э.А. Савельева. По мнению этой исследовательницы, сложение этноса коми-зырян началось в середине I тысячелетия н. э. Основным его компонентом была западная группа ванвиздинских племен, обитавших тут же, в Повычегодье. Э.А. Савельева не согласна с отнесением племен ванвиздинской культуры к угроязычным и допускает лишь миграцию небольшой части населения из Верхнего Прикамья в Повычегодье в конце I тысячелетия н. э., в то же время утверждая, что одним из основных компонентов в этом процессе были восточные вепсы, в значительном числе проникшие на территорию формирования вымской культуры. Предполагается, что эти вепсы испытали в процессе своего продвижения в бассейн Вычегды определенные влияния со стороны славянских племен и сохранили, во всяком случае, оживленные торговые и культурные связи со славянским населением Новгородчины (Савельева Э.А., 1982, с. 14–31).
Памятники бассейна р. Чепцы, сходные по облику и относящиеся к V — первой половине IX в., В.Ф. Генингом были выделены в археологическую культуру, которую он назвал поломской по широко исследованному могильнику — Поломскому (Генинг В.Ф., 1958, с. 92–103; 1959, с. 182–184, 208–210, 212; 1961, с. 23–48).
Выявление и исследование памятников этой культуры было начато работами Н.Г. Первухина, который в 1885–1888 гг. нашел несколько поселений раннесредневекового времени в бассейне р. Чепцы (Первухин Н.Г., 1896, с. 13–121, 128–160, 161–173). Большая серия погребальных комплексов, преимущественно VII–VIII вв. и более позднего времени, изучена в 1906–1908 гг. П.Г. Тарасовым и В.Д. Емельяновым. За три года работ ими было раскопано 178 погребений на Поломском I могильнике и 21 погребение на Поломском II могильнике (Красная Горка). Производился этими исследователями и сбор материала на Поломских I и II городищах (Тарасов П.Г., 1909, с. 115, 116; 1910, с. 108, 132; Емельянов В.Д., 1912, с. 166, 167). Общая характеристика памятников этого времени была сделана А.А. Спицыным в плане разделения древностей Прикамья на хронологические группы (Спицын А.А., 1902). К сожалению, интереснейшие материалы Поломских могильников длительное время оставались неопубликованными. В бассейне р. Чепцы в разное время была обнаружена большая серия кладов, в состав которых входили серебряные блюда византийского и иранского происхождения, изготовленные в IV–VII вв. Они характеризуют торговые связи местного населения с отдаленными областями. Среди этих находок особенно интересным оказался клад, обнаруженный у с. Чур на р. Убыть в 1887 г. и включавший два серебряных блюда. Еще одно серебряное блюдо с изображением на дне охотящегося всадника найдено в д. Утемельская на р. Пызып II. Серебряный кувшин восточного происхождения известен в кладе у д. Седьяр Балезинского р-на.
В 1957–1959 гг. Удмуртской экспедицией под руководством В.Ф. Генинга проведены исследования городищ Гыркес-шур, Карвалес и Весьякар, давшие некоторое представление о поселениях поломской культуры; в бассейне р. Чепцы обследовано еще около 20 памятников, где были напластования VIII–XVIII вв., а также проведены раскопки могильника Мыдланьшай, в котором наряду с погребениями чепецкой культуры оказалось и несколько погребений, относящихся ко времени поломской культуры (Генинг В.Ф., 1962, с. 86–90).
В 1959 г. В.Е. Стоянов вел раскопки на Поломском II городище (Гыркес-шур) и небольшие доследования на Поломском II могильнике (Генинг В.Ф., Стоянов В.Е., 1961, с. 76–84). Были найдены наслоения культурного слоя и погребения позднего этапа поломской культуры. В 1960 г. раскопки того же могильника продолжила Г.Т. Кондратьева. Ею же велись разведки по р. Чепце, в результате чего выявлено еще 10 неизвестных ранее памятников, среди которых оказались и относящиеся к VII–IX вв. (Кондратьева Г.Т., Стоянов В.Е., 1962, с. 100–106; Кондратьева Г.Т., 1970, с. 78–91), раскапывались Варнинские I и II городища (Кондратьева Г.Т., 1967а, с. 147–162).
Значительные материалы были получены и В.А. Семеновым на Варнинском I, Поломских I и II городищах, селище «Аммональный склад» (Семенов В.А., 1971, с. 168; 1979, с. 119–157). В 1965–1967 гг. этим же исследователем велись раскопки на Петропавловском могильнике, близком к чепецким памятникам поломского времени, изучалось Гузебаевское городище и обследовались археологические памятники рек Иж и Вала (Семенов В.А., 1967а, с. 115, 116; 1967б, с. 164–171). Интересные материалы получены В.А. Семеновым при полевых работах 1970–1973 гг., во время которых было раскопано 312 погребений V–XI вв. на Варнинском I могильнике. Автор раскопок отмечает смешанность материальной культуры этого интереснейшего памятника на ранних этапах его существования. В его инвентаре прослеживаются элементы ломоватовской, позднебахмутинской, позднеазелинской и позднемазунинской культур (Семенов В.А., Корепанов К.И., Старцева Л.Ю., 1973, с. 187; Семенов В.А., 1980, с. 1–55; Генинг В.Ф., 1980, с. 136–151; Фаттахов Р.М., 1980, с. 152–156). В 1972 г. В.А. Семеновым вновь велись работы на городище Гыркес-шур, на городище Карвалес исследованы остатки наземных срубных жилищ, похожих на постройки как поломской, так и чепецкой культуры.
В результате детальной археологической разведки на Чепце, проведенной за последние годы, удалось представить всю область распространения (карта 26) поломских памятников (Семенов В.А., 1976, с. 115–140). На основании совокупности собранных материалов были проанализированы как общие вопросы этногенеза удмуртских племен, так и отдельные детали сложения и развития их культуры (Генинг В.Ф., 1967в, с. 175; Семенов В.А., 1967а, с. 287–291).
Основным видом поселений поломской культуры были городища и в меньшей степени селища. Площадь некоторых городищ достигала значительных размеров. Так, площадка Варнинского I городища занимала 10 тыс. кв. м, а площадка Поломского II городища (Гыркес-шур) — около 20 тыс. кв. м. Есть, правда, и городища меньших размеров с площадками в 5–7 тыс. кв. м, более характерные для этой культуры. Городища обычно расположены на высоких мысах по берегам рек и имеют площадки овальной или подтреугольной формы. Высота городищ над рекой от 15–17 до 30 м. С напольной стороны их видны остатки оборонительных систем в виде валов и рвов, которые ранее кольцом окружали жилые площадки поселений. Для поломского времени наиболее типичны городища с одним валом с напольной стороны. По гребню этого вала и по окружности площадки поселения в древности устраивался частокол. Небольшие исследования валов городищ поломской культуры не привели к открытию остатков деревянных конструкций внутри них. Конструкция укреплений поломских городищ говорит о том, что вход на площадки их осуществлялся не с напольной стороны, где в валах никогда не бывает прорывов, а со стороны поймы реки, по склону мыса, на котором находилось поселение. Наряду с укрепленными поселениями в поломское время были и неукрепленные — селища, располагавшиеся иногда в значительном удалении от городищ. Наиболее известные среди них Дубровинское, Варнинские I и II, Солдыревское, Турайские I и II. Площадь их составляет 8-15 тыс. кв. м. Как и на городищах, культурный слой имеет толщину в среднем 0,4–0,6 м. Есть городища и с менее мощными напластованиями, но пока не встречено ни одного, которое при отсутствии культурного слоя можно было бы рассматривать как убежище или укрепленное святилище. Кроме того, обычно городища, как и селища этой культуры, многослойные; культурный слон поломского времени залегает в нижних горизонтах, а выше идут напластования чепецкой культуры.
Карта 26. Распространение основных памятников поломской культуры.
а — городище; б — могильник; в — селище; г — местонахождение.
1 — Зуйкарское; 2 — Поркарское I; 3 — Поркарское II; 4 — Уканское; 5 — Ежовское; 6 — Кувяновское; 7 — Хомяковское; 8 — Извильское; 9 — Адамовское II (Мыдланьшай); 10 — Заболотновское; 11 — Сепычское; 12 — Буринское; 13 — Карильское; 14 — Новогыинское; 15 — Староунтемское; 16 — Поломский I; 17 — Поломский II (Красная Горка); 18 — Поломское I (Карвалес); 19 — Поломское II (Гыркес-шур); 20 — Варнинское I (Кар-ил); 21 — Варнинское II (Гоп-ул-гурезь); 22 — Варнинское I; 23 — Варнинское II; 24 — Варнинский; 25 — Загибовское II; 26 — Загибовское I; 27 — Дубровинское; 28 — Малокиварское; 29 — Шаловинское; 30 — Среднекиварское (Таракановское); 31 — Большекиварское (Лазарево поле); 32 — Большекиварское I; 33 — Гординский; 34 — Тольсенский; 35 — Гординское; 36 — Ежевское I; 37 — Портнягинское; 38 — Солдыревское; 39 — Турайское I; 40 — Турайское II; 41 — Макарьевские; 42 — Заболотиевское (Гог-ул-гурезь); 43 — Бейгурезьское.
На площадках городищ и селищ при раскопках обнаружены остатки построек. Это прямоугольные рубленные из дерева дома, среди которых есть постройки размерами 12×7 м и менее, с открытыми очагами в узкой торцевой стороне здания. В противоположной стороне постройки устраивался вход. Полы жилищ были земляными; иногда постройки ставились на песчаную подсыпку. Очаги в поломских домах, как и в более позднее время, размещались на глиняных подушках и иногда по периметру обкладывались камнями. Размеры некоторых очагов достигали в длину 1,5 м. В силу ограниченности объема работ на памятниках пока нет возможности установить высоту срубов этих домов и характер их кровли. Предполагается, что срубы были относительно невысокими, а крыша двухскатной, опиравшейся наверху на перекладину, покоившуюся на врытых в землю столбах; нижние концы слег крыши упирались в землю. Сруб не был здесь несущим сооружением, а выполнял, скорее, роль ограды помещения. Крыша такой постройки покрывалась корой. Отмечается определенное сходство этих домов с жилищами чепецкой культуры как по размерам, так и по планировке. Хорошо сохранившиеся остатки наземных срубных жилищ позднего этапа поломской культуры были раскопаны В.А. Семеновым на городище Карвалес. Размеры одного из них были 11,2×6,5 м, а толщина бревен, срубленных «в обло», 25–30 см. Вдоль длинной стены жилища прослежены столбовые ямки от нар шириной около 2 м, у входа находился очаг на глинобитной подушке, по периметру обложенный камнями. Небольшой объем проведенных на памятниках поломской культуры раскопок не дает возможности судить о принципах размещения жилищ на площадках поселений, о планировке последних. На территории жилищ исследованы и хозяйственные ямы. За пределами жилищ на городищах выявляются многочисленные остатки открытых очагов, не связанных с постройками. Предполагается, что это летние очаги. Встречены как остатки обычных костров, так и очаги на глиняных подушках, тоже обложенные по периметру камнями.
Что касается производственных сооружений и хозяйственных построек, то остатки их прослежены совсем плохо. Исследователями отмечается только, что часть их имела столбовую конструкцию. Из производственных сооружений на городищах имелись кузницы, свидетельствами которых являются многочисленные куски железного шлака. В кузницах изготовлялись основные кузнечные изделия того времени: топоры, ножи, предметы вооружения и конского снаряжения. О широком развитии кузнечного ремесла говорит и то, что его выделение среди других ремесел произошло гораздо раньше. Среди захоронений Варнинского могильника в двух (258 и 280) были погребены кузнецы. В погребении 280 при умершем найдены кузнечные клещи с оттянутыми губками (табл. LIX, 1).
Могильники поломской культуры находятся поблизости от городищ, обычно на возвышенном берегу реки, на том его участке, с которого хорошо просматриваются окрестные места. Среди них наиболее значимыми являются три: Поломские и Варнинский. Погребальный обряд в этих могильниках в достаточной степени сложен и несколько различается. Наиболее полное представление о погребальном обряде дает Варнинский могильник, самый долговременный и лучше других раскопанный. Все умершие погребались по обряду трупоположения в могильных ямах самых разных размеров. Последние зависели, видимо, от пола, возраста и имущественного положения погребенных, глубина их тоже варьировала от 0,5 до 1,5 м. Конструкция ям простая: дно плоское, а стенки почти отвесные. Лишь часть могил в западной части памятника имела подбои преимущественно в длинных стенках, куда помещались жертвенные комплексы обычно в берестяных коробках. В могильнике выделяются две большие локальные группы захоронений: в восточной его части умершие были ориентированы головой преимущественно в северном направлении, в западной — на восток или на запад. Исследователем памятника это объясняется захоронением на территории могильника разных по этнической принадлежности групп населения. Умершие хоронились в деревянных гробах, реже — завертывались в луб, бересту; под погребенными обнаруживается подстилка из луба и бересты.
Мужчины погребены обычно с поясами; нередко положены также предметы вооружения и конского снаряжения, топоры; у головы умерших часто встречаются медные котелки с железными ручками и глиняные сосуды. Женщин хоронили в парадных костюмах с многочисленными металлическими украшениями. Довольно часто в женских погребениях, отнесенных к раннему этапу существования могильника, встречаются шейные гривны, а в более поздних погребениях — гривны глазовского типа (табл. LX, 30, 31). На груди много арочных украшений, есть и умбоновидные, тоже с шумящими подвесками (табл. LX, 17, 27). В том же могильнике встречены и ранние разновидности двуконьковых подвесок с короткими цепочками. Женский костюм на груди и головной убор украшались ременными шнурами с надетыми на них металлическими фигурными пронизками; шнуры эти внизу заканчивались подвесками в виде колокольчиков, флакончиков, фигурок животных, металлических рожков (табл. LX, 5–8, 11, 12, 14, 19, 21–29, 35). Шнуры, как правило, собирались в пучки. В женских погребениях имелись жертвенные комплексы, которые обычно состояли из женских украшений костюма, положенных в берестяной туес. Были в них и пояса, в том числе украшенные металлическими бляшками (табл. LX, 20, 32, 38–41). К некоторым поясам крепились ножны с ножом, а также кошелек (табл. LX, 33).
В ранней группе женских погребений много вещей харинского облика. Видимо, носившие их люди имели определенные связи с верхнекамским населением времени харино-ломоватовской культуры. Наряду с этим в других погребениях представлены серии вещей, тоже относящихся к раннему времени, но носящих азелинско-мазунинский облик. Эти погребения, очевидно, оставлены выходцами из Камско-Вятского региона. В Варнинском могильнике, одном из немногих, удалось проследить, что погребения на поверхности были отмечены зарытыми в землю столбами и оградой из нескольких кольев, забитых по окружности могилы. Погребения в могильнике размещались относительно короткими рядами.
Признаками, характерными для поломской культуры в целом, являются захоронения по обряду трупоположения с преобладающей восточной или западной ориентировкой, которая сменяется позже северной, дома больших размеров с невысокими бревенчатыми стенками и открытыми очагами, а также керамический комплекс, содержащий множество сосудов с решетчатой орнаментацией. Отмечается, что на ранних этапах в сложении культуры участвуют разные в этническом отношении группы населения: потомки азелинско-мазунинских племен и выходцы с Верхней Камы с культурой, по облику сходной с харино-ломоватовской. Памятники поломской культуры располагаются относительно обособленно от памятников других культур — в бассейне р. Чепцы, в основном в верхнем и среднем ее течении. К востоку от ареала поломской культуры лежит область расселения харино-ломоватовских племен, к северу — область ванвиздинской культуры, а к западу — территория позднеазелинских племен. В настоящее время памятники поломской культуры не разделяются на локальные варианты, что в значительной степени связано пока с недостаточной их изученностью.
Хронологические этапы поломской культуры были выделены В.Ф. Генингом (Генинг В.Ф., 1967в, с. 274). В целом культура была датирована им III–IX вв. и разделена на три этапа (гыркесшурский, карвалесский и мыдланьшайский). Предложенная В.Ф. Генингом общая датировка памятников культуры пока не подкреплена фактическими материалами. Наиболее ранний памятник — Варнинский могильник — дал материалы, древнейшие из которых относятся ко второй половине V в. Поэтому В.А. Семенов и предложил после исследования инвентаря этого памятника разделять поломскую культуру на те же три этапа, но наиболее ранний, гыркесшурский, датировать второй половиной V — первой половиной VII в. К этому периоду относится часть погребений Варнинского могильника, Варнинское I городище и городище Гыркесшур. Второй этап культуры, карвалесский, В.А. Семеновым датирован второй половиной VII — первой половиной VIII в. К нему относится часть погребений Варнинского могильника, несколько захоронений Поломских I и II могильников, городище Карвалес. К третьему этапу (мыдланьшайскому) относится серия погребений на Варнинском могильнике, значительное число погребений Поломских I и II могильников, часть захоронений могильника Мыдланьшай, ранние горизонты городища Весьякар и селище «Аммональный склад». Мыдланьшайский период культуры в последнее время датирован второй половиной VIII — первой половиной IX в. (Генинг В.Ф., 1980, с. 139).
Одним из основных видов хозяйства поломских племен было подсечное земледелие, распространившееся в бассейне р. Чепцы с середины I тысячелетия н. э. На поселениях и особенно в могильниках найдено много железных проушных рабочих топоров — инструментов универсальных, но совершенно необходимых и при подсечном земледелии как основное орудие для расчистки полей от леса (табл. LIX, 4). В Варнинском могильнике есть обломки железных серпов с черепками, плавно переходящими в лезвие, — форма, типичная для второй половины I тысячелетия н. э. Размол зерна велся на зернотерках. Основными культурами, распространенными на этой территории, были рожь, пшеница, полба и просо. Видимо, культур было больше, но пока объем исследований поселений невелик и не все они еще выявлены. Среди инструментов, служивших для обработки почвы, известны были и небольшие железные мотыжки, которые встречаются в могильниках, в частности в Варнинском и Поломских (табл. LIX, 14).
Большое значение в хозяйстве поломских племен имело и пойменное скотоводство. Основными животными в стаде были лошадь и корова, разводили и овцу. Кости лошади — постоянная находка в культурных слоях поселений поломской культуры. Как жертвенная пища присутствуют они и в поломских погребениях. При этом отмечается, что в погребение клался обычно череп лошади. Лошадь употреблялась не только в пищу, но и использовалась как верховое, вьючное и тягловое животное. Упомянем многочисленные находки удил, деталей сбруи и стремян в мужских погребениях (табл. LIX, 12, 16, 17). Существенную роль играло и разведение крупного рогатого скота — коров. Кости этого животного тоже постоянно находят в культурных слоях поселений, на ряде поселений их даже больше, чем костей лошади. В погребениях Варнинского могильника ребра коров часто встречаются в тех же могилах, где есть и лошадиные черепа. Можно утверждать, что мясо коровы было положено в каждое третье погребение Варнинского могильника. Присутствие в стаде овцы документировано не только находками костей ее на поселениях, но и многократными находками обрывков шерстяных тканей в погребениях. Изредка кости овцы отмечались в Варнинском могильнике в качестве жертвенной пищи. В погребениях финального этапа поломской культуры известны и кости курицы.
Среди различных ремесел, несомненно, важным было железоделательное, о чем свидетельствуют многочисленные железные изделия из могильников и погребений. По числу находок они стоят на втором месте после глиняных изделий. Выплавка железа из руд, месторождения которых в бассейне р. Чепцы многочисленны, велась, видимо, за пределами поселений.
Одним из важных занятий поломского населения, несомненно, была охота на зверей с целью получения мяса и пушнины. Основным объектом мясной охоты был лось. Кости его есть на поселениях и в погребениях Варнинского могильника. Велась охота и на медведя; когти и зубы его нередко использовались как амулеты. Изображение медведя украшает щитки шумящих подвесок. Подобные подвески имеются не только в памятниках поломской культуры, но и чепецкой, и родановской. Найдены и подвески с изображениями водоплавающих птиц, соболя или куницы. Орудия охоты обильны (табл. LIX, 3, 4). Это рогатины в виде копий с широким и длинным пером, различные виды дротиков (табл. LIX, 8, 9). На пушных зверей и птицу охотились с помощью лука. Луки в поломской культуре были как простые, так и сложные. Детали сложного лука — костяные накладки — найдены в погребениях Варнинского могильника. Охотничьи стрелы мало отличались от боевых и имели железные и костяные наконечники. Стрел с костяными наконечниками много в составе погребальных инвентарей. Это и срезни, и тупики, предназначенные для охоты на белку. Среди пушных зверей промышлялся и бобр. Кости его часто встречаются на поселениях поломской культуры, известны и амулеты из костей бобра.
С охотой тесно было связано косторезное ремесло, стоявшее на значительной высоте у носителей поломской культуры. В Поломских I и II могильниках много вырезанных из рога лося ложек и лопаточек (табл. LIX, 7). Часть из них украшена различными орнаментами. Из кости и рога изготовлялись пряслица (табл. LIX, 15), гребни (LX, 32), часто с навершиями в виде двух лошадиных головок, рукояти ножей и шильев. В культурном слое поселений есть сделанные из кости разбивальники, скобели и скребла, проколки, кочедыки для плетения лаптей и сетей.
На высоком уровне стояли деревообработка и выделка изделий из корней сосны и бересты. При раскопках найдены деревянные ложки и серия ложкарей (табл. LIX, 11), которые применялись для их изготовления, остатки деревянных сосудов, в том числе многие с бронзовыми оковками по краю. Берестяные коробки и туеса хорошо известны по жертвенным комплексам из погребений.
Могильники поломской культуры насыщены изделиями из бронзы. Подавляющее большинство их сделаны на месте из привозного металла (табл. LX, 16–18, 24). Это преимущественно женские украшения и детали женского костюма. В культурных напластованиях поселений найдены кусочки и капли бронзы, бракованные бронзовые изделия. Тигли для плавки металла более редки, часть из них имела конусовидную форму. Литье изделий производилось в глиняных формах по восковой модели (табл. LIX, 20). Известны серии изделий из бронзы (поясные бляшки и др.), отлитых в каменных односторонних формах (табл. LX, 20, 32, 38, 40–41). Бронзовые изделия делали, как правило, женщины. Вместе с тем известны предметы из листовой меди, что, видимо, было разновидностью кузнечного производства, которым занимались мужчины. Это ножны для мечей и ножей, пояса, бронзовые клепаные котелки с железными дужками (табл. LIX, 19, 21, 23, 25).
Керамическое производство у племен поломской культуры было на уровне домашнего ремесла. Наиболее крупная коллекция сосудов происходит из Варнинского могильника, где сосуды обнаружены в большинстве могил. Все сосуды изготовлены из красножгущейся глины с примесью толченой раковины, растительными примесями, реже — речного песка в тесте. Сделаны они от руки кольцевым налепом. Из-за плохого и главным образом кратковременного обжига на кострах и сильной законченности цвет большинства сосудов серый, желтовато-коричневый, темно-серый и почти черный. Все сосуды имеют широкие горловины и округло-уплощенное дно, края венчиков обычно округлые. Диаметр тулова сосудов колеблется от 7 до 30 см, но преобладает диаметр 10–20 см.
