По темноте двигались медленно кромкой. Потом остановились застопорили машину буксира.
Командир, комиссар и члены партии большевики собрались на совещание в шкиперской комнате.
На палубе стояла усиленная охрана – всматривалась в темноту готовая при первой тревоге принять бой. Отдых красногвардейцев в эти тревожные дни и ночи и по линии фронта и при отходе и в окруженном Выборге и сейчас в часы неизвестности на барже, исход был тревожным.
Лежали в трюме в навалку. Многие часами с открытыми глазами. Временами забывались короткой дремой, поминутно просыпаясь. Беспрерывно курили. Выходили на палубу. Откуда продрогнув возвращались обратно.
Кое кто бессвязно бормотал во сне.
И так в тревоге не один десяток ночей.
Много было передумано в те дни, часы, минуты. Кое кто ругался и жалел, что оказался на барже и думал: лучше-бы быть в рядах тех кто пошел пробиваться в родной Петроград по железной дороге.
Но жребий был брошен. Следовало идьти по избранному пути выполнять приказ революции.
Много лет прошло с тех дней когда я и тысячи моих молодых товарищей рабочих Питера отдавших себя делу революции – делу завоеваний власти Советов пережили первые испытания, а многие погибли.
Позже испытаний было пережито много больше, но они казались уже какими-то естественными. А первые испытания в молодые годы остались памятными – и дорогими потому, что они были первыми закалившими волю для новых испытаний выпавших на долю участников борьбы за свободы, лучшую жизнь и труд без эксплуатации для будущих поколений.
Но вернемся на баржу стоящую ночью у кромки льда на море, – на которой три сотни бойцов чувствующих себя приговоренными.
Никто из них ни единым словом или намеком не обмолвился не пожаловался, что ему трудно или страшно, между тем, как каждый из них хорошо знал и понимал, что шансов на спасение очень и очень мало.
В другое время года не будь преградой лед несомненно их было-бы много больше.
(*??*) рано утром счастливо сложившиеся обстоятельства совершенно неожиданно принесли нам обитателям металлической посудины надежду на спасение, и уверенности в том, что начатая борьба нами будет продолжена.
С рассветом из утреннего тумана показался силуэт огромного (по сравнению с нашим катером и баржей) корабля окрашенного в черный цвет на котором развевался флаг Красного креста.
Впереди параход! Параход! – раздались восклицания.
А кое кто угрюмо задавал вопрос.
А может быть немецкий?
Тогда придется драться.
Бросились докладывать командиру и комиссару. Те быстро появились на палубе и стали рассматривать в бинокль. Пароход находился примерно в полуверсте. Шел справа по кромке льда нам наперерез. Рассмотрели название оно оказалось написанным по русский (название не помню). И тогда командир дал команду, командир катера.
Полный вперед!
Катер потащил баржу наперерез пароходу давая сигналы.
Пароход приближаясь и слыша сигналы снизил ход.
Он оказался товарно-пассажирским. Трюмы его были забиты ранеными. Шел из Гельсинфорса на Петроград. Команда состояла из русских и финских матросов. Капитан категорически отказался грузить нас вооруженными на корабль мотивируя тем, что при встрече с военным судом обнаружением на борту вооруженных корабль могут потопить. Никакие доказательства, что необходимо спасти людей не действовали и тогда наше командование нашей советской власти распорядились по своему.
Капитан и один его помощник были взяты под стражу. Им объявили, что вся ответственность за дальнейшую судьбу корабля с них снимается. Разговор с ними будет продолжен в Петрограде в Смольном.
Командование кораблей было возложено на второго помощника который согласился вести дальше. Баржа с катером шли на буксире. На капитанском мостике, в машинном отделение и кочегарке на всякий случай была поставлена наша вооруженная охрана.
Команда никакого сопротивления не оказала, а через часа два-три была на нашей стороне.
Матросы угощали нас хлебом которого у нас не было и куревом, предоставляя возможность обогреваться.
(Ввиду заполнения трюмов ранеными, мы расположились на палубе под брезентами, а было еще очень холодно).
Через лед шли очень медленно. Порой пароход сжимало. Он отходил назад, – развивал ход, нос его взбирался на лед дробил его шли дальше. И так в течение двух суток. Наконец к общей радости показалась полоса чистой воды. Люди повеселели, что выбрались из ледяного плена.
Сколько времени плыли после этого чистой водой точно не помню, но по моему часов 7—8 не меньше, и справа оказался кронштадтский форт. (говорили, что это был форт Святой-Елены).
Прошли его левее после обмена сигналами.
И вот наконец Кронштадт. Прибывшие на корабль таможенники почему-то предложили здать оружие в противном случае (*??*) разрешение о следование в Петроград дано не будет. Пришлось подчиниться. Мы сдали: пулеметы, минометы, часть винтовок и боеприпасов.
Часть винтовок, карабины, пистолет, гранаты и патрон припрятали кто куда.
На наше счастье таможенники проверки не сделали.
И вот мы – идем на Петроград.
