– Так куда же мы направляемся? – Спросил Хендерсон, чтобы нарушить молчание.
– В горы, конечно.
Блур нажал на кнопку прикуривателя.
– Знаю, но куда?
– А, забыл название. Кое-куда. Мы оставим машину и пойдем пешком. Найдем место, где можно будет разбить палатку, когда стемнеет. Надеюсь, нам повезет, сегодня или завтра.
– Но ведь гарантии нет, так? Что мы ее найдем?
Настроение Хендерсона упало еще больше при мысли о том, что ему предстоит провести с Блуром не одну ночь.
– Точно, гарантий никаких, зато какая мотивация! Кёртин предлагает две штуки. Его клиент, скорее всего, предлагает вдвое больше.
– Боже мой, – сказал Хендерсон, – зачем кому-то платить такие деньги за чучело кота?
Он посмотрел в окно на мелькавшие ряды шотландских сосен и снова задумался о нравственной стороне этой работы.
– Это не просто старая кошка. Дикая кошка встречается так же редко, как навоз лошадки-качалки. Две штуки, а? Неплохо для пары дней работы. Как я уже сказал, делим пятьдесят на пятьдесят.
– А как же доля Элизабет? – спросил Хендерсон.
– Какая доля? Ты бы ждал деньги, если бы остался дома?
В Хендерсоне закипел праведный гнев. Элизабет имела право на долю, и он не сомневался, что она ее по-прежнему ждала. В конце концов, она помогла с исследованием, выбрала наиболее вероятное место, где можно найти дикую кошку. Он предложит ей часть своей доли, когда они вернутся, конечно, при условии, что они найдут проклятую тварь, поймают ее и убьют, не повредив шкуру. Кёртин ясно дал понять Блуру, что если кошку изуродуют, он не заплатит им ни пенни. Почему он так суетился, оставалось загадкой для Хендерсона, который никогда бы не подумал, что таксидермисты так строго придерживаются какого-то собственного морального кодекса, запрещающего человеку заменять кошачий мех на что-то другое. Наверно, его клиенту хватало опыта, чтобы увидеть разницу, иначе зачем бы он предлагал такие безумные деньги? Основной окрас дикой кошки был желтовато-серым, и хотя под этот цвет подходило пять из десяти обычных бездомных кошек, у них не было ярких черных вертикальных полосок и полосы на спине, как у дикой кошки, ни ее широкого, пушистого хвоста, который, как говорил учебник (и Элизабет), был самым надежным отличительным признаком. Меньше всего им хотелось оказаться у Кёртина с дикой беспородной кошкой.
Однако у Хендерсона были серьезные сомнения по поводу целесообразности экспедиции. Более того, он хотел убедиться, что дикая кошка действительно существует, поскольку он вырос с мыслью, что Британские острова лишены настоящей дикой природы. И потом, в книгах, которые Элизабет привезла из библиотеки Ньюкасла, говорилось о том, как неуловима дикая кошка, что надеяться можно было лишь на встречу с отпечатками лап на свежем снегу или с двумя зеркалами в свете автомобильных фар. Систематическое отслеживание, писали натуралисты, очень редко давало результат.
Поэтому, когда Блур развернул руль «Мерса» по широкой дуге и остановился среди сосновых шишек и грязи на краю не закатанной дороги в горной местности, Хендерсон почувствовал, что их шансы минимальны.
– Все взял? – спросил Блур, прежде чем запереть машину.
Хендерсон кивнул, поднял рюкзак и посмотрел на дорогу. Блур наклонился и сунул ключи под арку заднего колеса.
– Нет смысла носить с собой то, что нам не нужно, – сказал он, – да и кто его здесь украдет? Идем. Надо идти как можно тише. Они очень пугливы.
– Ты правда думаешь, что мы ее найдем? – спросил Хендерсон.
– Я не уеду домой без ее.
И с этими словами он немедленно пустился в путь. Хендерсон последовал за ним в полумрак леса. Когда он привык к шороху шагов, он прислушался к другим звукам, но лес оставался безмолвным: ни облачка жужжащих мошек в пятнах солнечного света, ни крошечных существ, копошившихся в подлеске, и, что самое удивительное, ни птиц, стрекочущих в вершинах деревьев. Он не подходил близко к Блуру, но старался не терять из виду его широкие плечи, поднимавшиеся и опадавшие в двадцати ярдах впереди.
– Уже темнеет, – крикнул он вперед, когда понял, что деревья вокруг них начали смыкаться.
– Тс-с.
Блур махнул рукой.
– Дикие кошки ведут ночной образ жизни, – сказал он, переводя дыхание, когда Хендерсон поравнялся с ним. – Чем темнее, тем больше у нас шансов, но надо вести себя тихо.
Они снова двинулись в путь. Хендерсон замыкал шествие, думая об Элизабет. Они познакомились два года назад, на отдыхе на Паксосе. Хендерсон был поражен безошибочным видом скучающей жены, когда ему случалось завтракать пару раз одновременно с ней и Блуром. Однажды вечером он последовал за ними в таверну, расположенную далеко от туристической тропы, и сел в темном углу с миской оливок и бутылкой белого вина. Блур ел блюдо за блюдом, а Элизабет глядела через его плечо и раз или два встретилась взглядом с Хендерсоном. Возвращаясь в отель, она пару раз оглянулась, а он стоял на краю прибоя – брюки закатаны, пиджак перекинут через плечо с расчетливым безразличием. Поэтому, когда она спустилась через полчаса после того, как поднялась с Блуром, и нашла Хендерсона, пьющего в одиночестве в баре, никто из них этому не удивился.