Оперируя материалами только из Варнинского могильника, В.А. Семенов выделяет по соотношению диаметра и высоты, по форме перехода стенок к днищу и венчику пять типов сосудов (Семенов В.А., 1980, с. 54, 55). К первому он относит сосуды с высотой, равной диаметру, относительно высокой шейкой и прямым, слегка отогнутым наружу или внутрь венчиком. Ко второму типу причислены горшки с высотой, впятеро меньшей диаметра сосуда по венчику. Их большинство в коллекции, и они относительно небольших размеров: 12–17 см. Третий тип составляют сосуды с наклоненными внутрь стенками, низким переходом от боковой поверхности к днищу: четвертый — сосуды баночного типа. Разновидности их выделяются по степени отгиба края венчика. Последний тип образует сосуды без шейки. Примерно половина сосудов этой коллекции орнаментированы. Наиболее распространено было украшение шнуром верхней части сосуда, иногда в сочетании с горизонтально расположенными одинарными рядами оттисков гребенчатого или решетчатого штампов. Такая решетчато-шнуровая орнаментация распространена на ранних этапах поломской культуры, но, видимо, тот же прием был характерен для осинских племен — археологической культуры более раннего времени. Предложенная классификация сосудов поломской культуры не учитывает основной их массы, происходящей с поселений. Классификация последней пока не разработана.
Среди предметов вооружения и конского снаряжения в могильниках поломской культуры наиболее интересны меч и три палаша — оружие конника. У двух палашей отогнут конец клинка, у третьего клинок прямой, перекрестья и деревянные рукоятки их завершаются металлическими оковками (табл. LIX, 22). Все три палаша относятся к VIII в. Меч с обоюдоострым лезвием не имеет перекрестья и относится к финальному периоду поломской культуры, а может быть, и к начальному этапу чепецкой. В Варнинском могильнике обнаружена большая серия кинжалов. Они имеют длинное лезвие ножевидной формы и короткий широкий черешок. Длина лезвия наиболее крупного из них около 40 см (табл. LIX, 24). У отдельных кинжалов на клинке видны долы. Мечи, кинжалы и боевые ножи носились в ножнах. Ножны мечей и палашей были деревянными, с бронзовыми наконечниками и бронзовыми скобами для прикрепления их к портупее. Для ношения ножей и кинжалов употреблялись ножны, изготовленные из бронзового листа (табл. LIX, 21, 23). Одни из них сужаются книзу, другие равноширокие. Последние нередко по поверхности пышно украшались валиками, поперечными полосками металла, сканью и «городками» зерни. Конической формы ножны — более ранние (VI–VII вв.), а равноширокие — более поздние и датируются в основном VIII–IX вв. Ножны первого типа есть в Поломских могильниках и в Варнинском, а второго типа — в Варнинском и Мыдланьшайском могильниках.
Важным предметом вооружения были и копья. Их наконечники железные, в основном двух типов — ланцетовидные и пиковидные (табл. LIX, 8, 13). Последние были бронебойными. Найдены при раскопках и железные втоки копий, имеющие вид невысоких конусов. Наконечники стрел двух типов — ланцетовидные и бронебойные, шиловидной формы. Последние рассчитаны на поражение противника, одетого в кольчугу. Из Поломского I и II, и Варнинского могильников происходит и серия двушипных метательных дротиков (табл. LIX, 9). Наконечники их, как и наконечники копий, все втульчатые. В мужских погребениях могильников Поломских I и II, и Варнинском обнаружены боевые топоры, по форме близкие салтовским. Они узколезвийные с молотковидными обухами и овальными в сечении отверстиями для прямых рукоятей (табл. LIX, 2, 5, 6). Топоры эти легкие, вес каждого около 300–400 г. Дата топоров этого вида — конец VII–VIII в. Как уже говорилось, в могильниках найдены и остатки сложных клееных луков с костяными накладками, берестяные колчаны для стрел, крюки для подвешивания колчанов. Предметы конского снаряжения представлены удилами, уздечными наборами и стременами. Для более ранних погребений характерны удила с прямыми и эсовидными псалиями. Более поздние удила, относящиеся к VIII в., двусоставные, кольчатые (табл. LIX, 12, 16, 17). Стремена салтовских типов и все они относятся к VII–VIII вв. У них прямые подножия и высокие петли. Остатки седел в погребениях не найдены, хотя, несомненно, они были в употреблении в то время.
Носители поломской культуры имели, видимо, родо-племенную организацию. Каждое поселение принадлежало нескольким большим семьям, связанным родственными отношениями, но не исключено, что первоначально имевшим различное происхождение. Форма и размеры жилых построек, как и общий характер могильников, говорят о существовании патриархальных больших семей, каждая из которых насчитывала, очевидно, 10–15 человек. Хозяйственные угодья были распределены между поселениями. Отмечаются большие участки земли, слабо заселенные, которые использовались только как охотничьи угодья.
Сложение поломской культуры происходило в IV–V вв. при заселении слабо освоенной долины р. Чепцы выходцами с соседних территорий. По мнению В.Ф. Генинга, определенную роль в сложении поломской культуры сыграли не только племена местного камско-пермского этнического круга, культура которых хорошо фиксируется в материалах ранних погребений Варнинского могильника, но группа племен угро-самодийского этноса. Последний участвовал, согласно В.Ф. Генингу, в генезисе не только в поломской, но и в других культурах Прикамья, в частности в харино-ломоватовской и, особенно, в сылвенской.
По всем имеющимся материалам усматривается прямая связь между поздними этапами поломской культуры и ранними этапами чепецкой, а также непосредственный переход одной культуры в другую. Это видно особенно явственно по материалам могильников поломской культуры, наиболее поздние погребения в которых относятся уже к чепецкой культуре, а также по приемам домостроительства и особенностям хозяйственной деятельности. Так, в могильнике Мыдлань-шай большая часть погребений принадлежит чепецкой культуре. Та же картина наблюдается в Поломских могильниках. В Варнинском могильнике значительное число погребений относится к поломской культуре, а небольшая часть — к чепецкой.
Преемственность культур особенно ярко проявляется в женском костюме. Судя по данным раскопок, основой его и в поломской, и чепецкой культурах было длинное подпоясанное платье, поверх которого надевался кафтан. И платье, и кафтан подпоясывались ремнями. К переду костюма и к поясу пришивались собранные в пучки кожаные шнуры с надетыми на них металлическими пронизками (табл. LX, 35), о которых уже было сказано. Племенные украшения поломской культуры (табл. LX, 1–4, 9, 10) плохо изучены.
Далеко не все исследователи согласны с тем, что в сложении средневековых удмуртов и коми-пермяков принимали активное участие верхнекамские и чепецкие племена. В свое время Е.А. Халикова высказала предположение, что верхнекамские и чепецкие памятники I и начала II тысячелетия н. э. принадлежали каким-то неместным этническим группировкам, вошедшим впоследствии в состав Волжской Болгарии (Халикова Е.А., 1970, с. 301). Эту точку зрения отстаивал и А.Х. Халиков (Халиков А.Х., 1979, с. 70), предложивший искать предков удмуртов и коми-пермяков «не южнее верховьев Волги, Камы и Вычегды». В свете новых, полученных за последние годы материалов эта точка зрения представляется малоубедительной, как и мнение В.Б. Ковалевской, которая попыталась передатировать ранние комплексы Поломских могильников и отнести их ко времени не ранее VIII в., поставив под сомнение принятые датировки ранних этапов поломской культуры (Ковалевская В.Б., 1969, с. 84–91). Ошибочность таких датировок, правда с большим запозданием, показал В.Ф. Генинг. Дав аргументированную датировку деталей поясных наборов из погребальных памятников Прикамья, он косвенным образом доказал, что ранние поломские погребения принадлежат к V–VII вв. (Генинг В.Ф., 1979б, с. 96–105).
Удмуртские племена в IX–XV вв.
Изучение археологических памятников, оставленных удмуртскими племенами в эпоху средневековья, началось еще в прошлом столетии. В 1887–1889 гг. А.А. Спицын первым произвел раскопки и разведки средневековых городищ и могильников по рекам Вятке, Чепце, Пижме и среднему течению Камы. Особенно результативными были исследования древнеудмуртского могильника Чемшай (Спицын А.А., 1893б, с. VII; с. 1–191). В 1885–1888 гг. по р. Чепце и верхнему течению Камы вел археологические разведки с небольшими раскопками Н.Г. Первухин (Первухин Н.Г., 1896, с. 13–121, 128–160, 161–173). В 1906–1908 гг. древнеудмуртские могильники XI–XIII вв. Чабьяшай, Данчашай, Шайшур раскапывались П.Г. Тарасовым и В.Д. Емельяновым (Тарасов П.Г., 1909, с. 115, 116; 1910, с. 108; Емельянов В.Д., 1912, с. 166, 167).
В 1902 г. А.А. Спицын на основании имевшихся к тому времени материалов сделал попытку систематизировать археологические памятники Вятского края. Помимо комплексов, относящихся к ананьинскому и пьяноборскому времени, он выделил средневековые памятники, разделив их на несколько периодов. Это была первая научно обоснованная классификация археологических памятников названного района. И основным ее источником послужила известная коллекция древностей, собранная Ф.А. и А.Ф. Теплоуховыми (Спицын А.А., 1902).
В 1909–1913 гг. по заданию Сарапульского музея на р. Каме работал Л.А. Беркутов. Он обследовал почти все известные к тому времени городища на территории Прикамской Удмуртии, составил планы осмотренных памятников и собрал огромную коллекцию разновременных находок, часть которых датировалась IX–XIV вв. (Беркутов Л.А., 1913, с. 57–63; 1914, с. 35–89).
В 1917 г. М.Г. Худяков опубликовал новые, полученные им сведения о памятниках археологии Малмыжского уезда Вятской губ., обобщив их и дав детальный разбор этих древностей, в том числе и относящихся к древнеудмуртским племенам (Худяков М.Г., 1917, с. 3–59). Исследователь попытался отдельные этапы истории удмуртов, марийцев и татар увязать с известными к тому времени археологическими памятниками бассейна р. Вятки и ее притоков. Памятники бассейнов рек Чепцы и Кильмези он отнес к древностям удмуртского народа.
В 1926 г. в Чепецком крае приступила к работе археологическая экспедиция под руководством С.Г. Мартынова и А.П. Смирнова. За пять лет полевых работ были обследованы многие археологические памятники и проведены значительные раскопки городищ, в частности, Иднакар, Дондыкар и Сабанчикар. Исследовались также древнеудмуртские могильники Чемшай, Адамовский Бигершай и Адамовский Вужшай. На поселениях были выявлены остатки жилых, хозяйственных и производственных построек, в могильниках получены большие комплексы погребального инвентаря (Матвеев С.Г., 1929а, с. 5–16; 1929б, с. 18–25; Смирнов А.П., 1929б, с. 26–58; 1931, с. 36–72; 1937, с. 239–248; 1938а, с. 202–247; 1952, с. 189–206, 231–249). В книге «Очерки древней и средневековой истории народов Среднего Поволжья и Прикамья» А.П. Смирнов (Смирнов А.П., 1952, с. 169–174) вслед за А.А. Спицыным утверждал, что часть поселений по р. Вятке и ее притокам была первоначально оставлена древними удмуртами, продвинувшимися позже в более восточные районы под натиском марийских племен. Укрепленные поселки — городища с названиями «пор», расположенные в западных районах современной Удмуртии, — по его мнению, свидетельство глубокого проникновения марийцев в область первоначального расселения древнеудмуртских племен.
Интенсивное изучение средневековых памятников возобновилось в 1951 г., когда началось археологическое обследование верховьев Камы не только в пределах Удмуртской АССР, но и в Кировской и Пермской областях. Было обследовано около 50 памятников преимущественно поселений и в их числе немало средневековых (Оборин В.А., Трефилов А.Ф., 1954, с. 195–212).
Новые археологические и антропологические материалы получены экспедицией Московского университета, которая начиная с 1956 г. вела раскопки относительно поздних кладбищ на территории Удмуртии — Можгинского, Аксакшурского и Буринского. Они датируются XV–XVIII вв. (Акимова М.С., 1961, с. 121–125; 1968, с. 55). В 1956 г. небольшие разведки археологических памятников в районе р. Сивы, давшие, правда, в основном более ранние материалы, были проведены В.А. Семеновым. Им же в бассейне р. Чепцы на участке Глазов-Балезино обнаружено свыше 20 новых археологических памятников VIII–XVIII вв., в том числе и одно неизвестное ранее городище у д. Городино (Семенов В.А., 1967 г, с. 115–140).
Большие работы по изучению средневековых памятников Удмуртии были проведены В.Ф. Генингом. Возглавляемой им экспедицией раскапывались городище Весьякар, могильники Весьякар и Бигершай, исследовался (и очень основательно) могильник Мыдланьшай (Генинг В.Ф., 1962), велись относительно небольшие работы на Поломском городище Карвалес.
В 1958 г. В.А. Семеновым были продолжены исследования городища Весьякар, в результате которых были раскрыты жилые, хозяйственные и производственные сооружения, собран большой вещевой материал. В 1967–1969 гг. этим же исследователем копался удмуртский Ореховский могильник (Семенов В.А., 1976б, с. 69–89) и велись поиски памятников древнеудмуртских племен в бассейне р. Тоймы.
В 1960 г. при разведках Г.Т. Кондратьевой обнаружено несколько новых памятников чепецкой культуры по правым притокам р. Чепцы, ранее никогда не обследовавшимся, среди которых наибольший интерес представляет могильник у д. Толсеа Дебесского р-на (Кондратьева Г.Т., Стоянов В.Е., 1962, с. 100–106). В последующие годы Г.Т. Кондратьевой открыто еще несколько поселений и могильников IX–XVIII вв. по р. Чепце и ее притокам, в 1961–1963 гг. проведены раскопки на Чиргинском, Качкашурском, Печешурском, Жабинском и Бодъягшайском могильниках, а также на Варнинском I и II городищах (Кондратьева Г.Т., 1964, с. 232–236; 1967а, с. 103–117; 1967б, с. 147–163; 1967в, с. 89).
В 1965–1973 гг. продолжалось интенсивное изучение средневековых удмуртских памятников и В.А. Семеновым, проводившим разведки в Глазовском р-не и раскопавшим несколько погребений на Кыпкинском могильнике X–XII вв. (Семенов В.А., 1979а, с. 69–86). Позднее им в Балезинском р-не раскапывался Большесазоновский могильник того же времени (Семенов В.А., 1979б, с. 107–114).
С 1974 г. интересные и важные полевые работы по изучению чепецкой культуры ведутся М.Г. Ивановой, исследовавшей раскопками городище Иднакар, Маловенижский могильник и селище Качкашур (Иванова М.Г., 1982а, с. 52–76; 1982б, с. 85–89). Важные материалы для характеристики домостроительства, планировки поселений и облика материальной культуры древнеудмуртских племен получены М.Г. Ивановой при раскопках городища Гурьякар (Иванова М.Г., 1982а, с. 3–26). Этой исследовательницей составлена подробная карта памятников археологии древних удмуртов — чепецкой культуры (Иванова М.Г., 1979а, с. 115–149). Ею же по материалам раскопок разных лет широко освещены основные вопросы хозяйственной деятельности северных удмуртов в конце IX — начале XIII в. (Иванова М.Г., 1979б, с. 6–68).
В результате многолетнего изучения установлено, что основным видом поселений чепецкой культуры были в IX–XIV вв. городища. Часть населения жила на селищах, которых пока выявлено относительно немного и которые исследованы недостаточно.
Ныне открыто около двух десятков городищ чепецкой культуры. Подавляющее их большинство обнаружено по течению р. Чепцы и ее притокам. Более известными и частично раскопанными являются городища Дондыкар, Иднакар, Гурьянкар и Весьякар. Городища расположены равномерно по течению реки и притокам и не образуют скоплений. Что касается селищ, то ныне их известно около 40. Находятся они, как правило, на некотором удалении от городищ. Культурный слой их обычно более тонкий, чем на укрепленных поселениях. Район верхнего течения р. Чепцы и течения р. Лекмы, притока Чепцы, характеризуется отсутствием укрепленных поселений. Здесь зафиксированы исключительно открытые поселения (карта 27).
Карта 27. Распространение основных памятников чепецкой культуры.
а — городище; б — селище; в — могильник; г — местонахождение; д — клад.
1 — Тымпальский (Бигершай); 2 — Ташьялудский; 3 — Старозянский; 4 — Старорязанский; 5 — Уканское I; 6 — Уканское II; 7 — Меметовский II; 8 — Ежевское I; 9 — Ежевское II; 10 — Ежевское III; 11 — Тыласское I; 12 — Тыласское II; 13 — Тыласское III; 14 — Тумский (Бигершай); 15 — Кушманское I; 16 — Кушманское I; 17 — Кушманское II; 18 — Кушманское III; 19 — Коповский (Бигершай); 20 — Комаровское (Чибинькар); 21 — Жабинские; 22 — Жабинское I; 23 — Жабинское II; 24 — Лабинский (Бигершай); 25 — Карасевский; 26 — Печешурское; 27 — Печешурский; 28 — Люмский (Бигершай); 29 — Верх-Люмские; 30 — Краснослудское (Эгбакар); 31 — Дураковские; 32 — Чемошурская; 33 — Извильская; 34 — Кыпкинский; 35 — Кыпкинская; 36 — Малоключевская; 37 — Тугбулатовская; 38 — Макшурская; 39 — Маловенижское (Поркар); 40 — Маловенижский; 41 — Удмуртский караул; 42 — Большепалкинская; 43 — Богатырское (Утемкар); 44 — Богатырские; 45 — Нижнебогатырское I; 46 — Нижнебогатырское II; 47 — Вельгортское; 48 — Портяновское; 49 — Сораковские; 50 — Солдырское I (Иднакар); 51 — Солдырское; 52 — Дондыкарское; 53 — Дондинский; 54 — Симпаловская; 55 — Шестнецкая; 56 — Пудвайская; 57 — Квалярский; 58 — Поломское; 59 — Турайское I; 60 — Турайское II; 61 — Кортышевская; 62 — Макаровская; 63 — Чморгинский; 64 — Карашурский; 65 — Большеварыжский (Вужшай); 66 — Аверинская; 67 — Полынгинская; 68 — Лудошурские; 69 — Малолудошурские; 70 — Лудошурское I (Сепычкар Малый); 71 — Лудошурское II (Сепычкар Большой); 72 — Татарск Парзинский; 73 — Сепычевский (Эзетнюк); 74 — Гурдошурское; 75 — Саламатовская; 76 — Солдырский (Чемшай); 77 — Солдырское II (Сабанчикар); 78 — Адамовский (Бигершай); 79 — Адамовское I; 80 — Адамовское II; 81 — Качкашурское; 82, 83 — Качкашурский; 84 — Заболотневское (Гопулгурезь); 85 — Весьякарский (Бигершай); 86 — Весьякарское I; 87 — Весьякарское II; 88 — Омутницкий; 89 — Омутницкие; 90 — Подборновский (Вужшай); 91 — Подборновское; 92 — Гординское (Изынь); 93 — Гординская; 94 — Гординское (Гурьякар); 95 — Гординский камень; 96 — Почтошурская; 97 — Ягошурский (Бигершай); 98 — Ягошурские; 99 — Ягошурский (Кестымский); 100 — Балезинское (Узякар); 101 — Балезинское; 102 — Буринский; 103 — Седъярские; 104 — Сазоновская; 105 — Коршуновские; 106 — Дырпинский; 107 — Поломский I; 108 — Кушьинский II; 109 — Лесогуртский; 110 — Байгурезьское; 111 — Богдановский; 112 — Маломедлинская.
Площадь городищ, расположенных обычно на береговых мысах, различна. Преобладают небольшие, с площадкой около 2,5–3 тыс. кв. м. Крупные городища, площадью до 20 тыс. кв. м, относительно немногочисленны. Площадки их с напольной стороны укреплены одним, двумя, реже — тремя валами и рвами. Высота валов незначительна; редко они имеют высоту более 1,5 м. По гребню валов и по периметру площадки в древности устраивались частоколы. Остатков срубных сооружений в валах не зафиксировано. В основании некоторых из них найдены бревенчатые конструкции, которые, видимо, препятствовали расползанию вала и не были связаны с частоколом, шедшим по гребню вала (например, городище Иднакар). Диаметр бревен в таких конструкциях — 25–30 см. Система входа на городища при раскопках пока не прослежена, однако отмечается, что земляные валы с напольной стороны не прерываются. Вероятно, строители укрепленных поселений чепецкой культуры устраивали входы на площадки с боковой стороны мыса, и дороги вели на площадку городища со стороны поймы реки.
На площадках городищ размещались наземные бревенчатые дома, хозяйственные бревенчатые и столбовые постройки, кладовки, производственные помещения. Так, при исследовании городища Дондыкар зафиксированы остатки 19 наземных бревенчатых домов. Пять такой же конструкции бревенчатых домов расчищены на площадке Кушманского городища и остатки нескольких домов — на городище Иднакар. Одно жилое сооружение исследовано на Маловенижском городище Поркар. Серия хуже сохранившихся построек выявлена при исследовании городища Гурьякар (Иванова М.Г., 1982а, с. 6–11).
Стены жилых построек складывались из бревен диаметром около 20 см. Размеры домов: 4,9×4,9 м (Дондыкар). 8,5×4,5 и 8,0×6,2 м (Маловенижское городище Поркар), 5,5×4; 6,7×5,7 м (Гурьякар). На некоторых поселениях, где остатки дерева достаточно сохранились, удалось проследить, что постройки рубились «в обло». Дома имели полы из деревянных плах или досок, тесанных топором. В ряде случаев полы стелились на деревянных подкладках, но чаще на глиняной подушке, которая служила основанием жилища, а иногда и полом. Непременной принадлежностью каждого жилого дома был открытый очаг. Обычно он устраивался на специальных глиняных подушках, основание которых было заключено в низкий деревянный сруб, реже — обкладывалось камнями. Размеры очагов в среднем 1,2×1,2 м, но есть очаги больше и меньше. Очаги обычно размещались в большом доме в центре, а в домах меньших размеров — в углах.
По внутреннему периметру некоторых домов прослежены остатки нар и оснований скамей. В каждом из домов имелась одна или две хозяйственные ямы, как правило, прямоугольной формы. Размеры и глубина этих ям сильно варьируют (2×3, 3×4 м). Отдельные из них простой конструкции, со стенками, иногда обложенными деревом. Очень редки ямы круглые в плане (городище Гурьякар). Они, видимо, служили для хранения запасов, в частности зерна. Находки зерен злаковых в них постоянны. Ямы эти, очевидно, перекрывались деревянным настилом «ли крышками. У нескольких лучше сохранившихся домов изучены примыкавшие к узкой стороне дома тамбуры перед входами (табл. LXI, 1). По сравнению с домами они имеют более легкую конструкцию. Удалось проследить и вымостки из камней перед тамбурами. Система перекрытия домов у удмуртов в XI–XIV вв. неизвестна. Исследователи предполагают, что дома с двухскатными крышами потолочных перекрытий не имели; они покоились на врытых в землю столбах и частично на верхнем венце сруба.
