Стенли ЭллинФирменное блюдо
— А это — «У Сбирро», — сказал Лаффлер. Костэйн увидел квадратный кирпичный фасад, похожий на все прочие, которые растягивались в клейкой темноте по обе стороны безлюдной улицы. У его ног из зарешеченных окон полуподвала пробивался свет.
— Что за дыра, — отозвался он.
— Поймите же, — холодно сказал Лаффлер, — что «У Сбирро» — ресторан без претензий. В то жестокое и неспокойное время, в которое мы живем, его хозяин решил не идти на компромиссы. В нашем городе это, может, последнее заведение подобного типа, освещенное газом; вы найдете здесь те самые столы, то самое серебро и даже ту самую паутину в углу, что знали клиенты полвека назад.
— Не особо привлекательно, — сказал Костэйн, — во всяком случае, мало гигиенично.
— Входя туда, — продолжал Лаффлер, — вы оставите за собой безумие мира и на краткий миг вознесетесь духовно, встретив не богатство, но достоинство, эту потерянную в наше время добродетель.
Костэйн усмехнулся с некоторым смущением.
— Слушая вас, — сказал он, — можно подумать, что речь идет о соборе, а не о ресторане.
В бледном свете фонаря Лаффлер смерил взглядом своего спутника.
— Я думаю, — резко сказал он, — не ошибся ли я, приглашая вас.
Костэйн почувствовал себя задетым. Несмотря на высокое положение и приличный оклад, он был только подчиненным этого претенциозного мелкого субъекта и решил попытаться поставить его на место.
— Если вы хотите, — холодно сообщил он, — я могу изменить планы и провести вечер где-нибудь в другом месте.
Лаффлер уставил на него свои воловьи глаза. Его красная физиономия, скрытая туманом, потеряла обычную уверенность.
— Нет, нет, — отозвался он наконец. — Чего там еще. Очень важно, чтобы мы вместе поужинали у Сбирро.
Он крепко ухватил Костэйна под руку и потянул к железной решетке у входа в подвал.
— А все это потому, — продолжал он, — что в вашем бюро только вы понимаете что-то в доброй еде. Для меня знать этот ресторан и не поделиться секретом с кем-то, кто в состоянии его оценить, это все равно, что иметь редкое произведение искусства, запертое под замком и недоступное для людей.
— Некоторые коллекционеры страдают эгоизмом подобного рода, — вставил Костэйн.
— Я к ним не принадлежу. Годами скрывать тайну этого заведения стало для меня нестерпимым. — Он пошарил рукой у решетки, после чего изнутри донесся слабый звоночек. Двери открылись, и Костэйн очутился лицом к лицу с кем-то едва различимым.
— Господа?.. — вопросительно отозвалась личность.
Лаффлер и его гость, — сказал Лаффлер.
— Господа… — а тот раз тон был самый любезный. Человек отступил в сторону. Костэйн, опережаемый Лаффлером, сошел по нескольким ступенькам и очутился в маленьком вестибюле. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что силуэт, к которому он приглядывается — его собственное отражение в зеркале от пола до потолка.
«Что за атмосфера», — подумал он, несколько заинтересованный, подходя за Лаффлером к столу.
Они уселись друг против друга. Костэйн с интересом осматривался. Зал был небольшой, а полдюжины газовых рожков, составляющих единственное освещение, бросало такой неверный свет, что стены, казалось, качались, а иногда погружались в темноту.
Здесь было всего с десяток столиков, расставленных так, чтобы обеспечить собеседникам максимум интимности. Немногочисленные кельнеры двигались между столами без ненужных жестов. В воздухе разносился деликатный звон тарелок и еле слышимый шепот разговоров. Костэйн одобрительно покачал головой. Лаффлер с облегчением вздохнул.
— Я знал, что вы разделите мой энтузиазм, — сказал он. — А вы заметили, что тут нет женщин?
Костэйн вопросительно поднял брови.
— Сбирро, — объяснил Лаффлер, — не поощряет посещение его заведения слабым полом. Недавно я был свидетелем поражения дамы, которая сюда забрела. Тщетно просидела она час, дожидаясь приема заказа.
— Не устроила скандала?
— Конечно, — Лаффлер улыбнулся при этом воспоминании. — Ей удалось создать замешательство среди клиентов и поставить своего спутника в неудобное положение, не более.
— А Сбирро?
— Даже не появился. Может быть, из укрытия руководил всей компанией? Не знаю. Так или иначе, он одержал полную победу. Дама больше не возвращалась, как и тот идиот, который ее тогда привел.
— Недвусмысленное предостережение для остальных, — уточнил, рассмеявшись Костэйн.
Перед ними вырос кельнер. Его темная кожа, нос и деликатно вычерченные губы, большие влажные глаза с длинными ресницами, серебристо-белые волосы, такие плотные, что казались париком, — все это указывало на то, что человек был индийцем или во всяком случае с Востока. Кельнер слегка потянул скатерть, выравнивая на ней какую-то невидимую складку, наполнил ледяной водой два больших хрустальных бокала и поставил справа от каждого.
— Есть фирменное блюдо? — живо спросил Лаффлер.
Кельнер улыбнулся, показывая идеально белые зубы.
— Мне очень жаль, извините сэр, но сегодня нет фирменного блюда.
Лаффлер не мог скрыть разочарования.
