– Я счастлив, мама. Здесь я могу делать то, чего никогда не делал дома.
И на том он ушел. Она кричала ему вслед, призывала Марию Божью Матерь, потом принялась проклинать его, когда он закрыл за собой дверь и направился к лифту.
Ее упреки не имели ровным счетом никакого значения, как не имел его дождь, обрушившийся ему на плечи на улице. В подземке он сидел в освещенном резким неоном вагоне и оглядывал усталые и пустые лица пассажиров, пытаясь сохранять при этом спокойствие, ничем среди них не выделяться. Он вышел на остановке у цыганского лагеря. Боли особой не было, но то, как он разделался с маленькой цыганочкой, заставляло его чувствовать себя так хорошо, словно он обрел магическую силу. Достаточно силы, чтобы перечить маме.
Тьма кругом хоть глаз выколи, и в этой темноте он побрел прочь от станции и в конечном итоге вышел на дорогу, вдоль которой выстроились обветшалые заборы и крохотные домишки и мелькали среди теней кошки. Моросил мелкий дождь. На вершинах холмов вокруг города полыхали молнии, и из далекого далека накатывал гром.
Под уличным фонарем, чей свет превращал дождь в серебряные иглы, стояла девчонка. Еще одна цыганка в такой же случайной мешанине одежек, в какую одета была первая, – когда-то стильные, но давно позабывшие о моде вещи, залатанные и украшенные кусочками ярких тряпок и ленточек. Впрочем, как всякий тинейджер, она бросила вызов даже цыганской традиции: наряд дополняли припанкованная прическа и пирсинг в носу и ушах. И макияжа на ней было слишком уж много. Он предложил ей сигарету и даже дал прикурить, когда она выхватила одну из пачки.
– Говоришь по-английски? – спросил он, даже не ожидая услышать ответ.
– Немного, – отозвалась она. – Ты американец, а?
– Да, – невыразительно бросил он.
Девчонка как голодная затянулась сигаретой, потом поглядела на него.
– Немного американских сигарет. Денег много.
Вынув из кармана пачку, он отдал ее ей, сам поражаясь собственному спокойствию.
– Сколько за тебя?
– Ну ладно, – с улыбкой она побренчала ожерельями. – Немного.
Он достал из кармана крупную купюру. Выразительно вздернув бровь, она схватила купюру и указала куда-то в кусты. С веток на него летели капли, пока она не затащила его за собой под убогий навес. На полу здесь валялся старый спальный мешок, на который они и легли: ее тело прижалось к его, а руки сжимали все растущую эрекцию. Подняв взгляд, он увидел пару переливчатых желтых глаз, уставившихся на него из эбонитово-черных теней под промокшим кустом. Послышалось шипение, и глаза погасли. Он вдохнул влажный земляной запах пола, услышал, что дождь снова пошел сильнее. А потом его руки легли на теплое горло, отталкивая мешающиеся нелепые бусы, лаская кожу девчонки. Он перекатился на нее и сжал крепче. Она затрепыхалась, но он был гораздо тяжелее, и руки у него были сильные. Совсем просто: надо только держаться и сильнее сжимать пальцы, так чтобы ногти входили в кожу, пока она не перестанет наконец содрогаться. Разжав руки, он задумчиво оглядел ее, потом полез ей в карман, чтобы забрать свои сигареты и деньги. Восхитительное ощущение. Какой она была беспомощной. И он задрал ее юбку, решив наконец, чего он хочет теперь.
«Come se sato crudele a trattarini in guesto modo!» Слова Ренаты не выходили у Мелины из головы. «Как жестоко ты обошелся со мной!»
За окном стояло ясное утро, воздух был прозрачен и чист, и камни в тени сочились влагой. Дождь и гроза отбушевали еще до рассвета, и Рим казался отмытым и безмятежно чистым. У себя в темной комнате Мелина полистала дюжину фотоснимков, на деле их даже не видя. Потом, разозлившись на себя саму, силой заставила себя вернуться к оттискам и отпечаткам. Ей удалось сделать с десяток великолепных снимков кошек, уютно примостившихся на поваленных колоннах Форума, лениво гуляющих по термам Каракаллы.
«Come se sato crudele…»
Что-то в том, как произнесла Рената эти слова, отдавало злобой много большей, чем обычная ее мелочность.
Со вздохом Мелина отложила и снимки, и грим-карандаш. Что подтолкнуло папу к последней черте? Что заставило его перерезать себе вены? Ведь, наверное, было же что-то, что стало последней каплей. Ренату об этом не спросишь, но, возможно, Марио знает. Неохотно Мелина взялась за телефон.
– Привет, Мелина. Мама уехала в Ватикан на мессу.
– М-да… Я просто хотела узнать, не надоело ли тебе еще смотреть достопримечательности. Завтра ведь вы уезжаете.
– Э… – В трубке раздался шорох сминаемой ткани, и Мелина поняла, что она его разбудила. – Конечно. Если ты пойдешь со мной.
– Ты говорил, что хочешь посмотреть Форум.
– Все эти камни возле Колизея?
– А… да. Но, Марио, можно это сделать так, чтобы твоя мать не узнала? Мне нужно спросить тебя кое о чем. – От одной только мысли, что он может решить, что она интересуется им самим, Мелина поморщилась.
– Нет проблем. После мессы она пойдет к подруге. Они, наверное, весь день станут трепать языками по-итальянски.
– О’кей. Тогда увидимся через час?
– Звучит неплохо. – Он повесил трубку, не попрощавшись.
