Никто из жителей Нижнего Хутора не знал, что это строится в парке, но все очень хотели, чтобы там было что-то значительное. Об этом мечтали и больные, и здоровые, и старые, и молодые… Художник Кистти мечтал, чтобы это были художественные мастерские с верандами. Гд е, как не в парке «Дубки», устраивать пленэры? Акте мечтала, чтобы это был драматический театр с репетиционными площадками. А Форте Пьянни была бы не против филармонии или нового корпуса консерватории, хотя больше любила оперу или оперетту. Пиркка очень хотела, чтобы построили новый детский сад. Местный архитектор Эркки надеялся, что строящееся здание непременно станет новым и веским словом в архитектуре Нижнего Хутора, а его жена Инкерри мечтает, что оно гармонично впишется в визуальную среду.
Люди ходили вокруг стройки в поисках вчерашнего дня и пропавшего мальчика. Они сидели на форумах, обсуждая исчезновение ребенка и обозначая круги поиска, а заодно писали в мэрию, изучали строительное ремесло и сам строительный процесс во всех тонкостях. У котлована в священной роще жители Нижнего Хутора то и дело приставали с расспросами к строителям и прорабу.
– Откуда ж мы знаем? Нам велено строить! – возмущался прораб Киркка. – Строим по чертежам, а там видно будет.
– Ну а когда закончите первый этаж? И будет ли второй? – не успокаивались горожане. – И сколько вообще будет этажей?
– Всё зависит от финансирования. Будет финансирование – будет вам и второй этаж, – неохотно отвечал прораб Киркка. – Пока возводим фундамент. Затем возьмемся за стены и кровлю. Спросите лучше у начальства. Им виднее.
Но такой размытый ответ Юххо вовсе не устраивал! Юххо как театрал со стажем любил изучать программки, чтобы знать заранее обо всех премьерах в городе. Он старался не пропускать ни одной театральной постановки. Он и на Горле – то женился, потому что она когда-то блистала в местном театрике. Говорят, что она выступала в паре с самой легендарной Акте. Правда, потом Горле потеряла голос, надсадила слишком активным forte. А если честно, жестоко простыла и заполучила хронический тонзиллит. Зато у нее, как у заслуженной артистки на пенсии, есть пожизненный абонемент, да и в контрамарках ей никто никогда не отказывал. Юххо надеялся, что ее абонемент будет действителен и в новом театре, который вот-вот вырастет на краю парка «Дубки», там, где липовая аллея приютилась под бочком у вековых дубов-великанов, там, где вырыли уже огромный котлован и обнесли его синим забором. А на дне вовсю работали сварщики – только искры в разные стороны рассыпались! Уже положили бетонную подушку под корни засыпающих деревьев. Под вековые дубы и карликовые липы.
А еще по парку «Дубки» люди не только гуляют, но и бегают. Особенно по вечерам и утрам. Вот, например, сейчас мимо Атти и Батти, распаляя их самокрутки, вихрем пролетела Тертту в развевающемся балахоне. К этому ее балахону все давно привыкли. Все в Нижнем Хуторе знали, что Тертту считает платья буржуазным пережитком и предпочитает носить вещи свободного покроя, хотя по сложению миниатюрна и фигуриста. Широкие свитера, накидки, рубахи навыпуск – всё на ней висело, как знамя на флагштоке в мертвый штиль.
Первое, что рассказывала Тертту каждому встречному мужчине, так это о том, как она сознательно пошла на дефлорацию в восемнадцать лет. Как она решила, что восемнадцать – самый подходящий возраст, а потому пошла в ненавистный буржуазный бар «Спасательная шлюпка» и отдалась первому попавшемуся бюргеру за сосиску и бокал воды, чтобы подпитать свою классовую ненависть.
– Он был ужасно толстый, этот Тряссо Хаппонен, – говорила Тертту изумленному кавалеру. – Тупой, грубый, и от него дурно пахло.
– Не понимаю тебя, Тертту, – пожимал в таких случаях плечами или делал удивленные, как у Ориокки, глаза всяк, кто пытался ухаживать за Тертту.
– А еще он был ужасным занудой и жадиной, как и все буржуи, – форсировала эпатаж Тертту. – Он решил на мне сэкономить и купил воды вместо пива. После этого все богатеи стали мне омерзительны. В их обществе я не раз ловила себя на мысли, что если бы я умирала от голода, а истощение заставило бы меня совокупляться за кусок хлеба, то я и тогда бы не легла ни под кого из Хаппоненов. Лучше уж простой мужичок, чем грязный буржуин.
Но тот, кто хорошо знал Тертту, не удивлялся этим ее историям. Потому что Тертту – бывалый тертый товарищ и вместе с Антти и Ахтти состоит в радикальной группировке экотеррористов. И по парку она бегала не просто так, а ради конспирации. Вместе с Антти и Ахтти она готовилась к новым акциям. Об этом в Нижнем Хуторе знали почти все. А кто не знал, тот догадывался.
Нельзя сказать, что у Тертту, Антти и Ахтти был одинаковый взгляд на всё. Иногда у них возникали серьезные идеологические споры.
– Секс, – поучал Антти, – отвлекает от революции. Поэтому мы не должны ни говорить о нем, ни думать.
– Вот-вот, – соглашалась Тертту. – Секс – всего лишь естественная потребность, которую нужно удовлетворять быстро, не задумываясь особо.