На площадках городищ постоянно обнаруживаются очаги-кострища, не связанные с жилыми помещениями. Видимо, это летние очаги. Они имели такую же конструкцию, что и очаги в жилищах.
При раскопках исследованы также остатки хлевов — бревенчатых или столбовых, в которых содержались домашние животные. Они обычно меньше, чем жилые постройки. Выявлены также остатки погребов и отдельно стоявшие кладовки с хозяйственными ямами в них.
Застройка площадок городищ изучена пока плохо, но там, где ее удалось проследить (городище Дондыкар), установлено расположение домов вдоль улиц, вытянутых по длинной оси площадки.
На городищах, кроме того, зафиксированы производственные сооружения. Так, у вала городища Дондыкар открыты остатки кузницы, где найдены куски кузнечного шлака и некоторое количество древесного угля. Недалеко от первой находилась вторая кузница. Каждая из них площадью в 20–25 кв. м. Одна из кузниц имела навес, укрепленный на столбах. Под ним открыта каменная наковальня, а рядом — остатки горна в виде неглубокой ямы диаметром около 30 см, обложенной камнями. Здесь же был найден инструментарий кузнеца: молоток, клещи, зубила, а также куски железа. Остатки еще одной кузницы XII–XIII вв. открыты и изучены на городище Весьякар. Интересным представляется обнаружение на площадке Кушманского городища полуразрушенных сыродутных горнов для варки железа. По форме один из них четырехугольный, размерами 1,5×1,2 м и высотой 1,1 м. Второй горн овальный в плане, размерами 1×0,6 м и высотой 0,6 м. Стенки горнов были сложены из глины, укрепленной на деревянном каркасе. Около горнов найдены уголь, куски шлака и крицы.
Погребальными памятниками древнеудмуртского населения являются грунтовые могильники, располагавшиеся обычно поблизости от поселений. Ныне известно около 30 таких могильников, погребения в которых датируются IX–XIV вв. Это, несомненно, родовые кладбища. Наиболее известны и полнее других раскопаны могильники Адамовский Бигершай, Весьякарский Бигершай, Чемшай, Чиргинский, Маловенижский, Мыдланьшай и самый крупный — Варнинский, в котором исследовано около 300 погребений. Могильники размещаются на возвышенных местах, обычно на высоких берегах рек или на мысах. Могилы в настоящее время не видны с поверхности, но в древности, видимо, были отмечены невысокими насыпями. Умершие погребались в ямах простой формы, размерами 2,7–2,0×0,6–0,8 м и глубиной в среднем 0,5–1,2 м. Дно их плоское, стенки, как правило, отвесные. Ям сложной конструкции — с подбоями, ступеньками и нишами — нет.
Основной обряд захоронения — трупоположение. Умерших клали на дно могильной ямы в ящиках, изготовленных из деревянных тесин. Ящики ставились на дно могильной ямы. Размеры одного из таких „гробов“ в могильнике Мыдланьшай (погребение 70) 2,65×0,52 м. В некоторых могильниках прослеживается обертывание или перекрытие погребенных в таких гробах берестой. Известны деревянные и берестяные вымостки на дне могил.
Могилы образуют ряды по 4-10 погребений в каждом (табл. LXI, 20). Можно полагать, что каждый ряд предназначался для захоронения членов одной большой семьи. Обычно в ряду женские и мужские погребения располагаются без видимого порядка. Каждый могильник содержит, как правило, пять — шесть рядов захоронений. Ориентировка погребений относительно устойчива в каждом могильнике, но разная в целом. Наиболее распространенными были погребения с северной ориентировкой (с отклонениями к западу и востоку), в частности зафиксированные в могильниках Мыдланьшай и Кыпкинском. В могильнике Чемшай умершие лежали головами преимущественно на восток и северо-восток, как в Весьякарском могильнике Бигершай. В могильнике Адамовский Бигершай преобладала западная ориентировка. Представляется, что при определении ориентировки решающим было положение могильников по отношению к реке. Ряды шли параллельно берегу реки, а умерших ориентировали головами в сторону от реки. При исследовании могильников выясняется, что более старые ряды могил располагались ближе к реке, хотя в одних и тех же рядах были разновременные погребения. Умерших в могилы клали на спине с руками, вытянутыми вдоль корпуса, в праздничной одежде. Женщин хоронили с полным набором украшений костюма, помещая украшения там, где они носились при жизни. В мужских погребениях, кроме редко сохраняющихся остатков костюма, находят орудия труда (топоры, ножи), а также предметы вооружения (наконечники стрел и дротики) и конского снаряжения (удила, стремена, остатки уздечного набора). В женских могилах орудия труда встречаются гораздо реже, однако в них известны находки глиняных и каменных пряслиц, ножен, изредка топоров. Предметы вооружения в женских погребениях отсутствуют. Как в мужских, так и в женских могилах в ногах довольно часто поставлены глиняные горшки и миски. Только в мужских погребениях находят ритуальную посуду в виде медных круглодонных или плоскодонных котелков с железными ручками и деревянные сосуды, в том числе окованные поверху металлическими скобками и пластинками. Сосуды эти размещались в разных местах могилы, но чаще у головы погребенного.
Обычно при мужских костяках обнаруживают остатки мясной пищи, положенные в гроб или сбоку от него. Известны случаи, когда кости ног, крестца и голов лошадей помещены в засыпку могильной ямы (могильник Мыдланьшай). Сравнительно редко в древнеудмуртских могильниках встречаются наборы украшений, положенные в виде дара погребенному в мешочек или в берестяную коробочку. Очень много таких жертвенных комплексов оказалось в Варнинском могильнике, где они были в составе инвентаря примерно 16 % погребений. Их обычный состав: височные кольца, серьги, бусы, подвески, а также орудия труда. Они есть как в мужских, так и в женских погребениях. Жертвенные комплексы помещались в разные места могилы (Семенов В.А., 1980, с. 68–80). Интересно отметить, что примерно такие же жертвенные комплексы есть и в поздних могильниках удмуртов, таких, как Ореховский или Чабыловский, которые датируются XVI–XVIII вв. (Истомина Т.В., 1982, с. 83).
В заполнении ям в ряде удмуртских могильников (Омутненском, Кыпкинском, Маловенижском, Мыдланьшай и др.) отмечено значительное количество угля и золы от костров, горевших рядом с могилами при похоронном ритуале. Они, видимо, раскладывались и при совершении поминок по усопшим и играли определенную роль в погребальной обрядности.
Исследователи указывают на почти полное отсутствие в могильниках удмуртов X–XIII вв. погребений детей раннего возраста. Возможно, их хоронили за пределами могильников.
Чепецкие памятники территориально обособлены от одновременных им памятников других культур. Они сосредоточены по течению р. Чепцы и ее притокам; только несколько поселений и могильников размещаются южнее. Это Чужьяльский могильник и Чужьяльское городище (Кереметь), находящиеся на берегу р. Пироговки, правого притока р. Иж. Связь предков удмуртского народа с памятниками средневековья на р. Чепце в свое время убедительно была доказана А.П. Смирновым. Несомненным является и то, что часть древнеудмуртских поселений и могильников размещалась и по прилегающему к р. Чепце течению р. Вятки. Исследования последней группы памятников проведены пока в незначительной степени.
Для чепецкой культуры характерны приемы домостроительства, связанные с традиционным домостроительством удмуртов. Бревенчатые постройки с открытыми очагами и деревянными полами, с ямами-кладовками на территории жилищ находят ближайшие аналогии с позднейшим удмуртским домом — „корке“ (Оборин В.А., 1956а, с. 108). Этой культуре присущи также господство трупоположений с северной ориентировкой, в особенности на позднем ее этапе, положение умерших в дощатые составные гробы-ящики, наличие в составе инвентаря погребений жертвенных комплексов. А.П. Смирнов типичным для чепецкой культуры считал следующий набор украшений женского костюма: шумящие привески с треугольной основой и с напаянными на нее треугольниками зерни, с цепочкой звеньев, заканчивающихся бомбовидной подвеской (табл. LXII, 7); шумящие привески с основой в виде умбона, внутри которого по краям напаяны треугольники из зерни; литые бляхи эллипсовидной формы с ложновитой перегородкой в центре, разделяющей их на два сложенных основаниями треугольника, и внутренней поверхностью, также украшенной треугольниками зерни; украшения в виде литой пластинки треугольной формы с изображением медвежьей морды, с шумящими цепочками-подвесками (Смирнов А.П., 1952, с. 202, 203). По мнению В.А. Оборина, для культуры характерно и употребление орнамента из треугольников. Он усматривает его, в частности, на глиняных пряслицах с городища Сабанчикар, на многих костяных изделиях с городища Дондыкар. О преобладании там на изделиях орнамента из треугольников пишет и автор раскопок памятника А.П. Смирнов (Смирнов А.П., 1929б, с. 40–42). В.А. Оборин обращает особое внимание на распространение такого орнамента на керамике чепецкой культуры. После исследований могильника Мыдланьшай, к числу характерных признаков чепецкой культуры, по мнению В.Ф. Генинга, следует относить и серьги в виде овального незамкнутого кольца, обнаруживаемые преимущественно в мужских погребениях. Действительно, таких украшений много не только в могильнике Мыдланьшай, но и в позднее раскапывавшемся Варнинском могильнике, и в изучавшихся ранее удмуртских могильниках. Л.А. Голубева выделила еще один тип украшений женского костюма чепецкой культуры. Это подвески со щитком из витых спаянных проволочек, с закругленным основанием, который со временем приобретает каплевидную форму. (Голубева Л.А., 1982, с. 110–124). Впрочем, такие подвески, по нашему мнению, в неменьшей степени типичны и для древнемарийских памятников.
Памятники чепецкой культуры суммарно датируются IX–XV вв. В развитии культуры выделяются два хронологических этапа. Первый датируется IX — началом XIII в., второй — второй половиной XIII–XV в. Традиционное разделение удмуртов на северных и южных, принятое в литературе и основанное на языковых данных, пока не может быть подтверждено археологическими материалами. Территория юго-восточной Удмуртии плохо изучена.
Основным занятием удмуртских племен в IX–XV вв. было земледелие. В ранние периоды это было преимущественно земледелие подсечное. Вместе с тем начиная с XII в. широко распространяется переложная система земледелия, при которой широко используются пахотные орудия. На территории распространения чепецкой культуры ныне известны находки двух десятков наральников. Они относятся к типу широколопастных с овальными трубицами и широко были известны в то же время в Прикамье и Волжской Болгарии. Такие наральники найдены на городище Гурьякар (Иванова М.Г., 1982а, с. 12), Дондыкар, в могильнике, у д. Весьякар (Генинг В.Ф., 1979а, с. 87–106), на городищах Кушманском и Иднакар (табл. LXII, 36). М.В. Талицкий на основании сходства верхнекамских тяжелых наральников с наральниками, найденными на территории Волжской Болгарии, показал, что пашенное земледелие в Верхнем Прикамье и, надо думать, в смежных областях возникло под прямым влиянием болгар (Талицкий М.В., 1951, с. 68, 75). Однако еще Ф.А. Теплоухов утверждал, что наральники собранной им коллекции, происходящие из Прикамья, имеют древнерусское начало (Теплоухов Ф.А., 1892, с. 57–98). Все эти рассуждения определенно применимы и к наральникам с поселений чепецкой культуры.
Наряду с наральниками для обработки почв, в основном при подсеке, широко употреблялись и железные мотыги, найденные в большом числе на памятниках чепецкой культуры (табл. LXII, 31). Для уборки зерновых и трав использовались косы-горбуши (обнаружены на городищах Дондыкар, Весьякар, в могильнике Весьякар и др.) и, видимо, гораздо реже — серпы (табл. LXII, 34). Серпы разных типов, среди которых есть и довольно архаичные. Так, например, на городище Гурьякар М.Г. Ивановой найден серп с черешком, который был продолжением лезвия орудия.
Размол зерна первоначально велся на зернотерках, а с X в. — на ручных жерновах, находки которых постоянны на поселениях (Иванова М.Г., 1978, с. 49–67). При раскопках поселений чепецкой культуры в больших количествах обнаружены зерна ржи, пшеницы, полбы, овса, проса, ячменя, льна и конопли. К XII в. получают распространение такие культуры, как репа и горох (Туганев В.В., Ефимова Т.П., 1982а, с. 104–109; 1982б, с. 22–37).
Другой областью хозяйственной деятельности чепецких племен в X–XIV вв. было животноводство. Судя по остеологическим материалам с поселений Сабанчикар, Дондыкар, Учкекар, Иднакар и других памятников, наиболее распространенными среди домашних животных были лошадь и корова. Лошадь употреблялась в хозяйстве не только как верховое, тягловое и вьючное животное, но и шла в пищу. В могильниках чепецкой культуры также нередки кости лошади. По-видимому, ее мясо было положено в качестве жертвенной пищи. Конские удила представлены несколькими типами, среди которых более ранними были удила с прямыми и Б-образными псалиями (табл. LXI, 28; LXII, 25). К более позднему времени (с XI в. и позднее) относятся двусоставные удила с кольцами. Реже встречаются удила того же типа, но с цельным мундштуком, широкое распространение которых относится к XII в. Именно с этого времени лошадь у удмуртов широко употребляется как тягловое животное в земледелии. Несомненным свидетельством верховой лошади являются находки стремян (табл. LXI, 13, 14). Они в чепецких памятниках есть как с прямым, так и с округлым подножием.
Разведение крупного рогатого скота, судя по остеологическим материалам, также было весьма распространено. Скот преобладал низкорослый, часто комолый. В гораздо меньшем числе разводились овцы и свиньи.
Значительную роль в хозяйстве древнеудмуртских племен играла охота, особенно в IX–XIII вв. Охота велась как с целью получения мяса, так и пушнины. На поселениях постоянно встречаются кости лося, изделия из лосиного рога. Реже отмечаются находки костей медведя, зубы которого употреблялись как амулеты, еще реже — находки костей кабана, северного оленя. Важна была и пушная охота. В составе остеологического материала поселений имеются кости бобра, горностая, лисицы, волка, куницы. Кости других пушных зверей не встречаются. Очевидно, тушки их скармливали собакам во время охоты. Способы охоты в то время были традиционными — с применением загонов, ловчих ям, западней, ловушек, давилок и в меньшей степени с применением лука со стрелами. Охотничий лук был, видимо, простой конструкции. Наконечники стрел обычны для того времени. Среди охотничьих много стрел с широким пером. Почти все железные наконечники этих стрел черешковые (табл. LXII, 13–17, 24). Костяные наконечники стрел имели перо ромбического, треугольного или многогранного сечения. Известны и костяные стрелы-тупики, применявшиеся обычно при отстреле белки, и вильчатые наконечники стрел, служившие при охоте на птицу. На поселениях обнаружены наконечники копий с широким пером, втульчатые, с которыми охотились на крупных копытных и медведя (табл. LXII, 12), а также наконечники метательных дротиков (табл. LXI, 35).
Не последнее место в хозяйстве чепецких племен занимало и рыболовство. Костей рыб в культурных слоях поселений, правда, относительно немного, однако есть и кости карповых, и щитки осетровых рыб, и их чешуя. Основное время добычи рыбы — весеннее, при проходе ее на нерест. Тогда мелкие речки и ручьи перегораживались „заколами“. Широко использовались и сети. Найдены грузила от них, как каменные, так и глиняные. При раскопках поселений и могильников собраны железные наконечники острог и крупные рыболовные крючки (табл. LXI, 18), а также крупные блесны.
Среди орудий труда одним из наиболее важных был железный топор. Топоры проушные, преимущественно широколезвийные, с подтреугольным в сечении проухом (табл. LXII, 32). Топоры этого типа широко распространены в Прикамье также на памятниках родановской культуры, а также среди других синхронных им древностей. Более поздние разновидности таких топоров в XII–XIII вв. имели щековицы и употреблялись для рубки деревьев при домостроительстве, подсеке, для изготовления различных изделий из дерева. Нет никакого сомнения, что эти топоры — изделия местных кузнецов. Гораздо реже встречаются втульчатые железные топоры-инструменты бортников (табл. LXII, 33). Бортничество также практиковалось чепецкими племенами. К орудиям обработки дерева относятся черешковые ножи разных типов с хорошо выраженным уступом при переходе от черешка к лезвию (табл. LXI, 12), скобели с лезвием прямой и дугообразной форм, долота (табл. LXI, 19, 22). На поселениях найдены железные ложкари, токарные резцы, шилья, иглы (табл. LXI, 5; LXII, 28).
Предметов вооружения на поселениях и в могильниках чепецкой культуры немного. Больше всего железных и костяных наконечников стрел (табл. LXII, 13–17, 24). Они принадлежат к нескольким типам. Преобладают наконечники листовидной и ланцетовидной формы, гораздо меньше граненых бронебойных, рассчитанных на поражение человека в кольчуге или доспехе. Боевые луки начиная с X в. сложной конструкции. Накладки от такого лука костяные, концевые и срединные, найдены в могильниках, в частности Мыдланьшай и Варнинском. На поселениях и в могильниках обнаружены боевые топоры, сходные по форме и размерам с позднесалтовскими и относящиеся преимущественно к IX–X вв. В области распространения чепецкой культуры известно много находок наконечников железных копий. Среди них есть с пером ланцетовидной формы и бронебойные, с пером ромбического сечения (Варнинский могильник). Среди предметов вооружения чепецких племен были мечи и сабли. Мечи обоюдоострые, с перекрестьями, имеющими на концах шаровидные утолщения. Сабли тоже с перекрестьями, но простой конструкции, с рукоятью, отогнутой в сторону от клинка. И те, и другие носились в ножнах с наконечниками и скобами, при помощи которых они крепились к портупее. Найденные в могильниках мечи и сабли относятся к ранним этапам чепецкой культуры (IX–X вв.) и принадлежат к типам оружия, широко распространенного в южнорусских степях в то время. На территорию чепецкой культуры они, видимо, попали через Волжскую Болгарию в результате торговых связей. Эти образцы вооружения были снаряжением конного воина. Находки стремян разных типов подтверждают это.
Среди ремесел, которыми занимались жители чепецких поселений, отметим изготовление железа из болотных руд, месторождения которых известны на территории их расселения. О домницах для выплавки железа говорилось выше, как и о находках на поселениях остатков кузниц и кузнечных инструментов. Кузнечный инструментарий того времени разнообразен (табл. LXII, 23, 38). Это кричные клещи, кузнечные зубила, молоты и молотки. Их находят не только на поселениях, но и в погребениях кузнецов. Ассортимент изделий, изготовлявшихся местными кузнецами, обширен. Наиболее крупные предметы из их числа — плужные наконечники и топоры, для изготовления которых применяли кузнечную сварку. Массовыми изделиями чепецких кузнецов были наконечники стрел и ножи.
Весьма важной отраслью домашнего производства являлось меднолитейное — преимущественно изготовление украшений из бронзы, гораздо реже — и» серебра. Как представляется, основная масса металла поступала в бассейн р. Чепцы из Волжской Болгарии, как правило, в виде слитков. Один из слитков (длина его около 22 см) найден на городище Гурьякар, другой происходит из могильника Мыдланьшай. Оба отлиты в канавках, сделанных в каменных литейных формах. Инвентарь поселений, и в частности городища Гурьякар, включает тигли преимущественно конусовидной формы (табл. LXII, 35). Тигли вместимостью до 300 г. металла служили для изготовления крупных изделий или серии однотипных предметов. На том же городище Гурьякар обнаружен клад из девяти серебряных гривен глазовского типа, только что отлитых, не бывших в употреблении (табл. LXII, 20). Мастера владели не только техникой литья бронзовых изделий по восковой модели, которая, видимо, широко практиковалась в то время, но и ковкой бронзового листа, украшали изделия из бронзы настоящей и ложной зернью и сканью, хорошо знали волочение медной проволоки. Ассортимент изделий мастеров-медников был значительным (табл. LXI, 2; LXII, 2, 3, 5, 6).
Одним из домашних ремесел чепецкого населения было косторезное. Ассортимент поделок из кости и рога тоже велик. Это наконечники стрел, проколки разных видов, лощила, кочедыки, копоушки, гребни, пряслица, манки, ручки ножей, различные ложки и лопаточки, ручки для шильев особых форм, детали ткацких станков и другие предметы (табл. LXI, 4, 9, 24; LXII, 11, 18, 28). При изготовлении этих изделий употреблялись железные ножи, сверла и специальные пилы для кости. Рог и кость до обработки распаривались и размягчались. Готовые изделия украшались характерными узорами.
Обработка шкур домашних и диких животных давала чепецкому населению одежду, обувь, пояса, головные уборы. Кожей обтягивались ножны мечен и ножей, из нее шились различные кошелки и сумки. Многочисленны находки, преимущественно на поселениях, скоблен для удаления мездры, разбивальников, шильев, игл для пошива.
Разведение льна и конопли, наличие среди домашних животных овцы способствовали развитию у древних удмуртов прядения и ткачества. Это подтверждается обнаружением пряслиц из камня и глины, пружинных ножниц для стрижки овец на городище Иднакар. Известны находки блока для подвешивания ремизок ткацкого стана на городище Гурьякар и деталей ткацкого станка на Маловенижском городище (табл. LXII, 27). Остатки тканей постоянно встречаются в погребениях и на поселениях. Куски шерстяной ткани есть в коллекциях Дондыкарского городища и Солдырского могильника Чемшай. Замечено, что ткань Чемшая сделана не на ткацком станке, а с помощью особых дощечек для плетения. Куски полотняной ткани холщового переплетения найдены в погребениях Печешурского и Чемшайского могильников.
Глиняная посуда чепецкой культуры (табл. LXI, 37, 40–42) изготовлена от руки, без применения гончарного круга, который здесь получает распространение очень поздно. Наиболее ходовой формой сосудов были невысокие горшки со слегка округлым дном, плавно переходящим в округлое тулово, и короткой шейкой, край которой слегка отогнут наружу. Употреблялись примерно такой же формы миски, но с менее раздутым туловом и прямым краем. Величина сосудов сильно варьирует. Преобладали горшки и миски с максимальным диаметром тулова в 17–25 см, но отдельные сосуды такой же формы имели диаметр до 40 см. Известна серия небольших сосудов, очевидно технического назначения, в то время как вышеперечисленные служили для еды и питья, приготовления пищи и хранения припасов. Среди керамики, особенно в IX–XII вв., много орнаментированной. Узор наносился обычно на верхнюю часть сосуда в виде оттисков гребенчатого штампа, шнура, веревочки, различных фигурных штампов. В XII–XIII вв. очень часто применялся решетчатый штамп. Из оттисков этого штампа выполнялись различные узоры в виде горизонтально расположенных полос. К XIII в. процент орнаментированных сосудов заметно сокращается. Для XIV–XV вв. более характерны неорнаментированные сосуды. Вся чепецкая керамика, как представляется, изготовлена техникой кольцевого налепа из глины с примесями растительных волокон и дробленой раковины. Обжиг сосудов невысокого качества, производился на кострах. Качество же посуды из погребальных комплексов такое, что она легко рассыпается в руках в процессе извлечения ее из могил. Не исключено поэтому, что для погребального ритуала специально делали горшки невысокого качества. Интересно обнаружение на городище Дондыкар остатков керамической мастерской, где расчищено скопление красножгущейся глины размерами 4,2×2,2 м и толщиной до 0,6 м. Часть глины была перемешана с черепками и долбленой раковиной. По обе стороны скопления глины находились очаги диаметром до 1 м для обжига посуды, а неподалеку — колодец.