К Форуму они вышли после полудня.
– Немного же тут осталось, – только и сказал он, когда они, спустившись по ступеням к Форуму, бродили среди обломков.
Мелина показала ему арку Септимия Севера, и где какие стояли храмы, и руины грандиозной базилики Максентия, и наконец капитулировала в своих безнадежных попытках заинтересовать Марио хоть чем-либо. Сидя на ступенях неподалеку от храма Весты, она устало уставилась на сорняки, а Марио закурил сигарету из мятой пачки.
– Так в чем дело? – спросил он.
– Я знаю, что папа… вскрыл себе вены, я знаю, что получила его деньги, но, похоже, что-то я все же пропустила.
Он фыркнул, явно забавляясь тем, какой оборот принял их разговор.
– Он… он, знаешь ли, такую грязь развел. Заляпал кровью всю ванную, все ковры, весь чертов диван, над которым она так трясется. Тот, на который она не позволяла тебе садиться. Господи, кровищи в ванной натекло столько, что ей придется менять всю побелку.
Мелина с трудом сдержала слезы, и рука ее медленно опустилась и легла на что-то мягкое – на спину кота. Оцепенев от печали, она тихо гладила гладкую спину, а кот глядел на нее знакомыми-презнакомыми глазами. Глаза как у папы. Тигр с белой грудью.
– Выходит, это и все? – наконец пробормотала она.
– Почти. – Марио встал и отошел подальше от кота, который внимательно наблюдал за ним. – Дими купил страховой полис на огромную сумму, назвал маму… как там это называется…
– Получателем страховки.
– Так вот, на следующий день после его смерти мама поехала забирать денежки, вместе с теми, какие она держит в своем личном сейфе в банке, и знаешь что? Все более ранние полисы оказались вовсе не на мамино имя, ты получаешь все. А новый? Поскольку он совершил самоубийство, не стоит ни цента.
Маленькая черная кошка потерлась о ноги Мелины, пока та осознавала его слова.
– Должен тебе сказать, меня уже начинает тошнить от кошек, – сказал Марио. – Есть тут какое-нибудь место, где их нет?
– В Помпеях полно собак, – рассеянно отозвалась она, не заметив, что к двум кошкам присоединилась третья.
– Я думал, ее кондрашка хватит, прямо там, на месте. Старик Калликратес, это страховщик, глядел на меня так, словно хотел сказать: «Уведи ее отсюда, пока она не померла у меня в кабинете!» Всю дорогу домой она потом стенала по-итальянски.
Тут Мелина сообразила, что Марио наслаждается своим рассказом, он даже ухмылялся.
– Дими, он ничего был мужик. Но мама держала его под каблуком, ну в точности как меня. Но должен сказать, он посмеялся последним.
– Почему… он это сделал?
– Не знаю, – неопределенно пожал плечами он.
Впервые с его приезда в Рим она посмотрела ему в глаза.
И эти глаза, встретившие ее взгляд, были лишены каких-либо чувств, словно глаза статуи. Чего она ожидала? Разделить с ним свою печаль? У них никогда не было ничего общего и, вероятно, никогда не будет. Пестро-полосатая кошка зашипела на него – одна из семи или восьми, что теперь лежали у ее ног, и ее поразили их печальные мордочки и огромные разумные глаза. Они глядели на нее так, словно понимали и разделяли ее горе. И те же самые мягкие мордочки становились жесткими, те же самые шелковые усы топорщились, когда кошки поворачивались к Марио. В утонченно-гибких телах красноречиво читалась враждебность.
– Я провожу тебя до автобуса, – сказала Мелина. – Мне просто хочется немного побыть одной.
Пожав плечами, Марио пошел за ней следом.
Несколько часов Мелина просидела в уличном кафе, раскинувшем свои зонтики достаточно далеко от Форума и Колизея, так что здесь не было туристов. Она неспешно прихлебывала минеральную воду, из которой постепенно уходил газ, и глядела, как официант зажигает на столах свечи, когда еще один очередной прославленный римский закат сменился темнотой. Наконец она очнулась от изоляции горя, и на нее накатила волна суеты и ночных звуков шумов города. Гудки автомобилей и мопедов и накладывающиеся друг на друга голоса, выводящие звучные каденции итальянского языка. К ней подошел официант, но, как оказалось, вовсе не для того, чтобы ускорить ее уход.
«La signorina desidera un giornale? C’e un signore che ha laschiato il sou…»
Проявление вежливости и доброты – предложить ей газету, оставленную на столе отобедавшим посетителем. Поблагодарив официанта улыбкой, она развернула страницы.
«Scoperta Seconda Vittima Zingara».
«Убита вторая девушка-цыганка». Она прочла о первой жертве душителя, найденной возле пьяцца Барберини, и о второй, которую нашли у самой границы цыганского поселения. Пока никаких подозреваемых, у полиции есть несколько нитей, вероятно, вскоре преступник уже будет схвачен…
Она бросила на стол кипу банкнот и вскоре уже шла по улице, назойливый шум уличного движения и разговоров вновь отошел куда-то далеко. Современный Рим стал теперь гораздо более мирным по сравнению с городом древнего мира, в котором подобных двух убийств никто бы и не заметил. И все же обидно, что и здесь возможны подобные преступления. Прикосновение мягкого меха к ногам едва ли стало для нее неожиданностью, и она автоматически наклонилась, чтобы почесать за ухом своего тигра с белой грудью. Он поднял голову под ее рукой, выгнул от удовольствия спину.