А потом на какое-то мгновение я внезапно ощутил весь распростертый вокруг меня огромный Лондон, и мое удовлетворение куда-то испарилось. У Нэнси было место, где она должна была быть. У меня не было ничего, кроме бесконечных миль темных зимних улиц, где черные дома клонились друг к другу. Я мог хоть идти, хоть бежать, но я все равно уперся бы в границы города и мне ничего не осталось бы, кроме как повернуть обратно и вернуться в город. Дело было не в тоске по природе или по дальним краям: я люблю Лондон, большой дикий мир раздражает меня. Скорее, это было ощущение, что там, где меня должны были ожидать бесчисленные возможности, все было укрощено и выхолощено моим недостатком воображения, ограниченностью моей жизни.
Я двинулся по Кентиш Таун по направлению к Кэмдену, до такой степени во власти героической меланхолии, что чуть было не попал под машину на пересечении с другой улицей. Я испуганно отшатнулся обратно на тротуар, ошалело глядя на промелькнувшие мимо желтые огни, и слыша приглушенные проклятия водителя. Да пошло он все нафиг, подумал я и пошел к другому переходу, вдоль другой улицы, по направлению к совершенно другому вечеру.
Кэмден, как обычно, пытался продемонстрировать, что даже в 90-х годах там всегда найдется место для хиппарей-неудачников, и, обходя их сборища, я неожиданно оказался на одной из небольших боковых улиц.
И тут я увидел Элис. Мое сердце дрогнуло, и я остановился, как вкопанный. Она медленно шла по улице, сунув руки в карманы. На ней была длинная юбка и темная блузка. Похоже, она была одна и так же, как и я, бродила по улицам, глазея по сторонам, но оставаясь всегда в своем обособленном мире. Я не мог не воспользоваться таким удачным совпадением, поэтому я осторожно пересек улицу, чтобы не напугать ее своим неожиданным появлением, и встретил ее на другой стороне.
Следующие три часа мы провели в шумном, прокуренном пабе. Единственные свободные стулья стояли вплотную друг к другу на углу столика в самом центре зала. Мы много пили, но алкоголь, похоже, не действовал на нас обычным образом. Я совершенно не хмелел, просто чувствовал, как согреваюсь и расслабляюсь. Толпы местных завсегдатаев служили отличной темой для разговора, а потом мы так вошли во вкус, что никаких поводов нам больше не требовалось: мы пили и говорили, говорили и пили, и снова говорили – и сигнал, что бар закрывается, оказался для нас полнейшей неожиданностью.
Когда мы вышли из паба, опьянение внезапно дало о себе знать, и мы одновременно споткнулись о незамеченную ступеньку, и дружно свалились, смеясь и шикая друг на друга. Не сговариваясь, мы решили, что не хотим расходиться по домам, и вместо этого спустились к каналу. Мы медленно шли вдоль задних стен домов, рассуждая о том, что может скрываться за занавесками в их окнах, мы показывали друг другу на звезды и слушали редкие всплески выбирающихся на берег уток. Минут через пятнадцать мы нашли скамейку и уселись покурить.
Когда Элис убрала зажигалку в карман, ее рука оказалась рядом с моей. Я необыкновенно остро ощущал эту близость, крохотное расстояние от моей руки до ее, и держал сигарету в левой руке, чтобы не убирать руку. Я ни о чем не забыл. Я помнил о Нэнси и знал, как сложилась моя жизнь. Но я не убрал руку.
А потом, как порой случается в шахматной партии, просто и естественно разговор перешел на эту тему.
Я сказал, что после заполненных работой последних месяцев, сейчас количество заказов уменьшилось. Элис ответила, что не хотела бы, чтобы заказы совсем иссякли.
– Чтобы я по-прежнему имел возможность приобретать дорогущие компьютеры, которые не вполне отвечают моим ожиданиям? – спросил я.
– Нет, – ответила она, – чтобы я по-прежнему могла видеться с тобой.
Я повернулся и посмотрел на нее: лицо у нее было взволнованное, но решительное, и она накрыла мою руку своей.
– Пора тебе это узнать, если, конечно, ты уже не знаешь, – продолжала она. – В моей жизни сейчас есть три важные вещи: мой байк, мои рассказы и ты.
Это не люди меняют свою жизнь – ее меняют вот такие вечера. Случаются ночи, у которых есть своя цель, свой план и своя энергия. Они налетают из ниоткуда и увлекают тебя за собой. На следующий день после такой ночи ты не можешь понять, почему ты сделал то, что сделал – потому что это был не ты. Это сделала ночь.
В тот вечер моя жизнь остановилась, потом снова двинулась вперед, но только все вокруг было совершенно другого цвета.
Мы еще часа два сидели на скамейке, тесно прижавшись друг к другу. Мы признались, когда мы в первый раз стали думать друг о друге, и посмеялись, что столько времени выдерживали дистанцию. Я взял ее руку и уже не мог отпустить ее. Это было такое потрясающее чувство – быть рядом с ней, ощущать ее кожу, ее пальцы, ногти, прикасающиеся к моей ладони. После такой близости люди меняются, становятся словно более реальными. И если ты уже влюблен, то после этого они заполняют весь твой мир.
Под конец мы заговорили о Нэнси. Это должно было рано или поздно случиться. Элис спросила, что я чувствую, я попытался объяснить ей, пытаясь понять самого себя. Через какое-то время мы оставили эту тему.
– Это будет нелегко, – сказал я, сжимая ее руку и думая про себя, что это может вообще оказаться невозможно. Я мог представить реакцию Нэнси, и предстоящая задача казалась почти невыполнимой. Элис бросила на меня быстрый взгляд и снова повернулась к каналу.