Племена чепецкой культуры поддерживали оживленные торговые связи с Волжской Болгарией, куда, по-видимому, направлялся основной поток дорогих мехов и откуда получали в обмен на них слитки цветных металлов, монетное серебро, бусы, различные металлические изделия. На ряде поселений древних удмуртов в горизонтах XII–XIII вв. обнаружена болгарская круговая керамика, в частности на городище Маловенижское, Поркар (Семенов В.А., 1982, с. 49). Почти все бусы, найденные на памятниках чепецкой культуры, привезены с юга (Львова З.А., 1978, с. 140–156). Свидетельством торговых связей с западными областями является находка кубического железного навесного замка (табл. LXII, 6) в могильнике Мыдланьшай и западноевропейских монет на других памятниках.
На чепецкой территории существовало, очевидно, и какое-то болгарское население, связанное с торговлей, а может быть, и получавшее дань с удмуртских племен. Предполагается, что это был харадж. Проникновение волжских болгар не прекратилось, а возможно и усилилось, после потери ими государственности в первой половине XIII в., когда их разгромили татары. Об этом, в частности, говорит находка в д. Гордино (близ Балезино) надгробной плиты с надписью на древнеболгарском языке и датой 1323 г. (Генинг В.Ф., 1958, с. 114, 115). Очевидно, одним из центров проникновения болгар на чепецкую территорию был Кократ (Карино), расположенный в устье р. Чепцы при ее впадении в Вятку, из-за чего вятских татар позже обычно называли кократскими или каринскими. Там найдено несколько более поздних болгаро-татарских надгробий.
Среди бытового инвентаря чепецкого населения следует отметить кресала широко распространенных в Восточной Европе типов (табл. LXI, 3; LXII, 10). В IX–XII вв. это преимущественно кресала калачевидной формы, а в XIII–XV вв. — пластинчатые со щелевидной прорезью. Впрочем, калачевидные кресала на этой территории бытовали и позднее. Среди обычных бытовых предметов домонгольского времени на территории чепецкой культуры были и гребни, односторонние и двусторонние, сходные с употреблявшимися в западных областях (табл. LXI, 4, 9). Из местных гребней интересны те, что украшены наверху щитка двумя конскими головками (табл. LXI, 18, 19). Своеобразны костяные копоушки, часто орнаментированные (табл. LXII, 11).
Материалы могильников позволяют реконструировать мужскую и женскую одежду древних удмуртов. Так, по данным могильника Чемшай представляется, что мужчины в XI–XIII вв. носили холщовые штаны и рубахи, подпоясанные ремнями. Поверх них в зимнее время надевалась шуба или кафтан из шерстяной ткани. Иногда кафтан был меховым, обтянутым сверху шерстяной материей. Верхняя одежда обычно подпоясывалась ремнями, часть которых украшалась литыми бляхами. Подобные бляшки встречаются не только во многих могильниках чепецкой культуры, но и на территории родановской культуры и Волжской Болгарии. На ногах носилась обувь типа поршней с мягкой подошвой и короткими голенищами, собиравшимися на щиколотке ремешком. Наличие в чепецкой культуре стремян с плоским подножием свидетельствует об употреблении мужчинами обуви с твердой подошвой, но конструкция ее пока неизвестна. На поясе обычно носили кошелек, нож, а также гребень (Смирнов А.П., 1952, с. 240–243). Г.Т. Кондратьева по материалам погребения 70 могильника Красная Горка восстанавливает покрой меховой шубы того времени, сшитой нитками из растительных волокон (Кондратьева Г.Т., 1967б, с. 330).
Основной женской одеждой было платье. В составе костюма, особенно его парадного варианта, много бронзовых украшений. Головной убор женщины, видимо, напоминал этнографически широко известный у южных удмуртов айшон. Остатки такого головного убора найдены в удмуртских могильниках XVII–XVIII вв. (Аксашурское кладбище). Это своеобразная разновидность высокого кокошника из бересты, обтянутой материей, на которую нашивались бусы, бляшки, бисер. К нему прикреплялись шумящие украшения на длинных цепочках или кожаных ремешках с пронизками (табл. LXI, 34). Видимо, к нижней части головного убора у висков крепились разного вида серьги и подвески (табл. LXI, 10; LXII, 2, 3). Шея женщины украшалась гривной. В погребениях второй половины IX–X в. это были гривны так называемого глазовского типа с рубчатым дротом, граненой головкой на одном конце и петлей на другом (табл. LXI, 32; LXII, 20). Многочисленны их находки в районе р. Чепцы, как на поселениях, так и в могильниках, в частности Мыдланьшай и Варнинском. Клад из девяти гривен, как говорилось выше, найден на городище Гурьякар. С XI в. гривны глазовского типа сменяются другими, сделанными из двух переплетенных дротов и имеющими пластинчатые концы. Две такие гривны происходят из могильника Весьякар (Генинг В.Ф., 1979а, с. 102, табл. IV). С XIV в. ношение гривен удмуртками прекращается; они позже в могильниках не встречаются. Кроме шейных гривен, носились ожерелья, составленные преимущественно из стеклянных бус с металлической прокладкой — посеребренной и позолоченной. В состав ожерелий входили также каменные бусы, монетовидные и решетчатые подвески; иногда среди нагрудных украшений женского костюма встречаются арочные шумящие подвески и подвески со щитком треугольной формы. Бытовали и подвески других типов, в том числе имевших большее распространение у марийских племен, а также подвески, характерные для носителей родановской культуры. В последнем факте В.А. Оборин видит проявление оживленных удмуртско-пермяцких связей (Оборин В.А., 1956а, с. 103–112). На грудь женского костюма нашивались также кожаные шнуры с пронизками; иногда шнуры делались из шерстяных нитей. Они обычно хорошо сохраняются, будучи пропитанными окислами металла. Такие же шнуры крепились к поясу (табл. LXI, 22). Руки женщин украшались бронзовыми браслетами (табл. LXI, 29; LXII, 7, 8). В IX–X вв. бытовали восьмигранные в сечении браслеты с сомкнутыми концами, на плоскостях которых был кружковый орнамент. С XI в. получают распространение пластинчатые браслеты разных типов с сомкнутыми концами, а с XII в. — различные виды проволочных плетеных браслетов.
Как полагают исследователи чепецкой культуры, в IX–X вв. в связи с развитием пашенного земледелия происходит полный распад первобытно-общинных отношений. Выделяются хозяйственно самостоятельные семьи, обычно довольно большие, ведущие комплексное хозяйствование на определенных участках земли. В это время наблюдается имущественное расслоение населения, выделяются семьи и группы семей более зажиточные, семьи, в составе которых были и воины-дружинники, погребавшиеся с оружием. С XI в. на поселениях и могильниках появляются большие серии предметов с изображением знаков собственности владельцев — тамгами и метами. Что касается верований того времени, то они, очевидно, были связаны с земледельческими циклами. На Маловенижском городище раскопками открыты, видимо, остатки культовой постройки, главным объектом которой было большое жертвенное кострище, заполненное массой пережженных костей. Примерно такой же конструкции жертвенное кострище с кальцинированными костями исследовано на Поломском I городище. Носители чепецкой культуры придавали определенное значение и охотничьей магии. На поселениях встречаются различного рода и амулеты, сделанные из костей, зубов и когтей животных.
Чепецкая культура — культура древних удмуртов — возникла, несомненно, на основе поломской культуры, памятники которой также располагаются в бассейне р. Чепцы и ее притоков (Генинг В.Ф., 1959, 212, 213).
Первые сведения письменных источников об удмуртах относятся к XII в. О них пишет Абу-Хамид ал-Гарнати, проехавший в 1150–1153 гг. из Ирана в Венгрию и обратно через Хазар, Болгар и Киев по Волге и Днепру. Он называет виденных им удмуртов, или наиболее южную часть их, народом арв или народами, жившими в области Арв. Ал-Гарнати сообщает, что этот народ наряду с вису (весью) платит харадж болгарам (Монгайт А.Л., 1959, с. 172; Путешествие Абу-Хамида…, 1971, с. 31–34). Позднее о той же земле сообщают и русские летописи. В 1379 г. жители Вятки предпринимают поход на Арскую землю (ПСРЛ, VIII, 1885, 34). В 1498 г. ариане (удмурты) вместе с вятчанами приносят присягу Ивану III (ПСРЛ, IV, 1848, 135, 156; VI, 1853, 239). Арские князья упоминаются в связи с походами Ивана IV на Казань (ПСРЛ, IV, 1848, 307). На самом деле это, видимо, были не князья, а родовые старейшины удмуртов. Сам город Арск находится в 52 км к северу от города Казани. Арская земля, по-видимому с XV в., входила в состав земель, подвластных Казанскому ханству, а ранее — в область интересов Волжской Болгарии и платила туда дань. В 1562 г. после падения Казани и Казанского ханства арские люди вместе с другими народами, находившимися в зависимости от него, «государю бьют челом и ясаки дают» (Верещагин А.С., 1905, с. 80). Название «Арская земля», было, как представляется, связано не со всей областью распространения удмуртов, а с ее южной частью, наиболее близкой к Болгарам и Казанскому ханству.
Потому представляется, что харадж в Волжскую Болгарию собирался не со всех удмуртов, а только — с тех, которые проживали ближе к ее границам. Другая группа удмуртов, жившая на Чепце и частично на р. Вятке, на участке, примыкавшем к Чепце, с давних времен, видимо, называлась «ваткой», «вядой». Последнее название, как кажется, впервые встречается в XIII в. в «Слове о погибели Русской земли» (Слово о погибели…, 1965, с. 156). Возможно, что название земли «Вяда» скрывается люд несколько более ранним термином «Ведин». В XIII в. венгерский миссионер, посетивший Болгары и Прикамье, писал, что после разгрома Болгарии монголы также напали на Ведин (Вяту), Меровин (мерян), Пойдовию (?), царство Морданов (мордву)… (Аннинский С.А., 1940, с. 86). Названия «Ватка», «Вяда» в XV в. в русском написании и огласовке были трансформированы в «вотяки-отяки». Под этим этнонимом они впервые появляются в — летописных текстах, составленных около 1469 г. (ПСРЛ, т. 26, 1946, с. 227). Южную часть земли, — заселенной тоже удмуртами, русские документы продолжали именовать Арской землей, хотя ее жители и называли себя вотяками или отяками.
Происхождение терминов «Арская земля», «вотяки», «удмурты» объясняется ныне по-разному. Арами южную группу удмуртов называли болгары, а позже татары, и именно от них этот термин попал в русские источники. Этот этноним в переводе с тюркского означает «человек», «мужчина», «муж». Термин «вотяк», «отяк», как и более ранние Ведин, Вядин, Вята, Вяда произведены от названия р. Вятки, на которой часть удмуртов жила в средневековье л откуда они позже были вытеснены марийцами. Река эта еще болгарами называлась Ватка.
Что касается современного названия удмуртов, то наиболее правомерной представляется гипотеза Ф.И. Гордеева, который производит этноним тоже от р. Вятки — Ваты. Из гидронима было образовано «вотмурт» — человек, живущий на берегу Вятки (Гордеев Ф.И., 1965, с. 100). Пребывание там удмуртов подтверждается и наличием в низовьях р. Чепцы и на прилегающем участке Вятки удмуртских топонимов; меньшее число их есть на Пижме и Мологе. Проникновение на Вятку — в область расселения удмуртов — марийцев прослеживается по — археологическим материалам и по топонимии и относится к концу I и началу II тысячелетия н. э. (Спицын А.А., 1888, с. 49).
Попытка исторической реконструкции истории отдельных удмуртских родов по этнографическим материалам принадлежит В.Е. Владыкину (Владыкин В.Е., 1970, с. 37–47).
В Верхнем Прикамье в результате смешения местного гляденовского населения с пришлым, переселившимся сюда, видимо, еще в IV в. из-за Урала, формируется харино-ломоватовская культура. Памятники ее известны в бассейне верхнего течения Камы, в основном в области впадения в нее рек Вишеры и Косьвы. Наиболее южные памятники харино-ломоватовской культуры находятся на р. Каме при устье р. Чусовой.
Термин «ломоватовская культура» получил самостоятельное значение после обработки А.А. Спицыным коллекции археологического материала из собрания Ф.А. и А.Ф. Теплоуховых, в составе которой входило около 250 предметов второй половины I тысячелетия н. э. из почти 40 пунктов Верхнего Прикамья, большей частью из разрушающихся могильников (Спицын А.А., 1902, с. 23). Эта группа находок датирована А.А. Спицыным преимущественно VIII–IX вв. (карта 28).
Карта 28. Размещение основных памятников харино-ломоватовской культуры.
а— городище; б — селище; в — курганный могильник; г — случайная находка; д — клад; е — грунтовой могильник.
1 — Шудьякар; 2 — Аверинский II; 3 — Грибановское; 4 — Большое Носковское; 5 — Носковский; 6 — Русиновское I; 7 — Русиновский; 8 — Васневский; 9 — Турушевский; 10 — Щукинский; 11 — Зуйкар; 12 — Плесенский I; 13 — Плесенский II; 14 — Аннинские; 15 — Федоровские; 16 — Бурдаковский; 17 — Даниловский; 18 — Базуевские; 19 — Мордабские; 20 — Пыштайнский; 21 — Елевский; 22 — Харинский; 23 — Агафоновский; 24 — Чазевская; 25 — Митинский; 26 — Кочевский; 27 — Урьинский; 28 — Юксеевская; 29 — Пуксибская; 30 — Пеклабский II; 31 — Пеклабский I; 32 — Корчевские; 33 — Бельковский; 34 — Чазевский II (Нюр-Медер); 35 — Чазевский I (Шойнаыб); 36 — Чердынские; 37 — Редикарский; 38 — Мелехинский; 39 — Носково; 40 — Горт-кушетский; 41 — Кудымкарский; 42 — Кудымкарское; 43 — Загарский; 44 — Важгортский; 45 — Каневский; 46 — Архангельские; 47 — Баяндинские; 48 — Козьминские; 49 — Бакинское; 50 — Купросские; 51 — Федоровщинские; 52 — Кыласово; 53 — Баяновское; 54 — Баяновский; 55 — Рождественский; 56 — Идоговские; 57 — Саргинская; 58 — Егвинская; 59 — Назаровская; 60 — Ильинская; 61 — Деменковский; 62 — Кемольская; 63 — Коновлятское; 64 — Сорьинская; 65 — Грудятский; 66 — Опутятское; 67 — Большевисимский; 68 — Висимский; 69 — Зародятское; 70 — Зобачевский; 71 — Гарамиха; 72 — Беклемишевский; 73 — Антоновцы; 74 — Полуденский; 75 — Бурковский; 76 — Телячий Брод; 77 — Мальцевский.
Первые раскопки памятников рассматриваемой культуры проведены Н.Н. Новокрещеных совместно с А.А. Спицыным в 1898–1901 гг. Ими исследованы 55 погребений в Бродовском могильнике — трупоположения, ориентированные на юг (ОАК за 1898 г., с. 46–49; ОАК за 1901 г., с. 115; Новокрещеных Н.Н., 1901, с. 107–141; Древности Камы, 1933, табл. VIII, 2, 3, 5, 7, 9-14). При раскопках могильника получен обильный материал: только в 1899 г. было собрано более 2850 находок. В 1950 г. В.Ф. Генинг продолжил исследования памятника, вскрыв еще три погребения и отметив наличие рядов могил. Он отнес раскопанные погребения к VII–VIII вв. (Генинг В.Ф., 1953, с. 87–98). Ранее А.В. Шмидт тот же могильник по материалам А.А. Спицына и Н.Н. Новокрещеных датировал началом VIII в.
К ранним памятникам относится Харинский могильник, расположенный в Гайнском р-не Коми-Пермяцкого автономного округа, на правом берегу р. Камы, где в 1900–1901 гг. В.Л. Борков раскопал около 20 курганных насыпей. Рядом с курганным могильником находился грунтовый могильник VII–VIII вв., часть находок из которого оказалась в составе коллекции Теплоуховых.
В те же годы В.Л. Борковым исследовался и Пыштайнский курганный могильник (Борков В.Л., 1903, с. 88), раскопки которого в 1946 г. были продолжены В.А. Обориным, вскрывшим 14 погребений харинского этапа рассматриваемой культуры и одно более позднее. Это были трупоположения в ямах под курганными насыпями, ныне не сохранившимися, ориентированные на юго-запад, а в одном случае на юго-восток. При погребенных найдены височные украшения, остатки кожаных поясов с бронзовыми накладками, костяные наконечники стрел. В одном из погребений обнаружена монета Пероза — 457–484 гг. (Оборин В.А., 1958, с. 147–156).
К харино-ломоватовской культуре принадлежит и Деменковский могильник на р. Обве, который датируется VI–IX вв. На нем в 1901 г. А.А. Спицыным исследованы 47 трупоположений, ориентированных на север и датированных IX–X вв. (Спицын А.А., 1903б, с. 113, 114). Доследование этого памятника проводилось В.Ф. Генингом в 1953 г., когда было раскопано еще 153 погребения. Часть их была отнесена к VI — началу VIII в., а другие — ко второй половине VIII — первой половине IX в. (Генинг В.Ф., 1964, с. 94–162).
В 30-х годах изучению памятников харино-ломоватовской культуры много внимания уделил А.В. Шмидт. Именно он и ввел термин «харинская культура» для обозначения памятников IV–VI вв. на территории Верхнего Прикамья (Шмидт А.В., 1927, с. 125–164). Им был исследован курганный могильник Качка, а собственно ломоватовские комплексы датированы VI–VIII вв. (Шмидт А.В., 1929, с. 1–17). В 1926–1927 гг. тот же археолог раскапывал могильник у д. Неволино, но материалы этих исследований не были опубликованы автором.
Массовое изучение могильников харино-ломоватовской культуры началось в 50-х годах XX в. В то время важные материалы были получены В.Ф. Генингом в процессе раскопок грунтового могильника у с. Кляпово Березовского р-на Пермской обл. В 1961 г. Г.А. Шокшуевым раскопки этого памятника были продолжены (Шокшуев Г.А., 1962, с. 107–116). Как выяснилось, могильник содержит трупоположения с восточной и юго-восточной ориентировкой. Особенностью его является перекрытие могильных ям плитняком; из плит была сделана и обкладка некоторых могил. По пряжкам, наконечникам стрел, племенным украшениям и бусам погребения были датированы IV–V вв. Авторы раскопок подчеркивали своеобразие этого памятника и сопоставляли его с Аятским могильником, расположенным в Свердловской обл. и раскопанным Е.М. Берс (Берс Е.М., 1959). Просматривая материалы Кляповского могильника, Р.Д. Голдина высказала предположение, что он как по обряду захоронения, так и по инвентарю ближе всего к памятникам лесостепного Зауралья, таким, как Каламацкий Брод, Аятский и другие, а также что памятники эти в Прикамье оставлены населением, пришедшим туда из-за Урала (Голдина Р.Д., 1968, с. 88, 89). Исследовательница считает, что основную массу погребальных памятников местного населения в бассейне р. Сылвы составляют грунтовые могильники, а памятниками пришлого зауральского населения являются курганные могильники, которые в процессе ассимиляции переселенцев местным населением постепенно заменяются бескурганными.
Интересные результаты для характеристики ранних этапов харино-ломоватовской культуры получены при раскопках Бурковского курганного могильника (Добрянский р-н Пермской обл.), исследованного В.Ф. Генингом в 1951–1952 гг. Под насыпями 15 невысоких курганов было открыто 38 погребений. В каждом кургане содержалось от одной до 12 могил. Подкурганные могильные ямы были ориентированы в направлении с востока на запад. Умершие помещены в одновенцовые срубы, перекрытые плахами. Под некоторыми погребениями в срубах была берестяная подстилка; остатки бересты отмечены и в перекрытиях могил. По погребальному обряду этот памятник оказался близким могильникам IV в. на территории северо-восточной Башкирии. В кургане 1 и в нескольких могилах рядом расположенного грунтового могильника, относящегося к более позднему времени, обнаружены погребения с трупосожжениями. Часть погребенных в Бурковском курганном могильнике имела деформированные при жизни черепа, что является довольно характерным этническим признаком как для алан, так и для древних угров (Генинг В.Ф., 1955, с. 115–123). В одном из погребений курганного могильника найдена золотая серьга в виде дутого калачика на дужке, тулово которой было украшено зернью. Автор раскопок полагает, что она имеет причерноморское происхождение, хотя подобные есть и в курганных могильниках Северного Казахстана. Курганный могильник в Бурково надежно датируется IV–V вв.
В.Ф. Генингом в те же годы раскапывалось и Опутятское городище, расположенное рядом с Бурковскими могильниками и синхронное им. С напольной стороны городище имело шесть земляных валов высотой до 2,6 м и столько же рвов. Площадь городища около 18 000 кв. м. Материал, полученный при исследовании памятника, небольшой, что тем не менее, дает возможность датировать его харинским временем. Возле склона городища выявлены домница для выплавки железа и яма цилиндрической формы, использовавшаяся, как полагает исследователь, для изготовления глиняной посуды. На поселении расчищены остатки домов столбовой конструкции с открытыми очагами и хозяйственными ямами, а также места, где совершались жертвоприношения домашних животных. Большая часть городища была свободной от застройки и использовалась, видимо, особенно в зимнее время, как загон для скота. Опутятское городище в харинское время, судя по мощной системе укреплений и большим размерам площадки, являлось крупным племенным центром с оседлым, постоянно жившим на одном месте населением, о чем говорят и относительно большие размеры размещавшегося рядом могильника.
Неподалеку от этого поселения разведками открыто несколько гораздо более мелких городищ и селищ. Раскопки на Коновлятском селище, расположенном на р. Туй, выявили мощный культурный слой, насыщенный находками, с остатками столбовых построек. Памятник датирован IV–V вв. (Спицын А.А., 1902, табл. XVIII, с. 18, 19; Талицкий М.В., 1941б, с. 128, табл. XIX, 14, 23).