— Уже так давно… больше месяца не было фирменного блюда. Я надеялся угостить им моего друга.
— Вы же отдаете себе отчет в наших трудностях…
— Конечно, конечно…
Лаффлер с грустью посмотрел на Костэйна, потом пожал плечами.
— Сэр желает быть обслуженным? — спросил кельнер. Лаффлер кивнул головой, но к удивлению Костэйна кельнер удалился, не приняв заказа.
— Вы заказали раньше? — спросил он.
— Ах, я должен был вас предупредить, что Сбирро не предлагает выбор. Вы будете есть то же самое, что и все остальные гости. Завтра меню будет совсем другое, но снова одно для всех.
— Необыкновенно, — воскликнул Костэйн, — и все-таки неприятно. А если я не люблю того, что подают?
— Насчет этого не опасайтесь, — торжественно произнес Лаффлер. — Могу дать слово, что как бы вы ни были требовательны, съедите до крошки все, что вам подадут.
При виде скептической мины Костэйна он засмеялся.
— А вы не подумали о достоинствах такой системы? Когда вы изучаете меню ресторана, вы теряетесь в лабиринте блюд. Вы должны думать, ломать себе голову, а потом делать выбор, о котором можете и пожалеть. Из этого возникает неприятное ощущение, которое тяготит, каким бы незначительным оно ни было. А теперь подумайте о других проблемах. Вместо кухни, где куча поваров бегает в поте лица, тут только один повар, спокойный, довольный, прилагающий весь свой талант для выполнения одной только задачи, заранее уверенный в своем триумфе.
— Вы посещали кухню?
— Увы — нет. Картина, которую я вам рисую, — мысленная, созданная на основе подхваченных за много лет фрагментов разговоров, признаюсь, однако, что посещение кухни этого ресторана стало моей навязчивой идеей.
— Вы говорили об этом со Сбирро?
— Десятки раз. Он только пожимал плечами.
— Реакция, я сказал бы, мало приятная.
— Да нет же, нет, — поспешно возразил Лаффлер. — Великий артист не обязан уступать правилам ложной вежливости. Да и потом, несмотря ни на что, я не теряю надежды.
Появился кельнер, неся две глубокие тарелки. Он с математической точностью установил их перед Лаффлером и Костэйном, как и сосуд, из которого наполнил тарелки прозрачным жидким бульоном.
Костэйн погрузил ложку и с интересом попробовал. Суп имел пикантный и даже слегка неприятный вкус. Костэйн чуть скривился и поискал взглядом соль и перец. На столе их не было. Он увидел, что Лаффлер за ним наблюдает. Усмехнулся и показал на тарелку:
— Превосходно.
Лаффлер ответил с улыбкой.
— Вы совсем не считаете это превосходным, — холодно отозвался он. — Для вас этот бульон безвкусен, если не приправлен. Знаю, потому что и мое первое впечатление было таким же много лет назад, и так же, как вы, я после первой ложки хотел посолить и добавить перцу. Тогда я открыл с удивлением, что Сбирро не предлагает своим клиентам никаких приправ.
— Даже соли?
— Даже. Сам факт, что вы хотели ее добавить в суп, доказывает, что ваш вкус притуплен. Я уверен, что вы извлечете тот же урок, что и я, — когда вы съедите до конца бульон, вам уже не будет хотеться соли.
С каждой новой ложкой перед Костэйном открывался весь вкусовой букет бульона. Лаффлер отставил пустую тарелку и опер локти о стол.
— Теперь вы согласны со мной?
К великой для себя неожиданности — да, — признался Костэйн.
Кельнер убрал тарелки. Тон Лаффлера стал более доверительным.
— Отсутствие приправ — это только одна из особенностей ресторана, — сказал он. — Лучше, чтобы вы все осознали сразу. Вы не достанете тут и каких-либо алкогольных напитков. Точнее говоря, подают только воду, напиток основной и единственно нужный человеку. Курение в любом виде также запрещено.
— Великое небо! — воскликнул Костэйн. — Это заведение напоминает скорее убежище натуралистов, чем пристанище гурманов, разве нет?
— Боюсь, — сказал Лаффлер, снова посерьезнев, — что вы путаете понятия «гурман» и «лакомка». Этот последний зажирается в поисках все новых впечатлений для своих притупленных чувств. Настоящий гурман ставит простоту выше всего. Греческий пастух в запахнутом хитоне, который ест спелую оливку, японец, сидящий в комнате без обстановки и созерцающий изгиб цветочного стебля, — вот истинные гурманы.
— Капля коньяку иногда, а порой и трубка кажутся мне безвредными.
— Смешивая еду и наркотики, вы ломаете нежное равновесие своего вкуса так грубо, что лишаете себя самой ценной вещи, какую это чувство доставляет: возможности наслаждаться хорошей едой.
— Могу ли спросить, почему вы приписываете все эти ограничения эстетическим мотивам? А может, причина в том, что высоки налоги на алкоголь. Может, хозяин боится, что клиенты будут недовольны папиросным дымом в таком маленьком помещении.
Лаффлер запротестовал энергичным движением головы:
— Когда вы узнаете Сбирро, вы сразу поймете, что он не такой человек, чтобы руководствоваться столь низменными взглядами. Это он первый дал мне познать то, что вы называете «мотивами эстетического характера».