Возле канала, глядя на воду, сидел большой кот. Я пододвинулся еще ближе к Элис, так что пряди ее волос щекотали мне щеку, и позвал кота. Он повернул голову и в вразвалочку подошел к скамейке.
– Люблю ласковых кошек, – сказал я, протягивая руку, чтобы погладить его.
Элис улыбнулась и тоже позвала кота. Сперва я удивился, что при этом она смотрела в другую сторону, потом еще одну кошку, появившуюся из тени. Вторая кошка была поменьше, более гибкая и сразу подошла к нам. Наверное, я все еще был слегка пьян, поэтому мне понадобилась минута, чтобы понять, почему Элис повернулась в другую сторону. По дорожке к нам шла третья кошка, за ней еще одна.
Когда из кустов за скамейкой появилась еще одна кошка, я повернулся и уставился на Элис. Она смотрела на меня с улыбкой, как в тот день, когда я впервые увидел ее. Увидев выражение моего лица, она рассмеялась и снова позвала кошек. Те, что столпились вокруг нас, сели кружком с внимательным видом, а из кустов появились еще две, торопливо бегущие к нам, чтобы присоединиться к собравшейся компании. Кошек было столько, что я чувствовал себя чуть ли не в осаде.
Когда подбежала еще одна, я не выдержал:
– Элис, что происходит?
Ее тихая улыбка напоминала улыбки на старинных картинах. Элис положила голову мне на плечо:
– Давным-давно, – начала она, словно рассказывая сказку ребенку, – здесь ничего не было. Ни канала, ни домов, ни улиц – вокруг была только трава и деревья. – Одна из сидящих вокруг кошек быстро лизнула лапу, и тут я заметил, что из темноты к нам бегут еще две. – Люди все изменили. Они срубили деревья, срезали траву и даже срыли холм, который когда-то стоял на этом месте. Холм, с одной стороны которого был крутой обрыв. Люди все это убрали, чтобы это место выглядело, как сейчас. Не то чтобы это было плохо, просто все было по-другому. А кошки помнят прежние времена.
Это была хорошая история, к тому же, она только подчеркнула, что с мы Элис мыслим очень похоже. Но это не могло быть правдой и никак не объясняло, откуда взялись все эти кошки. Теперь вокруг нас сидело уже штук двадцать, и это было чересчур. Нет, меня это не пугало, просто было странно с точки зрения здравого смысла. Откуда они все набежали?
– Но в те годы таких кошек не было, – я начал слегка нервничать. – Это же явно современные кошки, может, даже породистые, или метисы.
Она покачала головой:
– Они говорят, что все было именно так. И люди так думают. Они всегда были здесь – просто люди не всегда знали о них.
– Элис, о чем ты говоришь? – толпа кошек вокруг нас начала меня пугать. Новые кошки все подбегали по двое и трое и теперь нас окружал словно сплошной пушистый ковер. Канал в этом месте не был освещен, только отблески лунного света играли на темной воде, и прямые линии берегов и дорожек походили на компьютерную графику. Рисунок был выполнен хорошо, но что-то было не так в сходящихся линиях, словно какой-то угол был нарисован неправильно.
– Тысячу лет назад кошки собирались у этого холма. Здесь они встречались и обсуждали свои дела. А потом расходились. Это место принадлежало им. Оно и сейчас принадлежит им. Но против нас они не возражают.
– Почему?
– Потому, что я люблю тебя, – сказала она и в первый раз поцеловала меня.
Когда я снова взглянул вокруг минут десять спустя, рядом с нами сидели всего две кошки. Я покрепче прижал к себе Элис и подумал, что я абсолютно и невероятно счастлив.
– А что, это все была правда? – спросил я, как малыш, услышавший сказку.
– Нет, – улыбнулась Элис. – Это была просто старая история. – Она потерлась носом о мой нос, и мы снова прильнули друг к другу.
В два часа ночи я осознал, что мне придется возвращаться домой. Мы встали и медленно пошли обратно к дороге. Я стоял, дрожа, пока мы ждали мини-такси, потом слушал театральные вздохи водителя, пока мы с Элис прощались, и махал рукой, пока такси не скрылось из вида. Потом я повернулся и пошел по улице к дому.
Только повернув к дому и увидев, что в окнах все еще горит свет, я понял, что этот вечер был реальностью. Я поднялся на крыльцо, дверь открылась – Нэнси стояла на пороге в халате. Вид у нее был сердитый и испуганный:
– Где тебя черти носят? – спросила она. Я расправил плечи и приготовился мужественно лгать.
Я попросил прощения. Сказал, что выпивал весь вечер с Ховардом. Я лгал спокойно, с убедительной решимостью, не чувствуя никаких угрызений совести, кроме чисто академического эгоистического интереса к происходящему.
В мозгу у меня словно наконец щелкнул какой-то выключатель и позже, когда мы лежали вместе в постели, я вдруг понял, что рядом со мной не моя подружка – рядом со мной просто какой-то чужой человек. Когда Нэнси перекатилась поближе и прижалась ко мне, всем видом показывая, что ее, возможно, интересует вовсе не сон, я ощутил, как меня охватывает что-то вроде ужаса. Мне удалось убедить ее, что я слишком пьян и вообще едва в сознании, после чего она свернулась у меня под боком и немедленно уснула. Я лежал целый час, не в силах уснуть, чувствуя себя так, словно я лежу на мраморной плите под открытым небом.