Хендерсон заказал еще бутылку вина, и они распили ее за игрой в «Да-нетки».
– Вы каждый четверг вечером вместе ходите по магазинам, – предположил Хендерсон. – Ты толкаешь тележку и загружаешь все самое необходимое, а он идет впереди, собирая вакуумные пакеты с континентальными сосисками и зажигалки для барбекю, на которое ты никогда не попадешь.
– Ты записываешь программы «Радио Таймс», – сказала она, поднося бокал к накрашенным губам, – а потом забываешь их смотреть и вместо этого сидишь и слушаешь музыку с бутылкой пива в руках. Скорее всего, старый джаз или музыку из фильмов. Комфортную музыку.
– А потом, когда вспоминаю, что надо что-то записать, – продолжил он, – то потом никогда не пересматриваю, а записываю следующее поверх старого. У меня есть кассеты с окончаниями передач, которые я хотел посмотреть.
– Ты не ходишь в бары для одиноких… – она скрестила ноги, задрав платье, – но ты наблюдаешь за женщинами в пабах, и всегда за замужними. Ты пытаешься поймать их взгляд, пока муж идет в туалет.
– Ты долго-долго принимаешь душ после того, как он уходит на работу, наслаждаясь ощущением воды на теле. А потом вытягиваешься на дорогом овчинном коврике в гостиной.
– Как кошка, – добавила она, осушая свой бокал. Потом они спустились к морю, болтали какую-то чепуху о звездах и вернулись в отель, в одноместный номер Хендерсона. Она приняла душ и еще до рассвета проскользнула в свою комнату, а Блур так ничего и не узнал.
За оставшуюся неделю Чет Хендерсон был неизбежно втянут в их группу – это был единственный способ избежать подозрений. Хендерсон завязывал дружбу с мужчиной и спал с его женой, которая внезапно развила вкус к долгим одиноким прогулкам, обычно по пустынным участкам побережья, но иногда просто до комнаты Хендерсона на верхнем этаже. Блура, который к тому времени уже стал преуспевающим бизнесменом, привлекал старший, неброский лектор, он часами сидел с ним, очарованный его теориями, именами, которыми тот так небрежно бросался: ужин с главой CBI, приглашения на свадьбу дочери главы компании ICI.
– Что из этого правда? – спросила Элизабет во время одной из прогулок.
– Многое, – ответил он. – Остальное – просто уверенность.
Хендерсон ловко им управлял, хваля проницательность Блура, сравнивая его планы с первоклассными стратегиями немцев и японцев, и тактично предлагая советы, как спичрайтер, уступающий влиятельному министру.
Блур светился и искрился до конца греческих каникул, упорно постоянно ужасные шутки по поводу названия острова.
– Ты знал, что здесь сосут пакеты? – Он ухмылялся и отплевывался от осадка очередной бутылки узо.
– Паксос, – повторял он раз за разом. – Паксос, Паксос.
И замолкал, что-то бормоча под нос, рука Элизабет на его руке (другая – под столом, на льняных брюках Хендерсона) и улыбка на губах у Хендерсона.
Обратные билеты они забронировали на одинаковый чартер, и Блур сам предложил Элизабет, чтобы она села рядом с Хендерсоном, а не страдала в секции для курящих. В Гатвике они договорились, что Хендерсон приедет в Ньюкасл, как только это позволит его расписание занятий. На самом деле ему предстояло совершить гораздо больше поездок по трассе А1, чем те, о которых знал Блур. После выходных, проведенных в гостях в Госфорте, он снова приезжал в среду вечером, а через неделю у него был совершенно свободный четверг, он снимал комнату на Сент-Мэри в Уитли-Бей, куда к нему приезжала Элизабет, как только Блур уходил на работу. Они прогуливались по открытому всем ветрам пляжу до Каллеркоутс и в шутку сравнивали его с Паксосом. Никто не заговаривал о любви – кроме Элизабет, когда она говорила о Блуре («Он любит меня, ты же знаешь»), но все-таки было ясно, что оба они нуждались в какой-то ее форме. Она звонила Хендерсону, когда Блура срочно вызывали, как это часто случалось, в Копенгаген и Брюссель, и автомобилю Хендерсона требовались все более и более сложные ремонтные работы.
Они вместе провели выходные в Алнвике, пока Блур был в Лондоне. Он оставил на автоответчике длинные жалобные сообщения, которые они услышали, когда Хендерсон подвез Элизабет до дома, а потом поехал обратно в Лестер. Где она? Почему не перезвонила? Потом началась лесть: «Не волнуйся, дорогая. Я просто надеюсь, что ты хорошо проводишь время. Увидимся, когда вернусь». Пока Хендерсон ехал на юг, его не покидала мрачная уверенность, что в какой-то момент Блур проедет мимо, на север, по соседней полосе. Он начал ревновать к этому человеку и придумывать предлоги, чтобы не приезжать к ним на выходные; он уже не мог, как прежде, видеть их вместе. Он не знал, прибавил ли Блур в весе или просто он стал считать его толще, медлительнее и самодовольнее. В конце концов, несмотря на раскрепощенность Элизабет в постели в Уитли-Бей, она по-прежнему была замужем за этим мужчиной.