Исследованиями памятников железного века в Верхнем Прикамье занимался и А.П. Смирнов, относивший те из них, которые датируются III–V вв., к третьему периоду пьяноборской культуры, выделенной им же, а древности этого же региона VI–IX вв. — к харино-ломоватовской культуре (Смирнов А.П., 1952, с. 80–82, 174–189). Несколько позже исследователями была предложена иная периодизация памятников I тысячелетия н. э. в Верхнем Прикамье, по которой все древности III–IX вв. отнесены к харино-ломоватовской культуре, поскольку они генетически связаны между собой и считаются в основном сложившимися на базе памятников гляденовской культуры (Бадер О.Н., 1953, с. 71; Генинг В.Ф., 1955, с. 118–123; Бадер О.Н., Оборин В.А., 1958, с. 15–17). Харино-ломоватовская культура была разделена на два этапа: ранний (III — середина VI в.), который назван харинским, и поздний (VI–VIII вв.), названный неволинским. В одной из работ В.Ф. Генинг предложил выделить еще один, самый поздний, этап харино-ломоватовской культуры, относящийся ко второй половине VIII — первой половине IX в. (Генинг В.Ф., 1964, с. 123–125). По его мнению, эти памятники являются переходными между памятниками харино-ломоватовской культуры и раннеродановскими древностями.
Среди исследованных памятников раннего времени следует назвать и Полуденский курганный могильник, расположенный неподалеку от Бурковского. В 1936 г. А.В. Збруева раскопала здесь одиночное захоронение IV–V вв. под курганной насыпью. К той же группе памятников относится и Беклемишевский курганный могильник. Он не раскапывался археологами, но находки из него известны (Талицкая И.А., 1952, № 909). Вероятно, курганным был первоначально и Большевисимский могильник, давший материал харинского времени.
Большая группа курганных могильников харинского времени находится в верхнем течении р. Камы. Это Чазевские I и II, Перкалыбские I и II, Митинский, Заринский, Бельковский, Агафоновский, Харинский, Пыштайнский и Бурдаковский могильники. Значительные работы археологами проведены на Митинском курганном могильнике, где в 1956 г. было исследовано пять насыпей, под которыми оказалось 10 погребений. На расположенном рядом бескурганном могильнике, тоже Митинском, тогда же было вскрыто 41 погребение. Всё это трупоположения на спине, ориентированные головами на северо-запад. При погребенных встречены кинжалы, ножи, пояса, удила, пряжки, гривны, много металлических украшений. Для уточнения датировок и облика харино-ломоватовской культуры интересным оказался Редикарский могильник, где в 1952 г. расчищены два трупоположения в могильных ямах, ориентированных на запад (Лунегов Н.А., 1955, с. 124–128). Среди находок из погребений примечательны серебряная серьга, украшенная зернью, две коньковые подвески и крупная морская раковина со сверлиной. По монетам Хосрова II (590–628 гг.) и Абдул-Малика (684–702 гг.) погребения в основном датируются VII — началом VIII в.
В 1951 и 1953 гг. В.А. Оборин раскопал на Баяновском могильнике 17 погребений с остатками трупоположений в могильных ямах, расположенных рядами и ориентированных преимущественно на север и северо-восток. В могилах обнаружены остатки колод и бересты, в которую заворачивался умерший. Эти погребения относятся к VIII–IX вв. и являются одними из наиболее поздних в харино-ломоватовской культуре; часть погребений могильника принадлежит родановской культуре (Оборин В.А., 1953а, с. 145–160; 1956в, с. 111–114). В 1960 и 1961 гг. тем же исследователем раскапывался Плесенский могильник, содержащий позднеломоватовские и раннеродановские погребения.
В 1952 г. Верхнекамской экспедицией на р. Онолве (в Коми-Пермяцком автономном округе) в Урьинском могильнике харино-ломоватовской культуры было раскопано пять погребений. В 1953 г. неподалеку, на Каневском могильнике, исследовано 30 погребений и еще шесть — на Важгортском могильнике. Все они содержали трупоположения с инвентарем VII–IX вв. Это были крупные могильники с рядовым расположением могил, существовавшие в течение длительного времени, что свидетельствует о стабильном проживании населения на одной и той же территории (Генинг В.Ф., Голдина Р.Д., 1969, с. 30–56; Голдина Р.Д., 1969б, с. 57–113).
С конца прошлого века известен значительный по размерам Агафоновский могильник среднего этапа харино-ломоватовской культуры (Гайнский р-н Коми-Пермяцкого автономного округа), на котором Р.Д. Голдиной начиная с 1962 г. исследовано в общей сложности 337 погребений. Ныне это наиболее полно изученный могильник харино-ломоватовской культуры. Он содержит трупоположения и трупосожжения в ямах, вытянутых рядами преимущественно с севера на юг; ориентировка погребенных — головой на запад и восток. Трупосожжения совершались на стороне. Тщательный анализ погребального инвентаря памятника показал, что он датируется временем от IV по VIII в. Автор раскопок разделила все погребальные комплексы могильника, в том числе и планиграфически, на четыре хронологические группы, из которых наиболее ранняя названа харинской, вторая — агафоновской, третья — деменковской, а четвертая — урьинской по аналогии с погребальными комплексами соответствующих могильников, существовавших более короткое время (Голдина Р.Д., Прокопов А.В., 1970, с. 141, 142; Голдина Р.Д., 1969б, с. 57–113; 1979, с. 79–90).
В 1968 г. проведены большие исследования Неволинского могильника. Впервые этот памятник был обследован еще в 1921 г., а в 1926–1927 гг. A.В. Шмидт, как уже говорилось, раскопал на нем около 50 погребений. В 1950 г. О.Н. Бадер и B.Ф. Генинг вскрыли здесь 20 погребений, а в 1968 г. Р.Д. Голдина — еще 58. Ряды погребений этого грунтового могильника идут в направлении с востока на запад, ориентировка умерших северная. Часть захоронений совершена в ямах, расположенных без видимого порядка. При погребенных находились височные кольца, коньковые подвески, предметы вооружения и конского снаряжения. На территории могильника между погребениями зафиксированы остатки погребальных тризн в виде черепов лошадей, кусков угля, кучек золы, целых сосудов и обломков битой керамики. Исследованная Р.Д. Голдиной часть могильника ею датируется VII–VIII вв. Сторонником более ранней датировки могильника был В.Ф. Генинг, который пытался отдельные захоронения отнести к VI в., для чего, как кажется, нет особых оснований (Голдина Р.Д., 1969б, с. 161, 162; 1979, с. 69–79; Генинг В.Ф., 1964, с. 122, 123). Более позднюю датировку этого могильника и части погребений Агафоновского могильника отстаивали В.Б. Ковалевская и А.К. Амброз. В.Б. Ковалевская усматривает сходство большей части погребений Неволинского могильника с погребениями Поломского I могильника, отнесенного ею к VIII–IX вв. (Ковалевская В.Б., 1969, с. 86; Амброз А.К., 1971а, с. 97).
Сравнительно небольшие исследования проведены в 1964 г. на могильнике харино-ломоватовской культуры Телячий Брод. В одном из четырех раскопанных погребений найдены железный меч, стремя, двусоставные кольчатые удила, наконечник копья, набор женских украшений, среди которых есть коньковая подвеска, характерная как для харино-ломоватовской, так в более поздних модификациях для родановской культуры. Обряд погребений — трупоположение. Три захоронения ориентированы головами на северо-запад, а одно — на юго-запад (Оборин В.А., 1973, с. 122, 123).
Интересные находки получены при исследовании Большевисимского могильника (раскопки 1959 г. В.П. Денисова). В двух погребениях встречено много находок, среди которых имеются 19 монет V–VIII вв. (Денисов В.П., А-1959).
К сравнительно поздним памятникам харино-ломоватовской культуры относится Каневский могильник, расположенный на притоке р. Иньвы — правом притоке Камы. Он известен с 1880 г., когда здесь случайно были обнаружены два погребения. В 1953 г. В.Ф. Генинг раскопал там 30 погребений и несколько жертвенных ям между ними. На могильнике было восемь-девять рядов могил, идущих в направлении с востока на запад. Погребения — трупоположения, ориентированные на север и север-северо-запад, в долбленых деревянных гробах, напоминающих по форме лодки. В засыпке четырех погребений обнаружены остатки саней, на которых, видимо, были привезены умершие. В женских погребениях постоянно встречаются украшения и металлические детали костюма. Среди бытового инвентаря и предметов вооружения имеются железные наконечники стрел, ножи, топоры, удила, кресала, кочедыки, шилья, глиняные сосуды и пряслица. Памятник, как и большинство других могильников харино-ломоватовского периода, функционировал в течение длительного времени, начиная с VIII в.; часть его погребений относится к родановской культуре (Генинг В.Ф., Голдина Р.Д., 1969а, с. 57–113).
Интересные материалы были получены при исследовании Сайгатского могильника у г. Чайковска. В 1966 г. при мужском погребении там было найдено несколько стрел с железными и костяными наконечниками (Денисов В.П., Оборин В.А., Поляков Ю.А., 1967, с. 100). В 1960 г. проведены крупные исследования Черневского I городища у г. Краснокамска. Оно мысовое, с напольной стороны защищено двумя валами и рвами. В культурном слое поселения мощностью до 0,4–0,5 м выявлены остатки сооружений, собрано много находок. В среднем горизонте слоя, датирующемся IV в. и относящемся к харинскому этапу ломоватовской культуры, исследованы остатки трех жилых комплексов (Оборин В.А., 1962, с. 95–97). До раскопок этого памятника у ряда исследователей было распространено представление, что городища харинского этапа использовались преимущественно как убежища, что они имеют незначительный культурный слой и что на них нет следов построек (Бадер О.Н., 1953, с. 71; Генинг В.Ф., 1955, с. 118).
Керамический комплекс Черневского I городища, как это было отмечено исследователями, имеет большое сходство с глиняной посудой позднего этапа гляденовской культуры. Сосуды круглодонные, с примесью в тесте толченой раковины. Наиболее распространенным был орнамент, наносимый гребенчатым штампом. В верхних горизонтах культурного слоя этого поселения керамика типично харинская, среди которой неорнаментированные сосуды преобладают.
В 1966 г. при обследовании р. Березовки — притока Камы выявлены селища харинского этапа рассматриваемой культуры — Лисий Бор и Чирва. Селища — распространенный вид поселения того времени (Денисов В.П., Оборин В.А., Поляков Ю.А., 1967, с. 101, 102).
В предшествующей харино-ломоватовской гляденовской культуре в Верхнем Прикамье наиболее распространенным обрядом погребения были трупосожжения на стороне с помещением останков умерших на специальные костища. Со становлением харино-ломоватовской культуры этот обряд погребения постепенно исчезает. Сами костища уменьшаются по площади, постепенно превращаясь из погребальных памятников в жертвенные места. К позднему этапу гляденовской культуры и началу харинского этапа принадлежат такие костища, как Усть-Туйское, Гаревское, Панкрашинское и др. При раскопках открыты относительно мощные напластования (толщиной до 1 м), в которых содержалось много костей животных: собаки, лося, медведя, бобра. На Усть-Туйском костище встречены и кости человека. На Гаревском и Усть-Туйском костищах выявлены остатки культовых сооружений в виде глиняных площадок, окруженных полукольцевыми канавками. Установлено, что костища были жертвенными местами, которые могли служить и местами сожжения умерших. Основная масса находок на костищах сделана около жертвенников.
Костища довольно характерны для раннего этапа харино-ломоватовской культуры. Для жертвоприношения они использовались и гораздо позднее. Так, на Подбобыковском костище была найдена монета VI–VII вв. Впрочем, этот вид археологических памятников пока изучен недостаточно, поскольку полевая методика их исследований не разработана.
Интересные результаты получены Р.Д. Голдиной при исследовании Аверинского II могильника, где было раскопано 139 погребений, располагавшихся 10 рядами. Ямы глубиной до 0,7 м были вытянуты с северо-запада на юго-восток. На могильнике есть трупоположения и трупосожжения на стороне с последующим помещением праха в могильную яму. В женских погребениях встречены бусы, шейные гривны, височные и нагрудные украшения, пронизи, наборные пояса, перстни, в мужских — железные наконечники стрел и копий, топоры, ножи. Рядом с могильником исследовано углубление, в котором производилось сожжение умерших (Голдина Р.Д., Кананин В.А., 1976, с. 171). Неподалеку от могильника находится городище Шудьякар позднеломоватовского и раннеродановского времени. Раскопками там открыты остатки построек, найдены кузнечные инструменты (Кананин В.А., 1980, с. 92–100).
Поселения харино-ломоватовской культуры исследованы пока слабо. Сведения о большинстве их получены при разведочных работах. Замечено, что к харинскому периоду относится сравнительно небольшое число городищ. По-видимому, основным типом поселения были в то время открытые силища. Вместе с тем наблюдается, в особенности с середины I тысячелетия н. э., постепенное увеличение числа городищ. Особенно много их сосредоточено в бассейне Сылвы.
Городища харино-ломоватовской культуры в основном расположены по берегам Камы и ее притоков. Площадки их обычно находятся на высоте 15–30 м над уровнем воды. Городища (преимущественно мысовые) различаются по площади. Среди них есть крупные, площадью до 120–150 тыс. кв. м, но преобладают небольшие, с площадками в 0,7–3,5 тыс. кв. м. Городища укреплены одной или двумя линиями валов, на вершинах которых в древности стояли частоколы, как и по периметру площадки. Входы на площадку устраивались в боковой части, где делался пандусообразный вырез, ведший с поймы реки или ручья. При исследовании укреплений на некоторых городищах выявлены остатки деревянных конструкций в их валах, которые препятствовали расползанию насыпи; в валах других городищ остатков дерева вовсе нет. Все эти городища были жилыми. На площадках их обычно имеется сравнительно тонкий культурный слой, в котором находятся остатки наземных жилых построек и хозяйственных сооружений как срубной, так и столбовой конструкции (табл. LXIII, 1). Постройки столбовой конструкции в основном служили помещениями для скота или использовались как производственные помещения, а срубные строения преимущественно были жилыми. Исследователями замечено, что по мере постепенного возрастания числа городищ на территории харино-ломоватовской культуры некоторые по ряду причин приходят в запустение. Примером тому является крупное Опутятское городище.
Основная же масса харино-ломоватовского населения жила все же, видимо, на селищах, располагавшихся не только по берегам Камы и ее крупных притоков, но и мелких притоков, речек и ручьям. Наличие относительно большого числа городищ в позднеломоватовское время, по мнению В.А. Оборина, является следствием напряженной обстановки в Прикамье, сложившейся в результате проникновения волжских болгар, которые появляются в Нижнем Прикамье в VIII в. н. э. Это послужило, видимо, причиной ухода в северном и западном направлении части коренного населения. Другие исследователи объясняют это проникновением в Среднее и Верхнее Прикамье угорских племен, что отмечается примерно с IV в. н. э. Особенно крупный массив угорского населения к середине I тысячелетия н. э. складывается в бассейне р. Сылвы. Поселения и могильники, сосредоточенные здесь, отличаются от других верхнекамских, что послужило основой для выделения харино-ломоватовских памятников бассейна р. Сылвы в особую сылвенскую культуру.
Примером поселения, основанного переселенцами из Верхнего Прикамья, является Тохтинское селище на р. Яренге (правом притоке Вычегды), где вместе с керамическим материалом ванвиздинской культуры зафиксирован керамический комплекс, типичный для харино-ломоватовских племен.
На Черневском I городище выявлены остатки трех домов, один из которых был полностью исследован. Жилища располагались в ряд, в 3–4 м одно от другого. Это наземные прямоугольные в плане постройки, бревенчатые, с опорными столбами, которые стояли по периметру жилищ и на которые, по всей вероятности, опиралась крыша. Площадь каждого дома составляла около 20 кв. м. В жилищах имелись глинобитные полы и открытые очаги на глиняных «подушках», а также хозяйственные ямы, как правило находившиеся в срединной части постройки. Вскрытые сооружения В.А. Обориным были датированы IV в. н. э.
Среди исследованных поселений среднего этапа харино-ломоватовской культуры можно отметить Зародятское селище, расположенное на р. Туй у д. Гущата Добрянского р-на Пермской обл. Оно относится к VII–VIII вв. На поселении раскрыты два комплекса жилых и хозяйственных построек и производственные сооружения. В каждом комплексе был жилой бревенчатый наземный прямоугольный дом с тамбуром перед входом у торцовой части дома. Контуры домов прослеживались по ограничивающим их канавкам, куда укладывались венцы низкого сруба. Дома имели, видимо, двухскатные крыши на опорных столбах. Предполагается, что крыши делались из скала. В каждом доме имелся открытый очаг. Рядом с жилым домом находились одна-две хозяйственные постройки, также бревенчатые, срубные, но без очагов и хозяйственных ям. Они были больше, чем жилые дома; некоторые имели площадь до 120 кв. м. В.А. Оборин полагает, что эти постройки были хлевами для скота. Исследованы были также остатки кузницы и яма, предназначенная, видимо, для плавки меди. Рядом с последней найден тигель рюмкообразной формы. На поселении обнаружены и тигли шлемообразной формы, которые иногда находят в могильниках харино-ломоватовской культуры. В одной из хозяйственных ям внутри жилища встречены зерна пшеницы. Керамический комплекс Зародятского селища несколько отличается от глиняной посуды, находимой в могильниках: сосуды с поселения в большинстве случаев не орнаментированы.
Остатки бревенчатой постройки наземной конструкции обнаружены при раскопках Лаврятского городища. Она однотипна с жилищами Зародятского селища и датируется VII–IX вв. Две жилые постройки расчищены на городище Шудьякар. Это бревенчатые наземные сооружения, имеющие в плане форму прямоугольника. В них также были открыты очаги на глиняных «подушках» диаметром до 1,5 м и хозяйственные ямы, в том числе, видимо, с деревянной обкладкой стенок.
В результате раскопок последних лет складывается впечатление, что жилые постройки родановской культуры Верхнего Прикамья ведут свое начало от местного домостроительства харино-ломоватовской культуры.
К настоящему времени археологами раскопано около 1160 погребений в трех десятках могильников харино-ломоватовской культуры. Они дают обстоятельное представление о погребальном обряде культуры и постепенной трансформации его, локальных особенностях. Уже в начальной фазе рассматриваемой культуры наблюдается многообрядность. Это погребения на костищах по обряду трупосожжения на стороне, захоронения в грунтовых могилах по обряду трупоположения и трупосожжения, наконец, погребения под насыпями курганов по обряду трупоположения и реже по обряду трупосожжения с последующим помещением праха в большие могильные ямы.
Большой интерес представляет курганный обряд захоронения. Курганных могильников ныне известно 14, из которых на 12 проведены раскопки, давшие в общей сложности около 300 погребений. Число курганных насыпей в могильнике устанавливается только приблизительно, потому что они небольшие и значительная часть их оплыла. Наиболее крупный из известных могильников — Чазево II, в котором сохранялось до недавнего времени 76 насыпей. Другие насчитывают гораздо меньшее число насыпей. В Верхнем Прикамье выделяются два района, где сконцентрированы курганные могильники. Один из них занимает верховья р. Камы и течение ее притока Косы, другой — регион по р. Обве с прилегающим к нему течением Камы.
Под насыпью каждого кургана содержится от одного до 12 погребений в могильных ямах глубиной не более 1 м. В отдельных ямах прослежены одновенцовые срубы. Ориентировка погребений различная, но относительно устойчивая в каждом могильнике. Видимо, она связана не со странами света, а с конкретным положением каждого могильника по отношению к реке. Так, в одних могильниках она юго-западная, в других — северо-западная, а в третьих — восточная. В мужских погребениях довольно многочисленны предметы конского снаряжения, оружие и предметы быта, в женских могилах часто находят височные подвески, бусы, зооморфные подвески, кожаные пояса, реже — шейные гривны, браслеты. Своеобразны находимые при погребениях ножны для ножей, украшенные металлическими пластинками. Иногда при погребенных встречаются и глиняные сосуды. Это круглодонные чаши, украшенные по верху отпечатками веревочки, точечным орнаментом или совсем не орнаментированные. Большинство погребений под насыпями курганов — трупоположения, однако есть и трупосожжения, но с последующим помещением праха в крупные могильные ямы. Дата курганных погребений — V–VI вв., что подтверждается находкой двух монет Пероза (454–484 гг.) в могильнике Пыштайн и пяти таких же монет в разрушенных погребениях Большевисимского могильника (Генинг В.Ф., Голдина Р.Д., 1973, с. 58–121).
Около большинства курганных могильников зафиксированы грунтовые, в основном относящиеся также к харинскому этапу ломоватовской культуры. Как видно на примере Бурковского грунтового могильника, погребения в нем размещаются длинными рядами, в ямах, имеющих такую же ориентировку, как и погребения под рядом расположенными курганными насыпями. Обряд погребения в грунтовых могильниках тот же, что и под курганными насыпями. Наряду с могильными одновенцовыми срубами в них встречаются и остатки деревянных гробов. Все свидетельствует в пользу того, что грунтовые захоронения эволюционировали из курганных. Погребения в грунтовых могильниках позднего этапа харино-ломоватовской культуры в общих чертах близки погребениям харинского времени.
Грунтовые могильники занимают участки высоких береговых террас, с которых хорошо просматриваются окрестности. Заполнение могильников начиналось от края террасы и шло в глубь нее. Погребения не видны с поверхности, но в древности были как-то отмечены, поэтому могильные ямы почти никогда не прорезают одна другую, а при раскопках обычно четко прослеживаются их ряды. Так, на Деменковском могильнике выявлено 15 рядов погребений, на Каневском и Урьинском — восемь-девять, на Баяновском — четыре. Захоронения, как правило, одиночные; парные обычно принадлежат женщине с ребенком. Для поздних могильников характерна в основном северная ориентировка погребений; для среднего этапа она, видимо, не очень устойчива и по-прежнему связывается с положением могильника на местности. Глубина могильных ям невелика — до 0,5–0,6 м; редко бывают могилы глубиной более 1 м. Размер могильных ям: длина до 2,5 м при ширине в 0,7–0,9 м. Меньше бывают только ямы для детских захоронений. При захоронении умерших одевали в лучшие одежды со множеством украшений. Украшения встречаются как в женских, так и в мужских погребениях. В мужских могилах обычны вооружение, предметы конского снаряжения и бытовой инвентарь. В женских погребениях, как и в раннеломоватовское время, особенно много металлических украшений и деталей костюма. Глиняные пряслица (табл. LXIII, 32) находят только в женских погребениях.
В позднеломоватовских могильниках на дне ям нередки остатки деревянных гробов, иногда дно выстлано берестой. В погребениях находят и остатки жертвоприношений в виде сосудов с заупокойной нищей, в том числе с костями животных. Своеобразной чертой могильников являются жертвенные комплексы, помещенные в ямы вне погребений. В них обычно бывают кости животных.
Наиболее характерными женскими украшениями этого времени были височные кольца, принадлежащие к нескольким типам, среди которых ранние имели вид полого шарика на кольце. Со второй половины VIII в. получают распространение серьги, близкие к салтовским (табл. LXIII, 2–5, 7; LXIV, 1–4). В деталях они отличаются от салтовских колец, являясь продуктом местного ремесленного производства. Со второй половины VIII в. бытуют подвески с круглым щитком, к которому на цепочках прикреплены колокольчики (табл. LXIV, 11), подвески с арочным щитком и изображением медведя на нем, наконец, подвески в виде двойного конька (табл. LXIV, 10). Наиболее ранние образцы последних появляются уже в первой половине VIII в., а наиболее поздние бытуют в родановской культуре. Широко были распространены в женском костюме и другие разновидности шумящих привесок (табл. LXIV, 6–9). Многие позднеломоватовские могильники содержат погребения ранних этапов родановской культуры, что говорит о плавном перерастании одной культуры в другую.
