— Занятный субъект, — сказа Костэйн, в то время как кельнер трудился над следующим блюдом.
Это было жаркое, политое густым соусом, без каких-либо овощей. Пар, поднимавшийся над блюдом, деликатный аппетитный запах, от которого рот наполнялся слюной. Костэйн жевал первый кусок медленно и с таким вниманием, с каким мог бы анализировать детали симфонии Моцарта. Чувствовал при этом действительно непривычную гамму впечатлений, начиная от удовольствия, которое доставил хруст внешней скорлупки поджаренного мяса, и до наслаждения чуть тошнотворным, но упоительным вкусом кровавой полусырой внутренности жаркого.
Проглотив этот кусок, он почувствовал дикую жажду следующего, так что должен был сделать над собой усилие, чтобы не проглотить как голодный всей порции разом, вместе с соусом. Только когда вытер дочиста тарелку, заметил, что во время еды ни словом не обменялся с Лаффлером. Он сказал об этом, тот ответил:
— Думаете, что перед подобным совершенством нужны слова?
Костэйн огляделся и увидел зальчик с его старыми обоями, неверным светом и тихими собеседниками в каком-то ином виде, другом измерении, чем раньше.
— Нет, — покорно сознался он. — Беру назад свои предубеждения. Признаю, что вы были правы на сто процентов. В ваших похвалах по адресу Сбирро не было и тени преувеличения.
— Вот видите! — утешился Лаффлер. — И это еще не все. Вы слышали, как я допытывался о фирменном блюде, которого сегодня, к несчастью, нет. Так вот, то, что вы ели — ничто в сравнении с фирменным блюдом.
-Что вы говорите! Но что же это такое? Соловьиные язычки? Филе из единорога?
— Ни то, ни другое. Ягненок.
— Ягненок?
Лаффлер секунду подумал.
— Если бы я выразил мое искреннее мнение об этом блюде, — сказал он наконец, — вы бы посчитали меня сумасшедшим, потому что само воспоминание о нем глубоко меня потрясает. Это не котлеты, всегда слишком жирные, не натуральное жаркое, всегда твердоватое, это какая-то особенная часть ягненка, редчайшего в мире, название которого — ягненок из Амирстана.
— Из Амирстана? — удивился Костэйн.
— Так называется горный уголок Афганистана. Из того, что говорил мне Сбирро, я заключил, что на этом плоскогорье пасутся последние остатки великолепной и некогда многочисленной породы баранов. Сбирро каким-то образом имеет монополию на приобретение ягнят, и он единственный ресторатор на свете, который может вписать это блюдо в свое меню. Но и здесь оно не часто, нужна удача, чтобы попасть на такой день.
— А Сбирро не мог бы предупредить заранее своих клиентов?
— Это не имело бы смысла. Город заполнен профессиональными обжорами. Если бы известие разошлось, эти люди из одного любопытства пришли бы попробовать блюдо и увели бы его из-под носа истинных любителей, которых вы здесь видите.
— Вы хотите сказать, что эти особы единственные в городе, а если я правильно понял, то и единственные в мире, знающие о существовании ресторана?
— Примерно так. Одного или двух постоянных клиентов по тем или иным причинам сегодня недостает. Каждый из клиентов, — тут голос Лаффлера зазвучал предостерегающе, — считает делом чести сохранение тайны. Принимая мое приглашение и вы автоматически обязались делать это. Думаю, могу вам доверять.
Костэйн зарумянился.
— Тот факт, что я работаю у вас, может быть гарантией. Но разве не жаль, что множество знатоков хорошей еды лишены доступа сюда?
— А знаете ли вы, что было бы следствием вашей политики? — с горечью сказал Лаффлер. — Наплыв идиотов, которые скоро стали бы возмущаться, что не могут здесь съесть утки в шоколадном соусе.
— Вынужден признать вашу правоту, — сказал Костэйн.
Лаффлер устало откинулся на плетение кресла и неуверенным жестом провел рукой по глазам.
— Я человек одинокий, — сказал тихо, — хотя одиночества и не выбирал. Вам это может показаться странным, даже извращенным, но в душе я рассматриваю этот ресторан, этот тихий порт среди бесчувственного и тронутого безумием мира как свою семью и одновременно друга.
В этот момент Костэйн, который всегда до тех пор видел в Лаффлере только тирана-начальника, почувствовал, что огромная жалость сжимает его симпатично полный желудок.
Через пару недель приглашение Лаффлером Костэйна на ужины у Сбирро стало ежедневным ритуалом. Закончив работу в бюро, Костэйн запирал свою кабину и выходил в коридор. Раньше он привык зажигать в этом месте папиросу, но теперь под влиянием Лаффлера пробовал отвыкнуть от курения. В коридоре как бы случайно перед ним вырастал Лаффлер и спрашивал:
— Ну, как там, Костэйн? Никаких планов на вечер?
— Никаких, волен как птица, — отвечал Костэйн. Или: — Я к вашим услугам.
Задумывался, не следовало ли иногда отказаться, но видя радость Лаффлера и любезный жест, которым начальник сразу хватал меня за руку, — отбрасывал эту мысль.
Кроме того, говорил себе Костэйн, ввиду неопределенности в мире бизнеса может ли быть более надежный путь к карьере, чем приобретение симпатий шефа? Уже секретарь административного совета публично вспоминал об уважении, которым пользуется Костэйн у Лаффлера. Все складывалось хорошо.
А что же сказать об ужинах, несравненных ужинах у Сбирро! Первый раз в жизни Костэйн, человек худой и жилистый, с удовольствием заметил, что прибавляет в весе. В течение пятнадцати дней кости исчезли под слоем упругого гладкого тела, показался даже зародыш будущего округлого брюшка. Однажды в ванне Костэйну пришла в голову мысль, что кругленький Лаффлер перед открытием ресторана «У Сбирро» мог быть и худым. Таким образом, принимая приглашения Лаффлера, Костэйн ничего не потерял, а мог только приобрести. Когда он отведает знаменитого ягненка и узнает Сбирро, будет удобно пару раз отказаться. Но не раньше.
В тот вечер, ровно через две недели после первого посещения Сбирро, Костэйн с радостью увидел исполненными разом оба своих желания. И оба превзошли все его ожидания.
Когда они заняли места и кельнер, наклонившись, торжественно сказал:
— Сегодня есть фирменное блюдо. — Костэйн с изумлением ощутил, что его сердце бьется как колокол. На столе перед собой он увидел дрожащие руки Лаффлера.
«Но это же ненормально, — подумалось вдруг, — чтобы двое взрослых мужчин, как будто интеллигентных и владеющих собой, юлили как две собачки в ожидании полной мисочки».
— Вы взволнованы, правда? — спросил Лаффлер. — И смущены. Я знаю, что вы думаете, у меня тогда была такая же реакция. Вы страдаете при мысли, что человек, словно какое-то четвероногое, истекает слюной при мысли о миске.
— А остальные? — прошептал Костэйн. — Они чувствуют то же самое?
— Посудите сами.
Костэйн украдкой окинул взглядом зал и сказал:
— Вы правы, мы во всяком случае не одиноки.
— Один из постоянных клиентов будет страшно разочарован, — сказал Лаффлер, поворачивая голову.
Костэйн проследил за его взглядом. За столом, на который указывал Лаффлер, сидел одинокий гость, кресло напротив пустовало.
— Погодите, там обычно сидит очень толстый субъект, не так ли? Мне кажется, что за две недели это первый ужин, который он пропускает.
— Точнее сказать, первый за десять лет, — сообщил Лаффлер одобрительно. — Не обращая внимания на погоду или другие возможные препятствия, он появлялся ежедневно с того времени, как я сам начал сюда ходить. Вообразите его досаду, когда он узнает, что в первое же его отсутствие было фирменное блюдо.
— Дорогой мистер Лаффлер! И к тому же с другом! Как я рад, правда, я безмерно счастлив, — раздался голос над ухом Костэйна. — Нет, не беспокойтесь, я возьму кресло.
Кресло выросло как бы из-под земли за мужчиной, стоявшим у их стола.
— Не представите ли вы меня вашему другу? — обратился он к Лаффлеру.
Рука, которую пожал Костэйн, была суха и горяча, как раскаленный камень.
— Мой приятель бывает здесь уже две недели, — сказал Лаффлер. — Он на добром пути, чтобы стать горячим вашим обожателем.
— Так мое скромное заведение нравится вам? Как я счастлив, безмерно счастлив. Но сегодня вас ожидает настоящий пир. Ягненок из Амирстана — это успех. Я сам занимался этим в моей скромной кухне с самого утра, следя, чтобы этот идиот повар сделал все как надо. Это «как надо» ведь важно, правда?
Слова плыли непрерывным громким потоком: искрились, журчали, гипнотизировали. Уста, из которых выливался этот гладкий монолог, были тревожно велики, а узкие губы поднимались и искривлялись с каждым слогом. Под плоским носом редкая неровная щетина образовывала неясную линию. Глаза, широко расставленные, раскосые, сверкали в свете газовых рожков. Длинные прилизанные волосы, спадавшие от верхушки черепа вниз, были так светлы, что казались крашеными. Лицо было неизвестным и вместе с тем Костэйн не мог отделаться от тревожного чувства, что оно ему откуда-то знакомо. Однако он напрасно копался в памяти, оттуда не всплыло ни единого воспоминания.
— Ягненок из Амирстана превосходит все, что вы до сих пор ели, — продолжал Сбирро. — Труды, чтобы его добыть, хлопоты с приготовлением — все это полностью оправдывает.
Костэйн пытался избавиться от попытки вспомнить, откуда он знает Сбирро.
— Я задумывался, — сказал он наконец, — зачем вы угощаете клиентов блюдом столь труднодоступным. Без сомнения, остальные здешние кушанья достаточно изысканны для поддержания вашей репутации.
Сбирро усмехнулся так широко, что его лицо стало совершенно круглым.
— Вопрос психологии, — ответил он. — Кто-то открывает чудесную вещь и стремится поделиться ею с другими. А может быть, это просто прием в бизнесе.
— Принимая во внимание ваши слова, а также ограничения для клиентов, я удивляюсь, почему вместо ресторана вы не держите закрытый клуб.
Блестящий взгляд погрузился в глаза Костэйна, затем ушел вбок.
— Вы не столь проницательны, как вам это кажется. Объясню. Ресторан создает большую интимность, чем клуб. Тут никто не занимается вашими делами, вашей жизнью. Тут едят. Мы не интересуемся адресами наших гостей, поводами, по которым они сюда ходят. Мы счастливы вас кормить, но спокойно перенесем, если вы перестанете у нас бывать. Вот моя позиция. Что вы на это скажете?