Я тогда припрятал: карабин, наган, три гранаты и около сотни патрон и это оружие мне пригодилось.
Около полуночи вошли в «Неву» и по приказу нашего командования пришвартовались к набережной недалеко от дворцового моста.
Началась разгрузка. Мне и нескольким ребятам-связистам удалось сохранить велосипеды (финской марки) на котором я и уехал в свой Московский район на квартиру родителей с которыми проживал здесь с 1906 года, – куда добрался часа в 3—4 ночи.
После мытья и перемены белья (которое немедленно матерью было вынесено вместе с телогрейкой и шинелью в сарай, так, как кишело насекомыми) проспал беспрерывно около тридцати часов.
В штабе красной гвардии района (где в эти дни начало мая 1918 г. начиналось формирования первых частей регулярной Красной армии) нас встречали радостно-приветливо, так как считали погибшими.
В этом-же мае месяце я добровольно вступил в одну из формируемых частей Красной армии и уехал на Западный фронт где воевал до конца.
Демобилизовался в мае 1922 года.
За время недельного пребывания в окруженном Выборге с 20 по 25 апреля 1918 года, я был свидетелем обстрела особенно нас русских красногвардейцев неизвестными (по нашему мнению белофинскими лазутчиками или организованными в те дни сторонниками белофиннов находящихся в Выборге или проникшими в город.)
Дважды лично сам подвергался обстрелу при выполнение заданий по связи. В результате пришлось отстреливаться. По части кровавых расправ творимых белофиннами и немцами по приказам Свинхувуда и Манергейма над пленными; ранеными красногвардейцами и членами их семей русскими и финнами в том числе стариками, женщинами и детьми после падения Выборга с 29 апреля 1918 г. сказать ничего не могу.
Но знаю по изданной в поздние годы литературе, написанной Тайми, Куусиненом, Сюкияйненом о том, что было расстреляно и потоплено тысячи невинных. Десятки тысячь заключено в лагеря где также погибли тысячи, и эта кровь лежит тяжким бременем на совести финской буржуазии и будет лежать до лет когда будет осуществлена революция, когда у власти в Финляндии встанет рабоче-крестьянское правительство Финляндии[81].
Помимо этого в процессе работы в архиве Выборгского музея-заповедника были найдены воспоминания Сапожникова Г. С. Приводим отрывок из них.
<…> Организаторами боевых дружин в Выборге были Рахья и Латукка. Они поддерживали настоящую связь с Советом, от которого получали оружие и инструкторов для обучения финских рабочих военному искусству.
Штаб финских красногвардейцев помещался в подвальном этаже Выборгского вокзала. В нем всегда можно было застать Латукка, который принимал донесения связных и руководил всей деятельностью Красной гвардии. Финские белогвардейцы тоже имели свои боевые организации, главным образом при железнодорожных станциях в окрестностях города.
10 ноября /по новому стилю / исполком Выборгского Совета получил сообщение о победе Октябрьской Социалистической революции. Одновременно было сообщено, что Керенский и другие контрреволюционеры пытаются вести войска на Петроград, что надо эти войска задерживать и разоружать.
Исполком поручил мне проводить тщательную проверку поездов, направляющихся через Выборг. Но во время проверки оказалось, что солдаты в большинстве ехали без оружия, так как собирались вернуться в родные края. Только одна, довольно многочисленная революционная группа матросов проезжала по заданию Центробалта в нужном направлении. В поезде шедшем в Гельсингфорс встретил тт. Коллонтай и Устинова, познакомились, пожали друг-другу руки и я им пожелал счастливого пути.
Во второй половине ноября в Выборгский Совет прибыла делегация от финской буржуазии с мольбой на финских красногвардейцев. Делегация просила исполком не оказывать помощи красногвардейцам в вооружении, так как последние якобы «терроризируют» мирное население.
Выслушав жалобу, исполком порекомендовал по этому вопросу обратиться к командованию финской Красной гвардии.
Так эти парламентеры и ушли, не солоно хлебавши. Однако, финские контреволюционеры лихорадочно готовились к большим мероприятиям не только против финских красногвардейцев, но и нанести серьезный удар по воинским частям Выборгского гарнизона.
20 декабря, во время моего ночного дежурства в исполкоме, по телефону сообщили, что в городе открыты рейнсковые подвалы, что солдаты пьют вино на месте и растаскивают по казармам. У здания исполкома всегда дежурили два бронеавтомобиля вооруженные пулеметами.
Я дал распоряжение начальнику бронеотряда немедленно выехать бронемашинам к месту происшествия, а сам, не дожидаясь побежал через Абоский мост на Екатерининскую улицу где был открыт винный подвал. На мосту я встретил небольшую вереницу солдат несших вино в разной посуде – чайниках, котелках, в жестяных банках, ведрах, в плетеных корзинах и в бутылках во всех карманах. Моему требованию бросить вино через перила моста на лед – солдаты подчинились. Свое категорическое требование я подкреплял очень громком, почти криком словами: