Когда Серега расслабился коньяком и освоился в чужой квартире, он заметил на серванте фотографию в рамке. Два лица. Молодая, светловолосая женщина, приятное личико, курносенькое, и ребенок, совсем еще мелочь, с глазами огромными и выразительными, как у всех маленьких. Такую же фотографию, только увеличенную в несколько раз, в массивной темной раме, Серега видел на стене, над тахтой.
Серега не понял сначала, почему рамка черная.
– Жена? – спросил он, кивая на фотографию.
– Жена и сын, – пояснил Славик.
– Развелись?
– Да нет. Не развелись. Погибли они. – Славик отвечал неохотно.
– Извини, – пробормотал Серега. Как теперь положено. В сущности, хороший штамп, когда речь заходит о чужой смерти. Очень удобный. Универсальный. Во-первых, извиняешься, что затронул тему. Во-вторых, сразу извиняешься, что обсуждать эту тему больше не хочешь. Ну ее! Чужая смерть – это всего лишь среднестатистическая смертность среди населения, а статистика – наука скучная…
– Да ладно тебе! Извини, извини, чего извини? Ты-то тут при чем? – просто ответил Славик.
– Террористы? – рискнул спросить Серега.
Славик отмахнулся:
– Какие еще террористы? Случайность… С дачи они возвращались. Ехали на машине, жена была за рулем. А «КАМАЗ» вышел на встречную полосу, водитель нажрался… Я вот три войны прошел, пара царапин всего, а они – только с дачи возвращались… Жена всегда за меня боялась, а видишь, как вышло…
– Ты хоть его достал? – спросил Серега через некоторое время.
– Водителя?
– Ага.
– Хотел, – признался Славик. – Тогда очень хотел.
– А теперь?
– Теперь не хочу. Для меня, Серега, они до сих пор живы, веришь, нет? Здесь у меня все как при них было. Возвращаюсь вот домой, смотрю…
Серега верил.
– Вот ты говоришь – достать, – продолжил Славик еще через некоторое время. – Захотел бы, я бы его, конечно, достал. Хоть из зоны, хоть из-под земли. Водитель – мужичонка, соплей перешибешь напополам. Одной рукой ударить, второй – подобрать… Я, Серега, много народа положил в свое время. Клал и не думал. Может, это мне в наказание? От Бога? Как думаешь?
Славик, утопив в огромном, красном кулаке коньячную рюмку, смотрел на него горячими от боли глазами и действительно ждал ответа.
А что тут можно было ответить? Серега не нашел, что сказать. Он осторожно пожал плечами. Извини! Что еще можно придумать?
– Как же ты теперь? – спросил Серега.
– Как? А никак. Живу. По инерции. День прошел, ночь наступила, ну и ладно. Я, Сереженька, теперь по инерции живу. По привычке. Книжки вот стал читать, еще от жены много книг осталось, она любила читать, она у меня вообще умная… Была. Теперь сам покупаю, в соседних книжных уже здороваются. Телевизор не могу долго смотреть, надоедает, пустой он слишком, а с книжкой можно хоть всю ночь проваляться. Дешевое чтиво как-то не очень идет, не забирает, а вот на серьезных авторов неожиданно подсел… Понимаешь, когда уходишь в их мир целиком, в другой мир, когда начинаешь проживать вместе с писателем чужую жизнь – и на свою по-другому смотришь… Так и втянулся незаметно в чтение. Все-таки лучше, чем беспробудная пьянка, как думаешь?
Серега выпил рюмку, выцедил из кофейной гущи оставшуюся вязкую каплю и согласился, что лучше. Все лучше, что кроме пьянки…
Больше он не ходил в гости к Славику. Выпивали вместе еще много раз, но всегда у Сереги. Не хотелось ему больше возвращаться в эту опрятную однокомнатную квартирку в стандартном панельном доме на втором этаже, но без лоджии. Как подумает, так и кажется ему, что вот придут, вот сядут за стол, разольют, закусят, а за спиною будут стоять тени светловолосой женщины и маленького ребенка с доверчивым лицом и большими от любопытства глазами…
Как подумает, спиртное в горле застревает, честное слово. Серега никогда не мог упрекнуть себя в особой чувствительности, а уж окружающие такого качества за ним определенно не признавали, но тут другой случай. Серега не взялся бы объяснить почему, но другой. Он это чувствовал.
И почему он сначала решил, что Славик – человек веселый?
7
Да, эта неожиданная, скрытая от чужих глаз драма большого и сильного человека, непробиваемого телохранителя со зверской рожей, могучего Гоблина, поразила его тогда…
Как откровение поразила, вспоминал он. В первую очередь – откровение безнадежности! Глухая обреченность чужого, бесповоротного горя. Безнадежность – вот что всегда пугает в первую очередь, даже прикоснуться к ней – и то страшно…
По дороге домой, сидя в такси, качаясь на волнах теплого, кружащего опьянения, Серега все время вспоминал детские глаза с фотографии. Большая это сила – чистые, широко распахнутые детские глаза. А глаза умершего, погибшего уже ребенка – это большая и печальная сила…
Нет, дети не должны умирать, размышлял Серега, глядя на пробегающие мимо огни вечернего города и выпуская табачный дым в приоткрытое окно машины. Неправильно это, несправедливо… Кто угодно, но только не они. Рано им. Не научились они еще умирать. Человек живет, всю жизнь живет и одновременно учится умирать! А им – рано. Не было у них еще времени научиться… Видимо, так…
Серега вдруг подумал, что был бы хорошим отцом. Наверное. А почему бы и нет? Он спокойный, не раздражительный, снисходительно относится к маленьким человеческим слабостям, а слабость маленьких его вообще умиляет. Он навсегда запомнил, как держал на руках крошечную Жекину дочку, такую теплую, доверчивую, пахнущую свежестью и молоком, как она цапала его за нос крохотными пальчиками и улыбалась подвижным ротиком с четырьмя прорезавшимися зубами. Почему бы ему, Сереге, не быть хорошим отцом?