Характерными для харино-ломоватовской культуры являются городища с бревенчатыми жилищами, имеющими тамбуры у торцовой стороны дома и непременно открытые очаги. Раннему ее этапу, как отмечалось, свойственны подкурганные захоронения, постепенно перерастающие в грунтовые могильники с рядовым расположением погребений. Весьма типичны для харино-ломоватовской культуры, особенно на ее позднем этапе, нагрудные шумящие украшения женского костюма, в частности умбоновидные и двуконьковые подвески, подвески с изображением на щитке медведя, а также арочные подвески своеобразного типа.
Территория харино-ломоватовской культуры оставалась неизменной в течение всего времени ее существования. Это бассейн верхнего течения р. Камы. Наиболее южные памятники культуры расположены при устье р. Чусовой. К югу от ареала харино-ломоватовской культуры, в среднем и нижнем течении Камы, проживали племена, оставившие древности позднего этапа мазунинской культуры и резко отличные от харино-ломоватовских, как и жившие к северу и северо-западу от них носители ванвиздинской культуры. Из Верхнего Прикамья в западном и северном направлениях наблюдается инфильтрация множества харино-ломоватовских металлических украшений, и потому четкое разграничение между ареалами рассматриваемых и соседних племен в ряде случаев удается сделать с трудом.
В.А. Оборин выделяет три региональных варианта харино-ломоватовской культуры — верхнекамский, сылвенский и среднекамский (Оборин В.А., 1961, с. 64).
Общей датой харино-ломоватовской культуры в настоящее время считается V–IX вв. Следует согласиться с Р.Д. Голдиной, предложившей, как отмечалось выше, членение культуры на четыре последовательных этапа: харинский — V–VI вв., агафоновский — конец VI–VII в., деменковский — конец VII–VIII в. и урьинский — конец VIII–IX в. (Голдина Р.Д., Королев О.П., Макаров Л.Д., 1980, с. 3–71).
Основным занятием харино-ломоватовских племен Верхнего Прикамья было, как это представляется по материалам раскопок, пойменное оседлое скотоводство. В пользу этого говорит и расположение поселений по берегам рек рядом с пойменными лугами. Предположение ряда исследователей о том, что харино-ломоватовские племена вели кочевое или полукочевое скотоводство, кажется более чем невероятным (Бадер О.Н., 1953, с. 76). Против этого свидетельствуют и мощные культурные напластования на поселениях, и огромные могильники. В хозяйстве харино-ломоватовских племен главную роль играло коневодство. Среди костей домашних животных с поселений кости коня всюду преобладают. Меньший процент составляют кости коровы, свиньи, овцы. Копь использовался как верховое животное, о чем свидетельствуют находки удил разных типов, стремян, остатки уздечек (табл. LXIII, 21; LXIV, 26, 27). Этого снаряжения очень много в мужских погребениях. Конь использовался и как мясное животное, на что указывают находки костей лошади в погребениях, раздробленных костей в культурном слое поселений. Изображения коня часты на бытовых предметах и украшениях как харино-ломоватовской, так и родановской культуры (табл. LXIII, 43).
Другой важной отраслью хозяйствования харино-ломоватовских племен было подсечное земледелие с широким использованием тяжелых проушных топоров для расчистки участков леса. Почвообрабатывающие орудия в могильниках почти не встречаются, а на поселениях редки (табл. LXIV, 42). Это преимущественно мотыжки, которыми проводилось дополнительное рыхление почвы. Видимо, среди возделываемых культур основными были пшеница и просо. Зерна пшеницы постоянно встречаются в хозяйственных ямах на поселениях.
Несомненно, одним из важных ремесел было железоделательное, однако следы его на территории поселений пока не выявлены. Видимо, выплавка железа из руд проводилась за пределами поселений, а дальнейшее изготовление орудий труда и предметов вооружения происходило в кузницах, остатки которых на поселениях исследованы. В культурном слое городищ и селищ постоянны находки кузнечного шлака, встречаются и небольшие крицы. Судя по имеющимся железным предметам, кузнецы того времени, кроме ковки железа, владели процессом сварки (при изготовлении топоров), знали приемы науглероживания рабочих частей орудий (процесс цементации). Ассортимент кузнечных изделий был достаточно разнообразным. Наиболее крупными были топоры и мечи, наиболее массовыми — железные ножи, наконечники копий и стрел (табл. LXIII, 26; LXIV, 28, 29, 35, 38).
Широко было развито домашнее изготовление тканей. В могильниках постоянно находят куски тканей из нитей животного и растительного происхождения, а в женских погребениях и на поселениях — глиняные пряслица.
Важную роль в жизни харино-ломоватовских племен играли охота и рыболовство. Преимущественно из погребений, и только из мужских, происходят многочисленные железные и костяные наконечники стрел. Все они обычно черешковые (табл. LXIV, 30–34, 40). При раскопках ни разу не были найдены костяные накладки от сложного лука, и потому предполагается, что охотничьи луки на этой территории были простыми. Для охоты на медведя и лося использовали копья с железными втульчатыми наконечниками (табл. LXIV, 38). В культурных напластованиях поселений обычны находки костей лося, а также северного оленя, которые были основными дикими мясными животными. Изделия из рогов лося и северного оленя — копоушки, гребни, кочедыки — есть как в погребениях, так и на поселениях (табл. LXIV, 21, 23, 24, 36, 39). Конечно, важна была и охота на пушных зверей. Кости их относительно редки на поселениях, а основные приспособления для добычи пушного зверя (силки, капканы и давилки), которые изготовлялись обычно из дерева, тоже пока не обнаружены.
Рыболовство было вспомогательным занятием населения. Им занимались особенно успешно при проходе рыбы на нерест, однако был известен и сетевой лов рыбы, так как при раскопках найдены грузила от сетей.
Преимущественно литые, а реже кованые изделия и украшения из бронзы хорошо представлены среди материалов могильников и поселений. Определенное количество меди племена харино-ломоватовской культуры, скорее всего, получали из местных медистых песчаников. На одном из поселений открыта яма, в которой, думается, производился процесс восстановления меди из руды. Стенки ямы сильно обожжены, а на дне были капли металла. В погребениях иногда встречаются положенные туда слитки бронзы в виде трехгранных в сечении прутьев. Они отливались в канавкообразных литейных формах. Одновременно слитки меди доставлялись в Верхнее Прикамье и из южных областей. Изготовление изделий из бронзы было и мужским, и женским домашним ремеслом. В погребении 3 Урьинского могильника найден конической формы тигель для плавки металла (табл. LXIV, 41). Из меди и бронзы делались многочисленные украшения женского костюма. Также много изделий из листовой меди. Это украшения, обкладки ножен мечей и кинжалов (табл. LXIII, 27, 37). Мастера производили и бронзовую посуду, в частности котелки, образцы которых есть в Агафоновском I могильнике. Применялась в основном техника литья по восковой модели, но есть и каменные литейные формы, служившие для отливки больших серий однотипных украшений, в частности бляшек для поясов (табл. LXIII, 15, 18, 20, 24). Изготовление бронзовых изделий с применением ковки металла было мужским ремеслом, а путем литья по восковой модели — женским занятием.
Домашним ремеслом была также обработка кости и рога. Из них делали гребни, рукоятки ножей и шильев, кочедыки, псалии, копоушки, различные совочки и ложечки (табл. LXIV, 24, 36). Среди гребней нередки экземпляры с навершиями в виде парных конских головок (табл. LXIV, 21, 23). Этот тип изделий, видимо, возник в области распространения харино-ломоватовской культуры.
В основном по материалам могильников известны предметы вооружения. Наиболее совершенным видом оружия были мечи, которые найдены в могильниках Митинском (погребение 23), Бурковском, Агафоновском I и Телячий Брод. Несомненно, часть из них привозные, из области распространения салтовской культуры или из Волжской Болгарии, другие изготовлены на месте. Обычно мечи обоюдоострые, с брусковидными перекрытиями или без таковых, длиной 80–85 см. Они носились слева в деревянных ножнах, обтянутых кожей. На ножнах нередко были бронзовые накладки и наконечники. С VIII в. относительно широко распространяются однолезвийные мечи с прямым перекрестьем типа палашей. Они более длинные и, кажется, все южных типов — привозные. Широко известны были в харино-ломоватовской культуре и кинжалы. По форме они не отличались от бытовых ножей, но длина их лезвия достигала 17 см (табл. LXIII, 26). При раскопках обнаружены кинжалы в металлических и кожаных ножнах, украшенных накладными бронзовыми листами (табл. LXIII, 27, 37). В харинское время ножны кинжалов, как правило, имели коническую форму, позже они равноширокие. Все наконечники копий втульчатые. Есть среди них и с ромбическим сечением пера — бронебойные. Бытование их предполагает наличие среди оборонительного вооружения кольчуг. Метательные дротики у харино-ломоватовских племен также хорошо известны. Особенно много их в мужских погребениях, в частности, в курганных могильниках харинского типа. Наконечники стрел происходят из мужских погребений и культурных слоев поселений. Форма пера у них разнообразная, почти все они черешковые. Видимо, с VI–VII вв. среди стрел были и бронебойные с шиловидной формы наконечником. Известна находка обрывка кольчуги в одном из погребений Агафоновского I могильника.
Часть топоров с памятников харино-ломоватовской культуры, были, несомненно, боевыми (табл. LXIV, 35). Это узколезвийные топоры с оттянутым обухом, до некоторой степени похожие на топоры из салтовских могильников.
Вся керамика изготовлена от руки из глины с примесью толченой раковины и растительных волокон (табл. LXIV, 43, 44). Сосуды изготовлены ленточной техникой и обожжены на кострах. Подавляющее их большинство имеет округлое или уплощенно-округлое дно. Наиболее распространенными были высокие чаши с туловом, переходящим в короткую шейку, обычно с отогнутым наружу краем. Отмечается, что среди них преобладали экземпляры диаметром 15–20 см при высоте от 7–8 до 16 см, служившие для приготовления пищи. Большая часть их закопчена или имеет нагар внутри. Орнаментация сосудов этого типа разнообразна. В раннее время они украшались по верхней части горловины многорядными отпечатками шнура, ямками, оттисками гребенчатого штампа, часть из которых имитировала шнуровые отпечатки и составляла горизонтальные полосы. В более позднее время доминируют сосуды неорнаментированные, иногда с насечкой по краю; реже используются сосуды с отпечатками различных штампов, тоже собранных в один-два ряда под венчиком. Поверхность сосудов тщательно заглажена и затерта. На поселениях находят и горшки более крупных размеров, беднее орнаментированные, но изготовленные в той же технике и служившие для хранения припасов. Эта разновидность посуды изучена пока плохо в силу фрагментарности материала и недостаточной полевой изученности поселений.
Пока еще мало данных для характеристики костюма харино-ломоватовского населения Верхнего Прикамья. По найденным в погребениях остаткам можно предполагать, что мужской костюм состоял из рубахи и штанов, подпоясанных ремнем с металлическими пряжками с бляшками (табл. LXIII, 14, 15, 18–20, 24), и верхней одежды в виде кафтана, достаточно длинного и тоже подпоясанного ремнем. Кафтан изготовлялся из шерстяной ткани или меха. Ремень, которым он подпоясывался, был часто украшен накладками, имел фигурный наконечник и бронзовую пряжку. К ремню крепилась сумка для кресала и гребня, на поясе в ножнах висел нож. Обувью служили мягкие кожаные сапоги, которые закреплялись на щиколотке ремешком с пряжкой. Последние неоднократно встречены в мужских погребениях.
Женский костюм включал сшитое из льняной ткани платье, верхнюю одежду в виде длинного подпоясанного кафтана и кожаную обувь типа поршней с относительно высокими, иногда меховыми голенищами, стягивавшимися на щиколотке ремешком. К этому ремешку иногда крепились бронзовые шумящие подвески с умбоновидной основой. Форма головного женского убора пока неизвестна. В Агафоновском I могильнике на голове умершей найден тройной головной ремешок, скрепленный металлическими скобками.
Среди женских украшений имеются такие, которые можно считать племенными. Они довольно разнообразны, что говорит об относительно сложных путях формирования харино-ломоватовской культуры. Прежде всего, это височные подвески. Наиболее ранними и весьма распространенными среди них были кольцеобразные с сомкнутыми концами и с нанизанной полой металлической бусиной или с двумя такими же бусинами, помещенными одна над другой. Вторая разновидность этого украшения выглядит как полый шар или усеченный конус, украшенный зернью. Такие височные кольца найдены в Деменковском, Неволинском, Бродовском, Горбунятском и Агафоновском I могильниках и датируются временем не ранее V в. Третий этап развития височных украшений — это кольца с литыми подвесками, разновидностью которых являлись серьги с подвеской в виде виноградной грозди. Они характерны для VII–VIII вв. Еще один тип височного украшения — кольцо со свободно висящей подвеской в форме капли или корзиночки. Классификация племенных украшений харино-ломоватовской культуры была произведена Р.Д. Голдиной (Голдина Р.Д., 1969б, с. 68, 69).
Шейные гривны встречаются в составе женского убора в основном в ранних могильниках. Это преимущественно двускатные гривны с концами, завершенными крючками, датируемые V–VI вв. (табл. LXIII, 16, 31). В более позднее время гривны в женских погребениях единичны. Экземпляр, найденный в Плесенском могильнике, представляет собой толстую проволоку с виткообразными насечками на дроте. Плетеная проволочная гривна с концами в виде крючка и петли обнаружена в погребении 81 Агафоновского I могильника (Голдина Р.Д., 1979, рис. 4). Интересна серебряная плетеная шейная гривна-цепь с фигурными наконечниками из погребения 13 того же могильника (Голдина Р.Д., Прокопов А.В., 1970, с. 142). Она южного происхождения.
Браслеты, найденные в женских погребениях, разнообразны. Большинство их круглопроволочные (табл. LXIII, 22; LXIV, 18). Они делятся на простые, с расширениями на концах и в середине, и с расплющенными концами. Встречаются и граненые браслеты — четырех- и восьмигранные в сечении, с сомкнутыми концами. Плоскости их граней украшены обычно кружковым орнаментом. Подобные в большом числе есть в раннемордовских погребениях. Они характерны и для древнеудмуртского могильника Мыдланьшай (Генинг В.Ф., 1962, табл. II, 9). В женских могилах позднеломоватовского времени встречены пластинчатые браслеты с расширенными и отогнутыми концами. Обязательным предметом как мужского, так и женского костюма были пояса с пряжками и наконечниками, разного рода бляшками и накладками. Их особенно много на памятниках второй половины I тысячелетия н. э. Часть поясов имеет накладки, типичные только для харино-ломоватовской культуры, другие украшены бляшками общеевропейских типов, бытовавшими на широкой территории (Генинг В.Ф., 1979б, с. 96–106). Судя по проведенным наблюдениям, в женских и мужских погребениях одного могильника были пояса с однотипными накладками и бляшками. К женским поясам крепились кожаные шнуры с металлическими пронизками — обычно прорезными металлическими бусами, иногда украшенными изображением головок птиц и подвесками по концам (табл. LXIII, 34; LXIV, 12, 15). Головной убор и грудь женского костюма также украшались шнурами с пронизками и бронзовыми подвесками на концах (табл. LXIII, 8, 9, 33, 35, 43). Среди последних есть колоколовидные, флаконовидные, а также изображающие различных животных (куницу, соболя, лошадь, медведя) и водоплавающих птиц (табл. LXIII, 28–30). О нагрудных подвесках женского костюма, крепившихся без шнуров, — арочных, коньковых, умбоновидных — говорилось ранее. Они были непременной принадлежностью костюма, но вместе с тем выходили далеко за область распространения харино-ломоватовских племен.
На современном уровне изучения харино-ломоватовской культуры можно полагать, что она сложилась в результате переселения в IV в. на территорию Верхнего Прикамья большого массива племен, проживавших ранее в южных районах Западной Сибири и относящихся, видимо, к угорской языковой общности. Переселенцы принесли неизвестный здесь обряд курганных захоронений, который впоследствии был утрачен их потомками. В Верхнем Прикамье в тот период проживало местное население, принадлежавшее к позднепьяноборской культуре. Оно было значительным и постепенно ассимилировало пришельцев, приняв активное и основное участие в формировании харино-ломоватовской культуры. Отмечается и еще один миграционный поток населения в область течения р. Сылвы и ее притоков: сюда из Западной Сибири пришло определенное количество переселенцев, которые тоже принадлежали к угорской языковой общности. Однако эта группа населения оказалась более активной и, может быть, более значительной, и ей удалось ассимилировать ранее проживавшее здесь пьяноборско-гляденовское население.
В период харино-ломоватовской культуры происходит трансформация родовой организации общества, превращение ее в родо-племенную, когда в отдельные племенные группировки включались представители разных по происхождению родов. Поселения харино-ломоватовской культуры весьма разнообразны, но только некоторые из них могут быть приняты за племенные центры. На других поселениях жило несколько крупных патриархальных семей, возможно имевших первоначально разное происхождение.
В IX в. харино-ломоватовская культура перерастает в родановскую.
Коми-пермяцкие племена в IX–XI вв.
Своеобразие памятников IX–XV вв., расположенных в верховьях р. Камы и по ее притокам — Вишере, Иньве, Обве, давно отмечалось исследователями. Важнейшим источником для характеристики материальной культуры племен Верхнего Прикамья начала II тысячелетия н. э. долгое время была собранная в конце XIX в. А.Ф. и Ф.А. Теплоуховыми большая коллекция находок. Теплоуховы относили ее к культуре предков угорских народов (Теплоухов Ф.А., 1895б; Теплоухов А.Ф., 1924). Эта коллекция обстоятельно изучена была А.А. Спицыным (Спицын А.А., 1902). О своеобразии материальной культуры населения, жившего в бассейне р. Камы, преимущественно по металлическим украшениям из кладов и случайным находкам писал и, А.В. Шмидт (Шмидт А.В., 1925, с. 57), высказавший предположение, что памятники начала II тысячелетия н. э. в этом районе оставлены не угорским населением, а предками коми-пермяков. Одновременно А.В. Шмидт считал, что в более восточных районах — по рекам Сылве и Чусовой — находятся памятники другой археологической культуры, отличной от памятников левобережья Камы. На своеобразие археологических памятников левобережья, верхнего течения Камы начала II тысячелетия н. э. указывал А.П. Смирнов (Смирнов А.П., 1938а, с. 205–248), на основании особенностей погребального обряда и металлических украшений женского костюма выделявший пять групп археологических памятников I и начала II тысячелетия н. э. — чепецкую, вятскую, вычегодскую, среднекамскую и нижнекамскую. Позже А.П. Смирнов дал характеристику еще верхнекамской культуры. К числу ее наиболее типичных особенностей, в частности, были отнесены коньковые и якоревидные шумящие привески (табл. LXV, 8, 14, 15) и северная ориентировка погребенных (Смирнов А.П., 1952, с. 216).
Большие работы по изучению средневековых памятников Верхнего Прикамья, и особенно поселений, провел М.В. Талицкий. Культура начала II тысячелетия н. э. в рассматриваемом регионе Прикамья им была названа родановской, по Родановскому городищу, подвергнутому раскопкам. М.В. Талицким ориентировочно были намечены границы культуры — бассейны рек Чепцы, Чусовой, Сылвы. Термин родановская культура употреблялся этим археологом преимущественно как временной, а не территориальный, синхронизировался с периодом существования Волжской Болгарии (Талицкий М.В., 1940а, с. 52, 53). Среди могильных памятников родановской культуры М.В. Талицким был исследован Кочергинский могильник (Талицкий М.В., 1940б, с. 159–169).
Изучение памятников родановской культуры особенно успешно продвинулось в результате значительных полевых работ, проведенных В.А. Обориным, в том числе раскопок на многослойном городище Анюшкар и могильнике у с. Плес Гайнского р-на Коми-Пермяцкого автономного округа. На городище исследованы многочисленные остатки построек и хозяйственных сооружений, относящихся к различным хронологическим горизонтам. IX–X вв. датируется и обследованный В.А. Обориным совместно с В. Денисовым Плёховский могильник в Соликамском р-не Пермской обл., расположенный рядом с Родановским городищем и составляющий с ним единый комплекс (Дмитриев В.А., 1891, с. 80; Кривощеков И.Я., 1911, с. 136; Оборин В.А., 1951, с. 200–202). В.А. Оборин исследовал также Баяновский могильник, Рождественские городище и могильник, памятники по р. Таборы (Оборин В.А., 1953а, с. 145–160; 1956в, с. 107; 1962, с. 95–99). Полученные материалы были обобщены исследователем в диссертационной работе «Коми-пермяки в IX–XV вв.» (Оборин В.А., 1957). В ней были определены границы культуры и выявлены ее локальные варианты. К 1970 г. характеристика родановской культуры была конкретизирована В.А. Обориным на основании изучения жилищ, форм и орнаментации глиняной посуды, орнаментации металлических украшений, находок культовых предметов. Исследователю удалось убедительно показать, что на ранних этапах родановская культура являлась продолжением и развитием ранее существовавшей на тон же территории харино-ломоватовской (Оборин В.А., 1953б, с. 161–177; 1970, с. 3–29).
Большая серия могильников, в которых имелись как погребения харино-ломоватовской, так и родановской культуры, исследована В.Ф. Генингом и Р.Д. Голдиной в 1952 и 1953 гг. (Генинг В.Ф., Голдина Р.Д., 1970, с. 30–56). Существенные результаты были получены В.Ф. Генингом при раскопках Деменковского могильника (Генинг В.Ф., 1964, с. 94–162). Редикарский могильник родановской культуры в районе г. Чердынь был раскопан И.А. Лунеговым (Лунегов И.А., 1955, с. 124–128).
Одним из наиболее важных и вместе с тем крупных памятников родановской культуры является Искорское городище, тоже расположенное в Чердынском р-не Пермской обл. В.А. Обориным оно систематически исследуется с 1975 г. по настоящее время. Памятник особенно интересен тем, что на нем есть напластования поздних периодов родановской культуры, которые изучены пока еще совсем недостаточно. Исследована система укреплений, выявлены жилые и хозяйственные постройки, производственные сооружения, жертвенники, получен огромный вещевой материал (Оборин В.А., 1976, с. 191; 1977, с. 168; 1980, с. 147–148).
Распространение основных памятников родановской культуры показано на карте 29. На раннем этапе родановской культуры основным видом поселений были городища, наряду с которыми известны и селища. Городища характеризуются относительно небольшими размерами (не более 3500 кв. м), укреплены валом и рвом с напольной стороны. По гребню вала устраивались частоколы, которые по периметру ограждали жилые площадки поселений. Деревянные конструкции в валах городищ, как правило, не фиксировались, а если и были, то служили только для предотвращения расползания вала.
Карта 29. Распространение основных памятников родановской культуры.
а — городище; б — селище; в — могильник.
