Многочисленный вещевой материал, полученный при раскопках поселений и могильников латгалов, всесторонне характеризует быт и культуру средневековых латгалов. Об орудиях ремесла и сельского хозяйства уже была речь. Несколько слов о предметах повседневного быта. Многочисленны железные ножи, шилья, ножницы, кресала, замки и ключи, встречены шипы для хождения по льду. Оружие представлено наконечниками копий, дротиков и стрел, булавами, мечами. Снаряжение коня и всадника составляют шпоры, стремена, удила, пряжки. Все эти предметы не составляют этнографической особенности латгалов, а имеют широкое распространение.
Во второй половине I тысячелетия н. э. латгалы поддерживали торговые связи с соседними и отдаленными территориями. Важнейшим путем сообщения была Даугава. Из Византии и стран Ближнего Востока, а также из Рейнской области в Латгалию поступали некоторые типы стеклянных бус: зонные, цилиндрические, бисер, глазчатые, инкрустированные, рубчатые и лимонки (Urtāns V., 1968b, 76 lpp.). В конце тысячелетия в западных районах латгальской территории появляются клады византийских и арабских монет.
В X–XII вв. экономические связи Латгалии в основном были направлены на восток. Связи с Древней Русью были весьма тесными и проявлялись в распространении ряда железных предметов и глиняной посуды, однотипных с восточнославянскими. Проблема культурных и торговых связей Латгалии с Древней Русью монографически была изучена Э.С. Мугуревичем (Мугуревич Э.С., 1965).
Период V–IX вв. в истории латгалов характеризуется последней стадией первобытно-общинных отношений. На смену патриархальной общине появляется территориальная. Отражением этого, по мнению некоторых археологов, было изменение в погребальной обрядности — на смену старой форме курганных коллективных захоронений распространяются погребения в грунтовых могильниках с индивидуальными захоронениями.
На основе могильного инвентаря можно говорить об имущественной дифференциации населения, о выделении прослойки богатых и знати. О том же свидетельствуют и клады драгоценных вещей. На латгальской территории известны клады в Балтинаве, Кишукалнсе, Леяслепьи, Мишкиневе, содержащие драгоценные серебряные шейные гривны V–VIII вв. (Urtāns V., 1964b, 39–70 lpp.; 1977b, 148–150, 153, 160 lpp.). Известны клады оружия того же времени. Начиная с IX в. зарываются клады с арабскими дирхемами, которых, правда, в земле латгалов немного.
Археологические материалы X–XIII вв. позволяют выделять в обществе латгалов раннефеодальную знать и свободных членов общины. По-видимому, существовало патриархальное рабство. В письменных источниках представители разных социальных прослоек обозначаются различными терминами. Существовала военная дружина. Вопросы войны, мира и внутренней жизни округи решались на совете старейшин.
Политическая структура Латгалии в XII — начале XIII в. исследована М.О. Аунс (Auns М., 1982, 47–55 lpp.). Исследователь показал, что Латгалия дифференцировалась на несколько территориальных образований с государственным или полугосударственным управлением. Наиболее значительное из них — княжество Ерсика, поддерживавшее связь с Полоцком. Ерсика состояла из нескольких округов (Аутине, Ерсике и др.). Небольшим княжеством был Кокнесе. Б других территориальных объединениях (Атзеле и Талава) централизованной власти не было. Они находились в податной зависимости от Новгорода — Пскова.
В заключение характеристики латгальских древностей несколько слов следует сказать о памятниках языческого культа. Языческое святилище латгалов исследовано раскопками в Саркани близ Резекне (Vasks А., 1974, 78, 79 lpp.; АО 1973 г., с. 397, 398). Устроено оно было на холме, в срединной части которого сохранились три крупных валуна. Один из них имел полусферическую выемку диаметром 50 см и глубиной 12 см. В 0,2–1 м от каждого валуна выявлено по кострищу округлых очертаний. Места костров выложены красной глиной и камнями. Исследователь памятника полагает, что здесь, судя по следам кольев у валунов и большому количеству камней, существовало какое-то строение.
В земле латгалов известно довольно большое количество культовых камней (Caune А., 1974b, 89–97 lpp.). Далеко не все они являются памятниками средневековой поры, но несомненно, что многие из них в рассматриваемое здесь время использовались как места жертвоприношений. Культовые камни имеют на поверхности углубления, сделанные человеком.
Селы, по-видимому, одно из древних племенных образований балтов. На Певтингеровой карте — римской путевой карте, составленной в конце III — начале IV в., — обозначено «Fluoius Sellianus» (Millker К., 1888), что значит «река селов». Эта река предположительно отождествляется с Даугавой. Этот источник использовали еще А. Рихтер (Richter А., 1857, s. 28) и первый исследователь селов М. Скрузитис (Skruzitis М., 1889, 19, 20 lpp.). Можно полагать, что селы, давшие реке свое название, в первой половине I тысячелетия н. э. были крупной этнической единицей и жили по обоим берегам Даугавы.