Сопли, конечно… Размяк. Почему-то от коньяка он всегда становится сентиментальным, размышлял Серега. Именно от него, родимого… Дубильные вещества на него так действуют, что ли?
А что делать? Развернуть таксиста, ввалиться серди ночи к Таньке, благоухая начинающимся перегаром, и потребовать немедленного отцовства? Легко представить что она скажет…
Ну и дура!
Может, под впечатлением от этого разговора Сереге ночью вдруг приснился отец. Никогда он еще не снился ему так отчетливо. Лица Серега почти не видел, но ясно чувствовал, что это он.
Хороший был сон. Во сне Серега рассказывал отцу, как он живет, чего добился… А чего он добился? Просто живет, как может. Как все. Но, все-таки не спился и не вышел в тираж, как некоторые его одноклассники. Уже немало по теперешним временам…
Отец слушал его очень внимательно, кивал ласково, но даже не это главное. Запомнилось восхитительное чувство полной, успокоенной защищенности, которое было у Сереги рядом с отцом. Хороший сон, давно он не видел настолько хороших снов…
С утра Серега собрался, наконец, к родителям на кладбище. Давно собирался. Несколько лет. Все некогда, все потом, как обычно, все чем-то занят. А чем он занят? Кто-то, кажется, Жека, утверждал однажды, что по-настоящему заняты один-два процента от всех людей, если не меньше. Остальные делают вид и придумывают себе непрерывную занятость для поддержания чувства собственной значимости. В этом есть своя правда…
Свинство, конечно, с его стороны, что так долго не был на кладбище у родителей. Но кто сказал, что человек сильно отличается от свиньи, думал Серега, скользя по раскисшей глине между бортиками оградок.
Посидел на могиле у матери, выпил несколько глотков коньяку за помин души, покурил.
За то время, что он не был, кладбище разрослось еще больше, в дальнем, новом конце уже высились вычурные мавзолеи и резные ограды. Здесь, в их углу, все оставалась по-прежнему. Шлакоблочный «тот свет». Только бетон за эти годы облупился, потрескался, и кое-где вытянулись невысокие, дрожащие листвой деревца.
Потом он пошел к отцу. Дядя Виталик, помнится, рассказывал, их хотели похоронить вместе, но администрация кладбища тогда встала на дыбы, мол, не положено. Так и похоронили в разных местах. Но хоть на одном кладбище. Ездить удобно.
У отца Серега дольше просидел на бортике, подложив для тепла газету, курил, прикладывался к коньяку и вспоминал родителей. Какие они были. А какие?
Жили. Как все. Потом умерли. Тоже как все. Можно подумать, что у кого-то бывает иначе. С годами Серега начал все чаще вспоминать родителей, мало они все-таки прожили, да и некогда им было жить. Все больше вкалывали. Жалко их. Да и себя жалко. Жалко всех, если разобраться. А если разбираться еще дальше, то кого жалеть? И зачем? Так жизнь устроена…
Плохо, что он не успел толком пообщаться с отцом, совсем еще маленький был. Серега теперь часто об этом думал. Интересный был человек. И, наверное, мог бы многое рассказать.
Конечно, ради справедливости надо отметить, что отцу никто той отравы насильно в стакан не лил. Его выбор. Он его сделал, и маленький Серега остался много лет назад без отца. Нет, он не злится и не пеняет… Просто сидит на могиле, поминает отца коньяком из фляжки и глубокомысленно рассуждает о том, что выбор всегда есть. Правда, похоже, в пределах отпущенных судьбой рамок. Теперь Серега все больше начинал верить в судьбу. Поэтому, кто делает выбор – это еще большой вопрос…
Он, Серега, например, выбирал редко. Все и так получалось, словно само собой. А он всего лишь спокойно к этому относился…
Спокойное отношение к жизни точно осталось ему от отца. Не от матери же, та спокойной никогда не была, все суетилась, часто до раздражения. Когда-то это его всерьез бесило, вспоминал Серега. Он никогда не понимал суетливости.
Уходя, Серега оставил на могиле отца фигурку маленького гнома. Не фиолетового, такого в магазине не нашлось, но темно-синего. Забавный гномик. Долго не пролежит, сопрут, конечно, ну да ладно.
И все-таки родители рано умерли, слишком рано…
Часть IVСтарые сказки
1
В армии Серега прослужил двадцать три месяца. Даже меньше двух положенных лет. Призвали его в ноябре, а дембельнулся он в конце октября.