.
Действительно, совсем скоро всё изменится, в том числе, безусловно, и стиль работы руководителей. А пока, очевидно именно к этому времени, у Павла Михайловича, который давно уже был на руководящей работе, определился свой, особенный стиль общения с людьми.
По воспоминаниям ветеранов органов государственной безопасности, работавших с Фитиным в более позднее время, он очень ценил своих сотрудников — он вообще душевно относился к любому человеку и никому никогда не делал ничего плохого. Если же Павел Михайлович замечал, что кто-то из его сотрудников относится к делу недобросовестно или равнодушно, работает, что называется, абы как, он прежде всего старался его заинтересовать. Как-то включить его в процесс, подержать его, помочь, когда что-то не получается, привлечь на помощь других сотрудников. Но если это не давало никакого результата, если Фитин видел, что это бездельник или случайный человек, он просто от него отходил, и к таким людям требование у него был одно — не мешай, вот и всё! При этом он не ругался, не склонял сотрудника на всех совещаниях, не «обвешивал» его взысканиями, не просил руководство наркомата, чтобы того куда-то убрали — он просто не обращал на него внимания, всё общение с ним происходило на уровне «здравствуйте — до свидания», и люди, понимая, что они в этом коллективе лишние, уходили сами, по собственному желанию и без каких-либо негативных для себя последствий... Вообще, Фитин очень быстро понимал людей — была у него на этот счёт какая-то интуиция. Несколько раз побеседует с человеком, присмотрится к нему, оценит его поведение в коллективе — и либо расположится к нему всей душой, либо, что бывало гораздо реже, как-то перестаёт замечать...
Конечно, во время войны такой «демократический» стиль работы с подчинёнными не подходил, но в мирное время, очевидно, был достаточно действенен и эффективен.
В «Личном листке по учёту кадров», заполненном, как мы помним, 12 сентября 1951 года, указано, что в январе — феврале 1941 года Фитин побывал в «спецкомандировке» в Турции. Что, как и зачем — опять-таки неизвестно, мы можем только догадываться.
Ведь если почти до конца 1938 года, пока у власти в сопредельном государстве находился Мустафа Кемаль Ататюрк, Турция занимала лояльную позицию по отношению к СССР и между нашими странами развивались добрососедские отношения, то после кончины первого турецкого президента новое руководство страны стало всё больше склоняться к сотрудничеству с фашистской Германией. В начале 1930-х годов советская разведка в Турции имела достаточно хорошие позиции. Основными задачами резидентуры были: работа по белоэмигрантским и антисоветским националистическим организациям, ведь через Турцию в своё время пролёг один из основных путей исхода из России, и многие наши бывшие соотечественники так и остались на турецкой земле; проникновение в иностранные спецслужбы, что обусловливалось тем, что Турция, как и соседние Иран и Афганистан, являлась одним из мировых «шпионских перекрёстков»; ну и третьей задачей считалось получение политической информации из этого неспокойного региона — и тут уже ничего объяснять не нужно.
Как и в других местах, резидентура в Стамбуле понесла немалые потери — в конце 1930-х годов в ней работали один-два сотрудника. Теперь, в преддверии германской агрессии, нужно было восстанавливать разведывательные позиции, возрождать ослабленную агентурную сеть. Вполне возможно, что Павел Михайлович приезжал именно для этой работы. Не исключаем также и того, что с территории Турции он мог без особых проблем посетить какие-то другие сопредельные государства...
Конечно, нам очень трудно судить, насколько была нужна и оправданна эта зарубежная командировка, но нельзя забывать и такой момент: очевидно, что большинство сотрудников 1-го управления выезжало за рубеж в длительные или краткосрочные командировки. Если же начальник управления ни разу не работал, как говорят разведчики, «в поле» и имеет чисто теоретические познания, то вряд ли у него может установиться должное взаимопонимание с коллективом. Неизбежны и конфликты, когда начальник — уж так ему положено по должности — будет прорабатывать подчинённого за какие-то ошибки или недочёты в его работе «на холоде», а сотрудник в ответ станет как минимум думать про себя: «А ты сам там был? Чего ты в этом деле понимаешь!» Иной же и вслух это выскажет, и возразить будет нечего... Поэтому вполне возможно, что в Турцию Павел Фитин ездил прежде всего для необходимого самоутверждения, приобретения личного опыта. Не исключаем и того, что после Германии и Турции в перспективных планах его могли быть Япония и США, чтобы познакомиться со всеми регионами. Но тут помешала война...
Предположений делать можно много, однако, как мы сказали, в «Личном листке» имеется только такая лаконичная запись: «1941.1. — 1941.11. Турция. Спецкомандировка». И ничего более!