«Повесть временных лет», которая называет племена, населявшие древнюю Латвию (зимегола, корсь, летгола, либь), селов не упоминает. А. Биленштейн полагал, что автор этой русской летописи включал селов в состав латгалов (Bielenstein А., 1892, s. 171).
Некоторые сведения о селах имеются в хрониках Ливонии. Так, в Хронике Генриха Латвийского говорится о падении замка селов в 1208 г., о проживании их вместе с латгалами в Кокнесе, о том, что селы были союзниками литвы (Генрих Латвийский, 1938, с. 116, 162, 246). На основе «Рифмованной хроники» XIII в. можно судить о соседях селов (Livländische Reimchronik, 1876, строки 139–146, 337–340), но территория, заселенная селами, остается неясной.
Согласно грамотам великого князя литовского Миндовга (Bunge Fr., 1853, s. 371, 372, 462), территория селов (Селония) отдана была в подарок Ливонскому ордену. В одном из этих документов, датированном 1261 г. (Bunge Fr., 1853, s. 462), указываются границы Селонии. Однако грамоты эти сомнительны. А. Биленштейн считал их подложными, поэтому не счел возможным учитывать при определении ареалов средневековых латышских племен (Bielenstein А., 1892, s. 171). Наоборот, К. Буга полагал, что в грамоте 1261 г. границы Селонии отражают действительную территорию селов. Подлог документа, считал он, был сделан, чтобы доказать права немцев на земли селов, а для этой цели не могли быть употреблены вымышленные названия местностей и несуществующие границы. На основании грамот Миндовга и топо-лингвистических материалов К. Буга локализовывал селов в XIII в. на левобережье Даугавы, между земгалами, жемайтами и латгалами (Būga К., 1961а, р. 728–742; 1961b, р. 267–282).
Археологические материалы, относящиеся к раннему средневековью, не дают падежных оснований для вычленения древностей территории селов. Поэтому Ф. Балодис рассматривал селов как латгалов с левого берега Даугавы (Balodis Fr., 1938, 136–210 lpp.). Х.А. Моора, отмечая, что в погребальных традициях и вещевом инвентаре селов много родственного с культурой латгалов, рассматривал материальную культуру латгальско-селского региона целостно (Moora Н., 1952, 75–81, 105–110, 148–162 lpp.).
Попытки выделить ареал селов и их древности предпринимались неоднократно и небезуспешно. Лингвисты говоры коренного населения юго-восточной части Видземе и левобережья Даугавы — Аугшземе, относящиеся к верхнелатышскому диалекту и характеризующиеся восходящей интонацией, связывают с древним селским языком (Rūķe V., 1950, 5 lpp.; Rudzite М., 1964, 264, 408, 409 lpp.). На основе распространения этих говоров селы локализуются в Аугшземе и на правобережье Даугавы в бассейне р. Айвиексте. Этот регион отводят селам К.Я. Анцитис и А.Я. Янсон, которые наряду с данными языкознания использовали письменные источники (Анцитис К.Я., Янсон А.Я., 1962, с. 92–104; Ancitis К. un Jansons А., 1963, 52–54 lpp.).
Э. Штурмс обратил внимание на совпадение региона селской восходящей интонации с областью распространения курганных могильников II–VI вв. и на этом основании отнес восточную группу этих памятников к селам (Šturms E., 1939, 38062-38065 sleja). По мнению исследователя, между вещевым инвентарем этих курганных погребений и материалом грунтовых могильников латгалов VII и последующих столетий преемственности нет. Поэтому нельзя считать восточную группу курганов II–VI вв. селско-латгальской, ее целиком следует связывать с селами.
Имеется еще ряд факторов в пользу определения территории расселения селов внутри ареала говоров с восходящей интонацией. В женской народной одежде Аугшземе и прилегающих к ней районов правобережья Даугавы выявляются общие элементы, характерные только для данной территории (Слава М.К., 1959, с. 487–509; 1977, с. 85–88; Slava М., 1961, 83–95 lpp.). Антропологический тип средневекового населения Аугшземе, судя по материалам могильника Леясдопелес, характеризуется грацильностью, долихо-мезокранией, сравнительно узким средневысоким лицом с выступающим носом (Денисова Р.Я., 1964а, с. 19–30; 1965, с. 84–93) и, таким образом, занимает явно обособленное место, будучи отличным от латгальского.
Намечается и некоторое своеобразие археологических материалов. Так, М.К. Атгазису при изучении железных двушипных черешковых наконечников дротиков VII–VIII вв. (типы А, В) удалось установить, что распространение их совпадает с ареалом селских говоров. Это послужило основанием для соотнесения области бытования рассматриваемых дротиков с расселением селов во второй половине I тысячелетия н. э. (Atgāzis М., 1974, 162, 163 lpp., 5 att.).
Однако вопрос о территории расселения селов все же нельзя считать решенным (карта 44). Так, в обобщающей работе по археологии Латвии Я.Я. Граудонис считает возможным восточную область культуры курганных могильников определить, как территорию, заселенную латгалами и селами, причем отнесение к региону селов бассейна р. Айвиексте ставится под сомнение (Latvijas PSR arheologija, 1974, 128–130 lpp.).