1 — Рождественский; 2 — Кудымкарский; 3 — Анюшкар; 4 — Деменковский; 5 — Каневский; 6 — Урьинский; 7 — Омолинский; 8 — Редикарский; 9 — Загорский; 10 — Купросское; 11 — Ванкинское; 12 — Баяновский; 13 — Харинский; 14 — Плесенский I; 15 — Туринский; 16 — Верх-Боровский; 17 — Мало-Аниковский; 18 — Ратеговский; 19 — Искорский; 20 — Суянковский; 21 — Чазевский; 22 — Горткушетский; 23 — Носковский; 24 — Волгиревский; 25 — Лаврятское; 26 — Роданово; 27 — Кудымкарское I; 28 — Пеняховское; 29 — Покчинское; 30 — Рождественское; 31 — Леминское; 32 — Кудымкарское II; 33 — Буджок; 34 — Даниловский; 35 — Михайловский; 36 — Евлевский; 37 — Чежаговский; 38 — Троицкое в Чердыни.
Высота площадок городищ над рекой составляет в среднем 7-15 м, но есть и такие, что устроены на большей высоте. Наряду с небольшими городищами известны и более крупные, площадью до 10 тыс. кв. м. Жилищами на городищах и селищах были наземные бревенчатые прямоугольные в плане постройки площадью до 90 кв. м. Они обычно имели глинобитные полы и отапливались открытыми очагами, помещенными на глинобитные основания. В центральной части жилищ, как правило, устраивались ямы-кладовки. Рядом с домом, с торцовой его стороны, имелся тамбур — вход в помещение (табл. LXV, 7; LXVI, 1). Сруб был невысоким, и слеги двускатной крыши опирались не на него, а на землю рядом, с наружной стороны. Конек крыши опирался на врытые в землю столбы. Такого типа жилища исследовались на Лаврятском и Куласовом городищах, в нижнем слое Родановского городища. М.В. Талицкий полагал, что такие дома были местом обитания большой патриархальной семьи. Жилые постройки городищ и селищ размещались в один или два ряда, образуя короткую улицу. На тех же поселениях открыты остатки хозяйственных, тоже наземных, построек, производственных сооружений, жертвенники, очаги летнего типа на глиняных платформах и расположенные отдельно от построек хозяйственные ямы.
Одним из хорошо раскопанных поселений родановской культуры является городище Анюшкар (нижний слой). Оно устроено на береговом мысу р. Иньвы, на высоте 12–18 м над поймой. С напольной стороны прослеживаются остатки вала и сильно заплывшего рва. Площадь городища относительно большая — примерно 16 тыс. кв. м. Под культурными напластованиями в центре жилой площадки раскопками выявлены следы вала и рва, относящихся к первоначальным этапам существования памятника. После того как их спланировали, территория городища была расширена. Нижние горизонты культурного слоя памятника датируются X–XII вв. В центре площадки поселения обнаружены остатки прямоугольного в плане наземного бревенчатого жилища размерами 8×6,5 м с глинобитным полом. В центре жилища находилась прямоугольная в плане хозяйственная яма размерами 3×3 м и глубиной 1,5 м, видимо перекрывавшаяся деревянной крышкой, а рядом с ней открытый очаг диаметром около 1 м на глиняной подушке, по краям обложенный камнями. В западном углу дома открыт второй такой же очаг. С наружной стороны сруба прослежена земляная завалинка. К жилому помещению примыкал хлев, тоже срубной конструкции, но без очага и хозяйственных ям. За пределами жилища было еще несколько ям-кладовок и очагов разной конструкции, очевидно летних. К нижнему горизонту поселения относилась яма, в которой находились два больших сосуда, лошадиные черепа и кости. В.А. Оборин полагает, что яма была жертвенной. На площадке городища, за пределами древнего рва и вала, исследованы печь для плавки меди и остатки еще двух жилищ подобной конструкции. Видимо, часть населения первоначально жила за пределами укреплений, и только позже постройки были включены в территорию городища. Одно из этих жилищ размерами 7×6 м имело яму-кладовку и открытый очаг на глинобитном основании близ одной из стен. При исследовании этой постройки выявлены ямы от столбов, на которых держалась крыша, и устроенные вдоль длинной стенки дома нары. Нары опирались на столбики, зарытые в пол. К жилому срубу с торцовой стороны примыкали сени (или тамбур), крыша которых держалась на тонких столбиках.
При исследовании Лаврятского городища в его верхнем слое, относящемся к X — началу XII в., обнаружены остатки жилища с канавками от бревен нижнего венца сруба, ямой-кладовкой в центре и открытым очагом на глинобитном основании рядом с ней. Стенки кладовки были облицованы деревом, по углам расчищены ямки от столбов.
Наземные жилища того же времени с земляными полами и канавками от нижнего венца сруба раскопаны на Родановском городище. Размеры одного из них 11×6 м. В этом доме имелись открытый очаг и ямы-кладовки прямоугольной формы со стенками, обложенными деревом. Вдоль длинной стены постройки выявлены ямы от столбов, на которых держалась крыша, и нары. М.В. Талицкий, исследовавший памятник, предложил обоснованную реконструкцию этого жилища. Рядом с ним находились еще два таких же, которые располагались в ряд по длинной стороне площадки поселения.
Судя по этнографическим аналогиям, в домах, открытых в нижнем слое Родановского городища, могло жить от 15 до 20 человек — членов одной большой семьи.
Наиболее известными и частично раскопанными селищами родановской культуры являются Грибановское, Ломинское, Баяновское. Часть селищ размещались рядом с городищами, за их валами, другие находились в удалении от них. Некоторые городища, как, например, Родановское, Лаврятское, Куласово, первоначально были селищами и только в X в. стали укрепленными поселениями, что, видимо, связано с появлением какой-то опасности для их обитателей.
Среди хорошо изученных поселений позднего этапа родановской культуры можно назвать городища Рождественское (Оборин В.А., 1953б, с. 161–177). Кудымкарское, верхний слой Родановского (Талицкий М.В., 1951, с. 33–96), Шудьякар (Кананин В.А., 1980, с. 92–100), Анюшкар, раскопанное В.А. Обориным, и селища Ванкинское, Покчинское, Долговское, Мартыновское.
Позднеродановские городища, как правило, гораздо крупнее ранних. Некоторые поселения в это время перестраиваются, расширяются, на них возводятся новые линии укреплений. Такая перестройка, как уже говорилось, хорошо прослежена на городище Анюшкар. Территория поселения была расширена более чем на треть. Отмечается постепенное расширение площади селищ, число их возрастает.
Жилища поздних этапов родановской культуры, судя по исследованиям Анюшкарского и Родановского городищ, типологически сходны с существовавшими ранее, но, как правило, они меньше. Глинобитные полы их обычно имеют размеры до 6×6 м (Талицкий М.В., 1951, с. 40–42). Ямы-кладовки в это время выносятся в отдельно поставленные хозяйственные постройки. Так, на городище Анюшкар в слое XII–XIV вв. жилище 1 с глинобитным полом имело размеры 6×4 м. По его контуру прослежены остатки бревенчатого сруба и столбы, на которых держалась двухскатная крыша, а внутри нары. Срубы домов этого времени по сравнению с ранними становятся более высокими, а крыши соответственно менее крутыми. Покрытие их делалось из бересты, положенной пластами на слеги. У задней стенки рассматриваемого жилища расчищены остатки открытого очага, а перед входом, с торцовой стороны дома, — небольшой тамбур с плетневыми стенками, примыкающий к срубу и перекрытый, видимо, тоже берестяной крышей, опирающейся на столбы. Кладовка находилась за пределами дома. Площадь подобного ему жилища 2, исследованного в том же слое, такая же — 6×4 м. Пол был дощатым, в центре располагался очаг на глинобитной подушке. Его прямоугольное основание было облицовано деревянными плахами. Ямы-кладовки в этом доме тоже нет. К жилищу 3 площадью около 60 кв. м с глинобитным полом, открытым очагом в центре и столбовыми ямами вдоль бревенчатых стен примыкал крытый тамбур площадью около 8 кв. м, устроенный перед входом.
Жилище 4, также зафиксированное в верхнем слое городища, датируется XII в. От пего сохранились глинобитный пол (10×6 м), тамбур перед входом, два ряда ям от опорных столбов двухскатной крыши, нары и два открытых очага, из которых один был основным, а другой вспомогательным. Последний находился у входа в жилище и служил для приготовления пищи в летнее время. Рядом с основным очагом обнаружена прямоугольная яма-кладовка размерами 2×0,75 м и глубиной до 0,8 м, видимо перекрывавшаяся деревянным щитом. Постройка 5 на том же городище имела общие размеры 4,8×3,5 м. В ней прослежены глинобитный пол и остатки глинобитной печи прямоугольных очертаний, занимавшей примерно половину ее площади. Конструкция стен не установлена. Не исключено, что они были сделаны из горизонтально положенных тесин, концы которых закреплялись в продольных пазах вертикально врытых угловых столбов. Автор раскопок допускает, что это остатки не жилого помещения, а бани. Видимо, к XIII в. на поселениях родановской культуры начался массовый процесс замены в жилых домах открытых очагов глинобитными печами. Рассмотренный тип построек сохранялся и позднее. Начало таких домов восходит к харино-ломоватовскому периоду.
Между жилыми постройками на городищах и селищах размещались хлева для скота, кладовки с ямами, кузницы, домницы для плавки железа, другие хозяйственные и производственные сооружения. На позднем этапе родановской культуры несколько изменяется и конструкция укреплений городищ. В земляных валах теперь появляются деревянные конструкции, однако они пока еще не связаны с частоколом, шедшим по гребню вала и периметру площадки.
На позднем этане родановской культуры резко возрастает численность населения в Верхнем Прикамье, показателем чего прежде всего является резкое увеличение числа селищ, которые, возможно, становятся основным видом поселений. Селища исследованы пока фрагментарно. Для них характерны такие же наземные бревенчатые постройки, как на поздних городищах. Площадь некоторых селищ значительна. Так, например, Покчинское селище занимало примерно 10 тыс. кв. м. Впрочем, основная масса селищ того времени имела площадь 6–8 тыс. кв. м. В XIII в. ряд городищ родановской культуры превращается в селища, в частности, Родановское и Кудымкарское, где поздние напластования культурного слоя перекрывают систему укреплений. Одновременно часть городищ, которые существовали на раннем этапе родановской культуры, забрасываются совсем. Так, на Лаврятском, Эсперовском и Шудьякарском городищах нет напластований культурного слоя позднее XII в. Рядом с селищами и городищами, обычно в нескольких стах метрах, располагались могильники XII–XIV вв.
На раннем этапе родановской культуры население хоронило умерших в грунтовых могильниках. Погребения, очевидно, имели какие-то отметки на поверхности, так как поздние могилы, как правило, не прорезают предшествующие. На отдельных могильниках вместе с раннеродановскими находятся и погребения позднего этапа харино-ломоватовской культуры, что, как уже отмечалось, косвенно указывает на преемственность этих культур. Основным обрядом погребения родановской культуры было трупоположение в неглубоких ямах. Размеры последних обычно соответствовали росту погребенного. Умершие захоронены вытянуто на спине, головами на север с разными отклонениями, с протянутыми вдоль корпуса руками. Большинство их положено в могилы, видимо, без гробов, некоторые умершие были завернуты в бересту. Погребенных обычно обряжали в лучшую, парадную одежду. В женских могилах много бронзовых украшений, причем они лежат так, как носились при жизни. Наиболее полно раскопанными могильниками раннего этапа родановской культуры являются Урьинский, Важгортский, Баяновский, Редикарский и Загарский. Есть раннеродановские погребения и на Агафоновском I могильнике, в целом относящемся к харино-ломоватовской культуре. Большая часть этих могильников находится рядом с поселениями. Могильные ямы обычно простые, без подбоев, уступов и ниш, располагаются рядами, вытянутыми вдоль крутого берега реки. Каждый ряд, возможно, составляли погребения членов одной большой семьи. Могильники родановской культуры, как правило, долговременные.
Для мужских погребений, кроме деталей костюма, из металлических вещей обычны предметы вооружения: наконечники стрел, копий и дротиков — все железные, редко — мечи, топоры, удила (табл. LXV, 12, 13; LXVI, 7, 15). В других могилах найдены орудия труда, в частности в погребениях кузнецов, в одном из которых были кузнечный молот и щипцы. На ранних этапах культуры нередки захоронения мужчин без оружия и орудий труда. Иногда в ногах умерших помещали керамические сосуды с остатками заупокойной нищи. Остатки тризн в виде разбитых сосудов и костей животных — частая находка на участках между рядами могил. Женские погребения размещались в одних рядах с мужскими. В них много различных украшений и металлических деталей костюма. Наряду с ними встречаются женские могилы и с ограниченным инвентарем, что обычно связывается с возрастом и имущественным положением погребенных.
На позднем этапе родановской культуры захоронения по-прежнему совершались в грунтовых могильниках. Обряд погребения в XII–XIV вв. сохранялся в основном таким же, каким был на раннем этапе. Большинство трупоположений открыто в ямах глубиной 0,5–0,7 м. Умерших заворачивали в бересту или помещали в гроб-колоду. Преобладает северная ориентировка погребений. В этот период судя по материалам могильников, отмечается рост имущественной дифференциации населения. Зафиксировано довольно много погребений как с малочисленным инвентарем, так и с обильным. Последние располагаются теперь, как правило, в стороне от основной массы погребений. В позднеродановское время наряду с господствующей северной ориентировкой умерших все чаще и чаще появляется западная, нарушаются ранее бывшие четкими ряды погребений. Могильники этого времени, как правило, уже связаны не с городищами, число которых относительно невелико, а с крупными селищами, где проживала основная масса населения. Среди наиболее известных могильников позднего этапа следует назвать Искорский, Рождественский, Кудымкарский, Верх-Боровский, Чикманский. Много погребений этой стадии и на ранее возникших могильниках. Для всех погребений этого времени характерно уменьшение количества погребального инвентаря по сравнению с более ранним временем. Так, мало находок было в Чикманском могильнике XIII–XIV вв., раскопанном A. А. Спицыным (Спицын А.А., 1902, с. 42). В женских погребениях Верх-Боровского могильника найдены типичные для позднеродановской культуры якоревидные шумящие привески, серебряные серьги с напускной бусиной, прорезные трубчатые пронизки. Последний вид украшений возник еще в период харино-ломоватовской культуры (Теплоухов Ф.А., 1897, табл. XII, 1–8).
Некоторые материалы для характеристики позднеродановского периода получены на могильнике у с. Гурино на р. Пой. Начал его исследование B.Ф. Генинг в 1952 г. (Генинг В.Ф., 1954б, с. 153, 154) и продолжал в 1955 г. В.А. Оборин. Инвентарь могильника беден: обломки горшка с защипами по срезу венчика, кресало, проволочные височные кольца, железные наконечники стрел, скобель, сердоликовые бипирамидальные бусы. Могильник датируется XIII–XIV вв.
Из культовых сооружений на поселениях зафиксированы жертвенники. Так, остатки жертвенника с кучками обгорелого зерна возле него найдены на городище Анюшкар. Рядом находились обломки большого жернова, железный наральник и бронзовая фигурка женщины — очевидно, изображение божества плодородия.
Весьма своеобразными предметами, распространенными на территории родановской культуры, являются небольшие идолы или привески в виде птиц с распростертыми крыльями, на груди которых изображена человеческая личина или фигура человека (табл. LXV, 20). Они характерны для родановской культуры, появляясь в конце харино-ломоватовской, и за пределами их ареала многочисленны. Известно около 30 пунктов находок идолов-подвесок данного типа. Птицеподобные идолы другого типа (обычно в окружении змей) встречены в памятниках харино-ломоватовского типа, есть они и на поздних поселениях гляденовской культуры. Для поздних этапов родановской культуры типичны и антропоморфные идолы, обнаруженные в 20 пунктах IX–XII вв. Видимо, эти идолы изображали духов леса, воды, предков и были связаны с культами плодородия и предков, свидетельствуя о распространении среди родановского населения шаманизма. На веру в загробную жизнь косвенно указывает преобладание северной ориентировки погребений, то есть головой в ту сторону, где, по поверьям, была страна мертвых. Руководствуясь той же верой, умерших нередко снабжали заупокойной пищей. В Баяновском, Загарском, Малоаниковском и других могильниках на лица умерших клали серебряные маски и такие же накладки на рот и глаза. Подобные маски в качестве шаманских двойников бытовали и позднее у древних племен и народов Сибири, в частности, в низовьях Оби (Окладников А.П., 1948, с. 224). Для охраны от злых духов леса и воды носители родановской культуры употребляли различные амулеты и обереги, изготовленные из бронзы, или использованные в тех же целях зубы, когти и кости животных (табл. LXVI, 18, 27). Несомненно, часть их была связана с охотничьей магией, широко распространенной среди племен родановской культуры.
Признаки, характерные для родановской культуры, впервые были определены М.В. Талицким. Однако, как уже говорилось, этот исследователь родановскую культуру понимал преимущественно как хронологический этап в истории Верхнего Прикамья, синхронный эпохе Волжской Болгарии, и поэтому ее ареал включал не только верхнее течение Камы, но и памятники в долинах Чепцы, Чусовой и Сылвы, хотя их своеобразие и отличие от верхнекамских были отмечены еще А.В. Шмидтом (Талицкий М.В., 1940б, с. 47–54; 1951, с. 33–96). Обобщив новые и старые материалы, В.А. Оборин выделил присущие родановской культуре формы металлических украшений женского костюма, показал изменение их во времени и отличие от набора украшений женского костюма соседних районов (Оборин В.А., 1956в, с. 117–118; 1957).
Среди украшений раннего этапа особый интерес представляют двуконьковые шумящие привески, являющиеся племенными украшениями. Генетически с ними связаны, несомненно от них происходят, так называемые якоревидные шумящие подвески. Судя по наблюдениям В.А. Оборина, двуконьковые привески возникают на конечной стадии харино-ломоватовской культуры и являются не только предметами, очерчивающими область распространения родановских памятников, но и говорящими о прямой преемственности между харино-ломоватовской и родановской культурами. Наиболее ранние разновидности их происходят из Неволинского могильника и ранних погребений Деменковского. Им близки двуконьковые шумящие подвески из Левашевского могильника, расположенного близ Стерлитамака, хотя по исполнению и форме они несколько отличаются от основной массы таковых (Ахмеров Р.Б., 1955, с. 155, табл. I, 1). В Деменковском и Неволинском могильниках эти подвески встречены с монетами VII–VIII вв., а в Левашевском могильнике — с монетами VIII–IX вв. (Шмидт А.В., 1929, с. 16). На территории родановской культуры известно более 50 мест находок двуконьковых подвесок, среди которых два пункта дали свыше 10 экземпляров каждый, шесть пунктов — по пять. Наиболее поздние разновидности таких подвесок относятся к концу XIII — началу XIV в. (Голубева Л.А., 1966, с. 80–98; Оборин В.А., 1970, с. 3–29). Интересно, что, начиная с середины XII в. часть таких подвесок, видимо, производилась в Волжской Болгарии, где была найдена литейная форма для их изготовления. Отсюда они отправлялись в Верхнее Прикамье в обмен на пушнину и другие местные товары. Для родановской культуры характерны также шумящие подвески со щитком, верх которых имеет вид двух якорьков. Они в разных модификациях бытовали здесь с XI по XIV в. В Верхнем Прикамье известно 35 мест находок украшений данного типа, происходящих преимущественно из родановских могильников. Следует, однако, заметить, что эти украшения имели более широкое распространение, чем ареал родановской культуры; их находят не только на Верхней Каме, но и в более западных районах и довольно много в нижнем течении Оби.
Третьим типом украшений, типичных для женского костюма родановского населения, были шумящие подвески с арочным щитком. Ареал некоторых их разновидностей довольно точно соответствует области распространения родановской культуры (табл. LXV, 8), в то время как отдельные разновидности хорошо известны на памятниках Чепцы, Вятки и других смежных районов. Наиболее ранние образцы арочных подвесок датируются IX в., а основная масса относится к X–XIV вв. Характерны для родановской культуры и упоминавшиеся культовые подвески в виде птицы с распростертыми крыльями и изображением человеческой личины или фигурки человека на ее груди.
Областью родановской культуры в основном является верхнее течение р. Камы с ее притоками (карта 26). Южная граница ареала проходит по правым притокам Обвы. Там находятся Рождественское городище и Чикманский могильник. Единичные памятники, например, погребение XI в. у д. Малый Башкур на Чусовой (Прокошев Н.А., 1938, с. 127), встречены и южнее Обвы. Западная и северо-западная границы культуры проходят по верхнему течению р. Колва (Искорские городище и могильник) и среднему течению р. Вишера (Суянковский могильник у г. Красновишерска). Северо-восточная окраина ареала культуры включает бассейн Язьвы (Верх-Язьвенское селище и Бычинский могильник). Менее определенна восточная граница. По наблюдениям В.Л. Оборина, это русло Камы. На левобережье отмечены лишь единичные памятники (Лаврятское городище, Ваяновский могильник, Леминское городище, Пеняхинское селище, Верх-Боровские селище и могильник, Азласские городище и могильник). Все они находятся в непосредственной близости от реки и относятся в основном к раннему этапу родановской культуры. Восточнее располагаются одновременные родановским памятники, оставленные, видимо, предками манен, как, например, Чаньвинская пещера на р. Яйве (Сергеев С.М., 1895, с. 17–50). Близки Чаньвинской пещере поселение и поздняя группа изображений Писаного камня на р. Витера. Это тоже памятники культуры парода манси (Бадер О.Н., 1954, с. 241–258; Генинг В.Ф., 1954а, с. 259–280).
Весьма характерны для родановской культуры некоторые типы кресал с медными навершиями в виде фигур животных. Наиболее распространенными были кресала с навершиями, изображающими двух коней, которые датируются IX–X вв. На Рождественском городище найдена незавершенная отливка такого кресала, свидетельствующая о местном их изготовлении (Голубева Л.А., 1904б, с. 115–132).
В верхнем течении Камы в позднеродановское время выделяется не менее семи племенных групп, каждая из которых представлена серией городищ, несколькими селищами и могильниками. Это зюдзинская, гайнская, косинская, чердыно-язьвенская, верхнекамская (между г. Соликамском и пос. Пожва), иньвенская и обвейская. Между регионами этих групп обнаруживаются участки протяженностью до 50–70 км, плохо заселенные в древности. В каждой из племенных групп удается выделить и более мелкие подразделения, представленные одним-двумя городищами, несколькими селищами и могильниками. Видимо, это области соседских общин, а в более раннее время, может быть, и родовых общин. Такая территориальная дифференциация складывается в средний период развития родановской культуры и сохраняется вплоть до XIV–XV вв. (Оборин В.А., 1970, с. 3–29).