А в подтверждение того, что наш герой прекрасно понимал, что руководителю важно получить опыт работы «в поле», — небольшой эпизод из воспоминаний генерала Виталия Павлова:
«Во второй половине 1940 года начальник внешней разведки П. М. Фитин предложил мне готовиться к ознакомительной поездке за океан.
— Ты, — сказал мне Павел Михайлович, — руководишь делами США, а сам там ещё не был. Поезжай в начале будущего года, посмотри, как работают те молодые разведчики, которых ты туда отправил»[276].
...Бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг, перед самой войной возглавлявший отдел Е (контрразведка) в IV управлении РСХА, писал в своей книге «Лабиринт»:
«Для нас война с Россией уже началась. Секретные службы начали интенсивную работу. Основной нашей обязанностью была организация тщательной слежки за шпионскими группами, которые были уже раскрыты. Их надо было обезвредить до начала событий, причём так, чтобы иностранные разведки не знали о наших мобилизационных планах. Я приказал моим сотрудникам арестовать всех подозрительных лиц. Аресты проводились при содействии военной разведки Канариса и других учреждений вермахта. Особое внимание было уделено наиболее “чувствительным” участкам, таким, как железнодорожные вокзалы и пограничные посты.
Что касается шпионских групп русских, то их арест уже нельзя было откладывать. Сейчас необходимо было перекрыть все каналы информации. Только одна или две из этих шпионских групп были оставлены с тем, чтобы снабжать своих заведомо фальшивыми разведывательными сведениями. Нам удалось сообщить русским сфабрикованные материалы о вновь готовящейся высадке десанта в Англии под кодовым наименованием “Морской лев”»[277].
Звучит красиво! Причём то, что удалось передать в Москву «дезу» про якобы готовившуюся высадку немецких десантов на английское побережье, вполне соответствует истине. Но вот говоря про одну или две оставшихся «шпионских групп русских», господин Шелленберг уж слишком сильно загнул. Хотя, быть может, и нет — ведь он пишет об известных его ведомству группах. А сколько было других, неизвестных ему групп, не попавших в сети контрразведчиков гестапо и СД?
Достаточно сказать, что одна только «Красная капелла» насчитывала к началу 1942 года более 200 человек...
А значит, нет никаких сомнений в том, что разведчик Фитин сумел переиграть контрразведчика Шелленберга. Впрочем, и бригадефюрер СС Хейнц Йост, руководивший германской политической разведкой перед войной, не сумел создать на территории СССР разведывательной сети, подобной той, что была у старшего майора госбезопасности Фитина в Германии, — об этом мы уже ранее говорили.
Глава XЗАВТРА БУДЕТ ВОЙНА
«В начале 1941 года руководитель внешней разведки, комиссар 3-го ранга[278] П. М. Фитин вызвал для доклада начальника немецкого отделения старшего майора П. М. Журавлёва. Разговор состоялся долгий и серьёзный, речь шла о развитии советско-германских отношений. Судя по всему, в недалёком будущем Германия намеревалась начать войну с Советским Союзом. Но когда именно, какими силами и в каком месте — над этим предстояло серьёзно поработать. Весной 1941 года руководство внешней разведки дало указание разведывательным подразделениям территориальных органов НКГБ и пограничникам о целенаправленном сборе разведывательных данных в отношении германской армии. 10 апреля 1941 г. было направлено распоряжение в берлинскую резидентуру об активизации добычи информации о намерениях и планах Гитлера развязать войну против СССР»[279].
Кажется, что в это время радиоэфир был просто забит тревожными сообщениями спецслужб — недаром даже не слишком склонные к юмору германские контрразведчики ввели в свою практическую деятельность (а как оказалось — в историю) название «Rote Kapelle». На Лубянку одна за другой приходили радиограммы, которые затем передавались в Кремль и руководству Наркомата обороны:
«Сов, секретно.
Из Берлина сообщают, что 9 марта “Корсиканец” сообщил следующее:
1. По сведениям, полученным от “Старшины”, операции по аэрофотос’ёмкам советской территории проходят полным ходом[280] Немецкие самолёты действуют с аэродромов в Бухаресте. Кёнигсберге и из Северной Норвегии — Киркинеса[281]. С’ёмки проводятся с высоты 6. 000 метров. В частности, немцами заснят Кронштадт, при чём[282] “Старшина” видел эти снимки и говорит, что получились довольно чёткие. Материалы по аэрофотос’ёмкам концентрируются в 5-м разведывательном отделе авиационного генштаба, начальником которого является полковник ШМИДТ.