Такие речи несколько успокаивали разгоряченное воображение Ахтти и не давали расстроиться вконец, когда он видел Тертту, выходящую из театра или ресторана под ручку с очередным мужчиной, которому она, ясно, как раз рассказывала о дефлорации. Ненависть Тертту ко всему буржуазному давала добродушному толстячку Ахтти надежду, что однажды Тертту отдастся ему из соображений классовой солидарности. Сам Ахтти уже давно считал себя совершенно никчемным человеком. Он только и мог, что восхищаться другими, сам же был ни на что не способен. Он и к экотеррористам примкнул из-за того, что восхищался целеустремленным Антти и мечтал хоть чем-то походить на него.
А еще Ахтти мечтал быть похожим хоть на кого-нибудь, обладающего приличной профессией и способного прокормить семью. Например, на дантиста Цикариеса или на пекаря Пекку, на фотографа Фотти или прораба Киркки. На худой конец, на садовника Кустаа, которого власти наняли, чтобы сделать из города с парком город-сад. Теперь опытный садовод Кустаа ходил от одной кроны к другой с переносной лестницей и инструментами: секатором и пилой. Каждый толковый садовод время от времени прореживает свой сад. Это нужно не только яблоням, но и тополям. А со стремянки далеко все видать. Но даже у садовника Кустаа помутнело в глазах, когда он увидел, как строители выкорчевывают на окраине «Дубков» маленькие липки и спиливают могучие дубы.
– Вы что?! – возмутился садовник. – Зачем?! Ведь дерево – оно живое и беззащитное! Прежде чем срубать дерево в священной роще, нужно хорошенько подумать. Не станете же вы бездумно отрезать себе руку или ногу!
– Как же так? – не понимали Конди и Нера. – Город – зона страшной экологической нагрузки, здесь каждое дерево на вес золота.
– Да как они посмели покуситься на деревья священной рощи?! – не находила себе места старуха Рухья. – Это же наши родовые деревья на месте старого кладбища!
– Вырубка на склонах может повлечь серьезные последствия, потому что деревья и кустарники берегут город от оползней, – заметил Эркки.
– Все мы полетим в тартарары, – добавил вожатый трамвая Риксо. – Потому что дорога под склон – это всегда угроза.
– Свежее, живое… – Горле взяла в горсть свежие опилки. – Никакой трухи в сердцевине. Сильное и могучее. А его вот убили.
Горле закашлялась, будто опилки попали ей в горло. А старик Юххо лишь с горечью покачал головой, подошел к гигантскому пню и молча уселся на желтый пахучий срез.
– Их спиливают не по моей прихоти, – вяло оправдывался прораб Киркки, – а по проекту. Ведь эти деревья неизлечимо больны.
– А вот и нет! Те деревья, которые вы корчуете, по местным меркам вполне здоровы! – Кустаа нервно рассмеялся в лицо прорабу. Когда опытному садовнику в лицо врут насчет деревьев, он кривится в саркастической улыбке. Сам-то Кустаа хорошо знает, что в городе все деревья в той или иной мере больны, потому что берут на себя немощи людей.
– Их спиливают, – отбрыкивался Киркки, – чтобы построить крупнейший в городе торгово-развлекательный комплекс, от которого вам же будет польза. Там будут и карусели, и аттракционы, и кафетерии, и рестораны.
– Как можно терпеть, что вековые дубы спилили под деревянные помосты для аттракционов и летних кафе?! – возмущались горожане. – Как можно, чтобы в старинном парке, куда мы носим священную еду, были заведения с пошлыми танцульками?
– А то, что мы сейчас строим, будет крупнейшей парковкой, – поспешил успокоить всех прораб. – А сам Центр будет построен чуть глубже, в самом парке. Но вы не переживайте. В Центре запланированы оранжереи. Там будут расти и плодоносить южные абрикосы, апельсины, каштаны и кокосовые пальмы. Кустарники жимолости и другие, декоративные. Там будет город-сад по задумке Хаппоненов и мэра.
– Абрикосы и пальмы? – удивился Кустаа. – И это у нас-то, на севере, в пограничной зоне широколиственных северных лесов и тайги? В крае, где растут ели и сосны, березы и дубы, липы и вязы?
– Вот вам и будет разнообразие! И детишкам радость! – не сдавался Киркка.
«Какой, к черту декоративный кустарник? – с жалостью подумал садовник Кустаа. Уж он-то лучше всех знал, что посаженный куст, даже если приживется, будет вырастать не один год. – И разве его нельзя с тем же успехом высаживать под деревья? Под защитой дубов и вязов, что спасают город от экологической катастрофы, берегут здоровье малышей и беременных, что гуляют по парку?»
Кустаа окинул столпившихся горожан задумчивым взглядом.
«Не стоит обольщаться, – понял он. – Здесь больше никогда ничего не посадят. Здесь будет мертвая зона. Мертвая и гнилая».
Нижний Хутор – очень тесный городок: в нем почти все друг друга знают. Куда бы ты ни пошел: в театр ли – восхищаться Акте, в больницу ли – восхищаться искусством Эску Лаппи; чем бы ты ни занялся, обязательно встретишь кого-нибудь знакомого, и вскоре о твоих делах будут трещать сороки на каждой интернет-ветке, и даже рыбак Вялле будет о них судачить.