Памятники, позднее названные родановскими, пытался по времени расчленить А.В. Шмидт, отнесший к загарскому этапу ранние поселения и могильники этой культуры (относящиеся к X в.) и полагавший, что они оставлены не коми-пермяками, а угорскими народностями. Поздние же памятники на территории Прикамья, по его мнению, были оставлены населением, появившимся в результате смешения пришедших сюда предков коми-пермяков с основным «загарским» населением (Шмидт А.В., 1926а, с. 68). М.В. Талицкий тоже уделил определенное внимание датировке родановской культуры, предложив отнести ее к X–XIV вв. Вслед за А.В. Шмидтом, выделяя загарский этап культуры и также относя его к X в., он иначе объяснял определенные изменения в материальной культуре прикамских племен того времени. По мнению М.В. Талицкого, коми-пермяцкое население появилось в бассейне Камы раньше, чем сложилась родановская культура, а изменения в облике материальной культуры местных племен Прикамья в конце X в. были связаны с широким распространением пашенного земледелия, пришедшего на смену подсечному, видимо, с определенным использованием перелога (Талицкий М.В., 1941а, с. 48).
Иное хронологическое членение родановской культуры предложено в последнее время В.А. Обориным. Ранний этап ее им назван лаврятским по имени Лаврятского городища, где были напластования IX–XII вв., и к нему отнесены Плёховское, Эсперовское, Городищенское, Шудьякарское и другие поселения. Впрочем, как показали более поздние раскопки, на городище Шудьякар есть и более поздние напластования XII–XIV вв. (Кананин В.А., 1980, с. 92–100). Поздний этап родановской культуры назван В.А. Обориным рождественским по одноименному городищу, на котором Ф.А. и А.Ф. Теплоуховыми был собран комплекс вещей XII–XIV вв. (Спицын А.А., 1902, с. 42; 43; Шмидт А.В., 1926б, с. 143; 1927, с. 51), и датирован XIII–XIV вв. Особенно отчетливо этот этап определился после исследования верхних горизонтов городища Анюшкар.
Основным видом хозяйствования населения на раннем, лаврятском этапе родановской культуры было, видимо, подсечное земледелие. На поселениях и в могильниках найдено много железных проушных топоров так называемого пермского типа (табл. LXV, 12). На городищах и селищах обнаружены обломки серпов (табл. LXV, 33), а в нижнем слое городища Анюшкар — косы-горбуши. Размол зерна производился на плитах-терочниках и примитивных жерновах. Такой жернов, в частности, известен на Лаврятском городище. Первые настоящие жернова в Прикамье датируются XI в. Интересной особенностью их было то, что нижние камни здесь имели не круглую, а прямоугольную форму. В нижнем слое городища Анюшкар и на Лаврятском городище собраны зерна ячменя, пшеницы-двузернянки, ржи, гороха, льна и конопли.
На рождественском этапе основным видом хозяйствования родановского населения стало пашенное земледелие. На поселениях XII–XIV вв. найдено большое число наральников тяжелого тина (табл. LXV, 11), сходных по внешнему виду с подобными орудиями с древнерусских поселений того же времени и сельских поселений Волжской Болгарии. Ныне известно более 100 местонахождений этих предметов, бывших наиболее существенной частью деревянных плугов тяжелого типа и говорящих о широком использовании в то время старопахотных земель в Верхнем Прикамье. С переходом от подсечного земледелия к пахотному и распространением перелога как системы землепользования связывается перемещение основной массы населения с площадок городищ на селища, поближе к пашенным землям, отмечается резкое увеличение численности населения в данном районе.
Другой важной стороной хозяйственной деятельности племен родановской культуры было животноводство. Среди многочисленных находок костей домашних животных из культурных слоев поселений имеются кости коровы, лошади, свиньи, овцы. Так, на городище Анюшкар в слоях XI–XII вв. кости коровы составляют 50 % и около 40 % — кости лошади. Лошадь использовалась как верховое и тягловое животное, особенно с XII в. Мясо ее употреблялось в пищу: при раскопках обнаруживают кости молодых особей, раздробленные при извлечении костного мозга. О важной роли лошади в хозяйстве родановских племен говорят и частые изображения конских головок, коньковые подвески и накладки в женском костюме. Изображениями лошадиных головок украшались и такие бытовые вещи, как гребни и копоушки. На поселениях выявлены остатки хлевов и загонов для скота, которые обычно примыкали к жилым постройкам. Об использовании верховой лошади свидетельствуют находки удил, обычно двусоставных кольчатых, а также стремян.
Важным занятием родановского населения была охота. Судя по костным остаткам на поселениях и памятникам изобразительного искусства (изображения медведей, лосей, различных куньих животных), охота велась с целью получения мяса и пушнины. Среди остеологического материала, преимущественно с поселений, много костей бобра, лося, оленя, медведя. Есть некоторое количество костей куньих (соболя, куницы, норки). Можно полагать, что объектом охоты была и белка, но костей ее в культурном слое поселений не встречено.
В нижних горизонтах культурных отложений родановского времени и в могильниках много наконечников стрел IX–XII вв. Они в основном железные, черешковые, с уплощенным пером (табл. LXV, 29–32; LXVI, 5, 14–16). Меньше костяных наконечников стрел, обычно черешковых, крупных, с шестигранным, квадратным или треугольным сечением пера. Найдены и костяные стрелы-тупики, использовавшиеся для охоты на пушных зверей. Эти наконечники втульчатые. Преимущественно на поселениях обнаружены костяные накладки от сложного лука (табл. LXV, 27; LXVI, 10, 17). Для охоты, в особенности на медведя, использовались и копья-рогатины с железными наконечниками листовидной формы (табл. LXVI, 25). Вероятно, как и в более позднее время, широко практиковалась охота с применением различных ловушек, загородок, западней и давилок. При охоте на птицу употреблялись сети и стрелы с наконечниками вильчатой формы. В нижнем слое городище Анюшкар найдены 13 манков, изготовленных из птичьих костей (табл. LXVI, 26).
При раскопках постоянно отмечаются рыболовные снасти, особенно на поселениях, расположенных по берегам рек. Это грузила от сетей, наконечники острог, крупные железные рыболовные крючки и блесны (табл. LXV, 4, 17; LXVI, 13). На Родановском и Куласовском городищах известны поплавки от сетей, на многих поселениях обильны находки костей рыб. Так, на городище Анюшкар особенно много было щитков крупных осетровых рыб, имелись кости карповых рыб и щуки.
О занятии родановского населения бортничеством говорят находки втульчатых топоров-кельтов, применявшихся для вырубки бортей в деревьях и извлечения сот из дупел.
Железоделательное производство и изготовление железных изделий велось, видимо, на территории поселений. В нижнем слое городища Анюшкар выявлены остатки сооружения, которое реконструируется как домница для выплавки железа. Во множестве встречаются на территории поселений небольшие крицы и особенно куски шлака — в основном отходы кузнечного ремесла. В Редикарском могильнике раскопано погребение кузнеца, сопровождавшееся железным кузнечным молотом-ручником и кузнечными клещами (Лунегов И.А., 1955, с. 125, 126). Основной ассортимент изделий местных кузнецов достаточно обширен. Это топоры, ножи, наконечники копий и стрел, дротики, мотыги, кресала, иглы, удила (табл. LXVI, 8), стремена (табл. LXV, 34), остроги и рыболовные крючки, мечи, кинжалы, серпы, косы. Качество кузнечной обработки железа было относительно высоким. Кузнецы умели сваривать железо, знали процесс цементации изделий.
На поселениях зафиксированы многочисленные свидетельства бронзолитейного производства. Очаг, связанный с литьем бронзовых изделий, исследован на городище Анюшкар. Рядом с пим находились бронзовые шлаки, слитки меди, тигель и льячка (табл. LXV, 2, 3, 5, 6). В нижнем слое того же поселения встречено до десятка тиглей разного вида преимущественно конусовидной формы. Бронзолитейное производство на городище Шурьякар документировано находками тиглей конусовидной формы. Высота наиболее крупного из них около 7 см. В.А. Оборин высказал предположение, что выплавка меди из руд производилась и из местных медистых песчаников, выходы которых известны в Поволжье и на Западном Урале. Здесь в XVIII в. существовали довольно крупные кустарные заводы по изготовлению меди из этого сырья. Куски медистого песчаника найдены в нижних слоях городища Анюшкар. В 1 км от с. Куласова находится старый заброшенный рудник, в котором в древности велась добыча медистого песчаника.
Из местной и частично привозной меди, из олова и серебра, поступавшего в виде монетного металла из Волжской Болгарин или через Западную Сибирь, изготовлялись украшения женского костюма. Подавляющее большинство их отливалось по восковой модели в глиняных формах, но существовали и каменные литейные формы. На Лаврятском городище найдена глиняная литейная форма для отливки колесовидной бляшки, на Кудымкарском городище — форма для отливки поясной бляшки, на Купросском — форма для отливки пронизок (табл. LXVI, 6, 9). Литейные формочки есть и на Родановском городище. Замечено, что к середине XIII в. происходит постепенная замена тиглей конусовидной формы цилиндрическими с круглым дном. Они большей вместимости, и с их помощью можно было делать более крупные отливки. Местные мастера владели многими приемами ювелирной техники, но пайки меди, золота и серебра они не знали. Все предметы с зернью и сканью, найденные на памятниках родановской культуры, видимо, привезены из Волжской Болгарии. Местным мастерам хорошо была знакома и ковка меди. Из меди выковывались различные котелки, образцы которых есть в могильниках, причем только в мужских погребениях. Такой котелок, в частности, обнаружен в погребении 119 Аверинского II могильника.
Широко практиковалась родановскими племенами обработка рога и кости. Предварительно распаренное сырье обрабатывалось при помощи специальных железных пилок, напильников и сверл. Часто для изготовления костяных изделий употреблялись обычные ножи. Среди предметов из кости наиболее распространенными были наконечники стрел (табл. LXVI, 16), копоушки, гребни (табл. LXV, 25), различные виды проколок, пряслица, иглы, манки для охоты, ложечки и лопаточки. Из просверленных костей, когтей и зубов животных и человеческих челюстей делались обереги и амулеты. Высоко было развито производство изделий из рога. Так, на городище Дондыкар открыта мастерская по изготовлению роговых гребней с полукруглым верхом и щитком, украшенным циркульным орнаментом. Предполагается, что часть изделий этой мастерской продавалась в Волжской Болгарии, где подобные гребни — довольно частая находка. Родановские мастера изготовляли гребни и другого типа: с навершием в виде двух конских головок. На селище близ Ильинского городища найдена железная пилка, специально предназначенная для распиловки кости.
Домашним ремеслом родановских племен было изготовление тканей. При раскопках, особенно могильников, обнаруживается относительно большое число обрывков тканей от одежды погребенных. Среди них есть фрагменты ткани как растительного происхождения, так и шерстяной. Там, где это удается проследить, они имели прямое переплетение нитей. При раскопках найдены пряслица от веретен, служившие для ссучивания нитей. Большинство их глиняные, однако есть каменные и роговые. Найдены также грузы от вертикальных ткацких станов (табл. LXVI, 2, 3), а на Родановском городище — костяная ремизка горизонтального ткацкого стана. Для изготовления обуви и одежды интенсивно обрабатывались шкуры диких и домашних животных. На поселениях встречены костяные скребки для снятия мездры, разбивальники из кости для изготовления ремней, ножи, ножницы (табл. LXV, 35), шилья (табл. LXV, 24) и иглы для пошива изделий из шкур и кожи. В отдельных могильниках известны обрывки меховой одежды, а также случаи завертывания погребенных в шкуру животного или покрытие их такой же шкурой (Аверинский II могильник).
Производство глиняной посуды у родановских племен на лаврятском этапе находилось на уровне домашнего ремесла и, видимо, было женским занятием. Вся посуда (табл. LXV, 23) лепилась от руки ленточной и кольцевой техникой и обжигалась на кострах. В качестве примесей в тесто добавлялись шамот, песок, органика и мелкотолченые раковины. Последняя примесь говорит о том, что употреблялась преимущественно не горная глина, а глина из речных наносов. По форме и размерам можно выделить три основных типа сосудов лаврятского этапа. Прежде всего, это высокие чаши или низкие горшки с округлым или округло-уплощенным дном, относительно тонкостенные, с максимальным диаметром тулова 20–30 см. Шейки их прямые или чуть загнутые внутрь либо слегка отогнутые наружу. По срезу венчика нанесены пальцевые защипы и вмятины, реже — насечки. Орнамент на тулове сосудов относительно редок. Поверхность их тщательно заглажена снаружи и изнутри. Такого типа сосуды встречены на Лаврятском, Рождественском, Шудьякарском городищах, на Баяновском и других селищах. В горизонтах X–XI вв. их тоже довольно много, причем часть сосудов имеет более крупные размеры, достигая в диаметре 40 см. Такие сосуды, видимо, служили для хранения запасов, в частности, они обнаружены в ямах-кладовках на территории жилищ. На них нет обычно следов законченности и нагара, обжиг их низкого качества, цвет черный или серый, иногда с оранжевыми подпалинами.
Сосуды второго типа в общих чертах имеют примерно такую же форму, но отличаются более короткой шейкой; их максимальный диаметр 10–12 см при толщине стенок 0,5–0,7 см. Поверхность сосудов тщательно обработана и заглажена. В верхней части они украшены шнуровым, ямочным и гребенчатым орнаментом, а иногда и кружковыми узорами, собранными в горизонтальные зоны и полосы. На этих сосудах имеется нагар и копоть, многие из них найдены в развалах очагов. Очевидно, они служили для приготовления и принятия пищи.
Сосуды третьего типа представляют собой сравнительно неглубокие круглодонные или со слегка уплощенным дном чаши диаметром до 15 см с небольшой примесью толченой раковины в тесте. На их поверхности пет следов копоти и нагара. Верхняя часть их тулова обычно пышно орнаментирована отпечатками веревочки или гребенчатого штампа. Таких сосудов много не только на поселениях, но и в могилах. Они служили, очевидно, для питья.
В позднеродановское время сохранялась та же техника изготовления керамических изделий. Подавляющее большинство сосудов круглодонные или уплощенно-круглодонные, но дно многих из них в XIII–XIV вв. сильно уплощается. Появляются значительные серии небольших сосудов с плоскими днищами. Более крупные сосуды (диаметром до 40 см) имеют вид высоких чаш с округлым, как и прежде, дном и обычно с прямыми, вертикально поставленными венчиками. Постепенно уменьшается число сосудов с растительными и раковинными примесями в глине, и появляется посуда с примесью в тесте преимущественно песка и мелкой дресвы. Исследователи связывают это с проникновением на Верхнюю Каму технологии изготовления керамики с территории древней Руси и Волжской Болгарии. Наряду с костровым обжигом применяется уже и обжиг в печах. В верхних горизонтах культурного слоя городища Анюшкар исследованы остатки глинобитной печи, стоявшей на глинобитной подушке, заключенной в деревянную раму. Рядом с ней находились скопление сырой глины, раковины и два целых горшка. Можно полагать, что печь служила для обжига посуды.
Форма сосудов на рождественском этапе культуры сохранялась прежняя. Это преимущественно большие сосуды с округло-уплощенным дном, выпуклым туловом, плавно переходящим в слабо отогнутую шейку, а далее в короткий венчик. Они, как правило, не орнаментировались и служили для хранения припасов. Максимальный диаметр тулова таких сосудов 40 см при их высоте в 25–30 см, преобладали же экземпляры средних размеров с диаметром горловины в 13–20 см. Мелкие сосуды иногда украшались. В орнаментации доминируют отпечатки гребенчатого штампа, из которых строятся горизонтальные пояски в комбинациях с поясками, образованными оттисками различных фигурных штампов в виде розеток, кружков, прямоугольников. Узор наносился на верхнюю треть сосуда.
Влияние славянского и болгарского керамического производства на местную керамику отмечается с XII в. Это сказывается, прежде всего, в появлении на некоторых сосудах волнистого орнамента. Встречаются горшки с налепами на тулове в виде валика и сосков. Наиболее разнообразны по форме и орнаментации сосуды малых размеров (с диаметром горловины 8-15 см). Среди них много чаш с округлым дном и высокой прямой или слегка отогнутой наружу шейкой. Некоторые из них имеют сильно уплощенное дно, а также есть открытые чаши со слегка округлым дном и короткой, резко отогнутой наружу шейкой. В это время в большом числе появляются небольшие плоскодонные сосуды, которые, видимо, частично служили для производственных целей — для хранения мазей, красок и др. Наконец, в XII в. получают распространение глиняные светильники, сходные по форме с подобными предметами из Волжской Болгарии. На родановских поселениях постепенно увеличивается и количество красноглиняной круговой посуды болгарского происхождения.
Раскопки раннеродановских поселений и могильников дали пока относительно немного данных для реконструкции мужского и женского костюма. В одном из мужских погребений Редикарского могильника на черепе найдена кожаная лента с прикрепленными к ней медными круглыми бляшками — вероятно, нижняя часть парадного головного убора. Остатки мехового головного убора (мехом внутрь) обнаружены в погребении Баяновского могильника. По материалам того же памятника устанавливается, что нижняя одежда мужчин состояла из рубахи и холщовых штанов, подпоясанных ремнем, а женская — из длинного льняного платья. Поверх него надевались меховые, суконные или обтянутые сукном меховые кафтаны (Оборин В.А., 1953а, с. 156).
В других могильниках попадались остатки верхней одежды в виде кафтанов, застегивавшихся на костяные пуговицы.
Форма женского головного убора известна совсем плохо. Одна из разновидностей его прослежена в погребениях 50, 51 и 135 Аверинского II могильника. Через лоб на затылок проходила тканая лента средней ширины, к которой у висков крепились небольшие связки пронизок с миниатюрными шумящими привесками на концах. Иногда лента дополнительно украшалась мелкими бляшками. Такого типа головной убор относится к раннему этапу родановской культуры или к концу харино-ломоватовской.
Мужская и женская одежда подпоясывалась двумя кожаными поясками — верхним и нижним. Они имели бронзовые пряжки и были нередко украшены медными пластинками и бляхами (табл. LXVI, 23, 39). Как к мужскому, так и к женскому поясу нередко крепился нож в ножнах, обычно с левой стороны. К женским поясам, кроме того, приделывались тонкие сыромятные ремешки, украшенные бронзовыми пронизками, на концах которых имелись подвески флаконовидной или колоколовидной формы либо подвески в виде рожка, реже — в виде фигурок животных.
На ногах мужчин и женщин была кожаная обувь в виде поршней с голенищами средней высоты, скрепленными на щиколотках ремешком с бронзовой пряжкой или кожаной завязкой. Известна находка такой же обуви, но с меховыми голенищами. На женские поршни нередко выше стопы прикрепляли металлические шумящие украшения (табл. LXV, 26). Судя по многочисленным находкам кочедыков, была распространена и обувь типа лаптей, плетенная из лыка, бересты или полосок кожи.
В мужских и женских погребениях часто находят украшения и детали одежды с прикрепленными к ним бронзовыми подвесками и бляшками. Мужчины, кроме серег, носили и браслеты, обычно граненые или пластинчатые, надевавшиеся поверх одежды. Пальцы рук украшали перстни, чаще всего с четырехлопастным щитком и овальной, обычно стеклянной, вставкой синего цвета. Основная же часть металлических украшений одежды обнаружена в женских погребениях. Значительное их число относится к головному убору — это разного рода накладки и бляшки, нижний край убора оформлялся височными подвесками разных типов (табл. LXV, 16, 18; LXVI, 4, 11), иногда составленными из деталей и крепившимися на шнурках. На шее носили ожерелья, составленные из металлических бус, шумящих привесок и пронизок, монет и бус из стекла, сердолика и горного хрусталя. Что касается гривен, то их немного; встречены только единичные образцы. Среди них есть ложновитые с двумя крючками на концах и пластинчатые ромбического сечения. Грудь украшали двуконьковые, арочные и якоревидные подвески на коротких шнурах с пронизками из металла. Металлические украшения вместе с копоушками, амулетами из медвежьих когтей и зубов вплетались на шнурах и в косы. Множество подвесок и пронизок прикреплялось к поясу тоже на шнурах из ремешков. Наиболее распространенными были серьги типа салтовских, претерпевшие на месте некоторые видоизменения, причем такие серьги или подвески носились не парами, а по одной. Хочется отметить и еще одну особенность украшений женского костюма: не все его виды распространялись по территории родановской культуры равномерно. Так, при насыщенности почти всей ее территории двуконьковыми шумящими привесками в области верхнего течения Камы, где обитала зюдзинская группа родановцев, этот вид украшений почти не известен. С другой стороны, здесь относительно часто встречаются гривны, редкие в других районах родановской территории.
Социально-экономические отношения носителей родановской культуры исследователями определяются однозначно. На лаврятском этапе они характеризуются появлением патриархальных общин, имеющих определенные связи с родовыми общинами, с родом в целом. Основным видом хозяйствования в то время было подсечное земледелие, что вынуждало вести хозяйство в рамках большой патриархальной семьи. Каждое поселение лаврятского времени — совокупность нескольких больших семей, сообща ведущих хозяйство в составе патронимии. О наличии больших патриархальных семей, живущих в одном помещении, говорят большие размеры жилищ, найденный при раскопках поселений и могильников инвентарь.
В основном с XII в. в связи с широким распространением пашенного земледелия и применением в качестве тяглового животного лошади, из больших патриархальных семей начинают выделяться отдельные семьи, способные самостоятельно вести хозяйство. Это подтверждается находками многочисленных пашенных орудий и остатков домов относительно небольших размеров, рассчитанных на проживание малой семьи, а также перемещением части населения на селища, расположенные ближе к пахотным полям. С этого времени повсеместно употребляются разные категории изделий, помеченных тамгами их владельцев, на поселениях появляются предметы, характеризующие закрепление права собственности на постройки и хозяйственные помещения. Это замки и ключи русско-болгарского типа, в значительном числе обнаруженные на поселениях XII–XIV вв. На поселениях появляются монеты, весовые гирьки и масса предметов, являющихся ремесленной продукцией Волжской Болгарии и древней Руси, а следовательно, получает большой размах торговля между племенами Прикамья и Волжской Болгарией, а также с древнерусскими княжествами. Видимо, в области расселения коми-пермяков проживали и отдельные выходцы из Волжской Болгарии, выполнявшие здесь не только торговые функции, но и собиравшие в XII–XIII вв. с местного населения определенные подати, одной из которых был харадж. Если торговые связи с Волжской Болгарией поддерживались в основном по Каме, то торговля с русскими землями осуществлялась через Вычегду, и, естественно, что Повычегодье и Верхнее Прикамье снабжались в основном изделиями новгородских ремесленников. Кроме замков, они поставляли различные виды украшений — трехбусинные височные кольца, пряжки, лунницы, косорешетчатые подвески. С XII в. в русских летописях появляются сведения о торговых походах новгородцев в Приуралье. Этнографические материалы и коми-пермяцкий народный эпос свидетельствуют о рано возникших и тесных торговых и культурных связях коми-пермяков с новгородскими землями.
Исследователи родановской культуры — культуры древних коми-пермяков единодушны в том, что она свое начало ведет от харино-ломоватовской культуры, являясь ее дальнейшим развитием. Она и занимала ту же территорию. Многочисленные связи между названными культурами прослеживаются по всем категориям находок, обряду погребения, традициям домостроительства.