Так, 5 июля 1941 года был подписан приказ НКВД СССР:
«1. Для выполнения специальных заданий создать Особую группу НКВД СССР.
2. Особую группу подчинить непосредственно народному комиссару.
3. Начальником Особой группы назначить майора государственной безопасности Судоплатова П. А.
Заместителем начальника Особой группы назначить майора государственной безопасности тов. Эйтингона Н. И.
Народный комиссар внутренних дел Союза СССР
Генеральный комиссар государственной безопасности Л. Берия»[341].
А 20 июля очередную реорганизацию претерпели все органы безопасности.
«Внешняя разведка встретила войну, будучи 1-м управлением НКГБ. Однако в июле 1941 г. в связи с необходимостью концентрации всех сил и возможностей на отражении немецкой агрессии руководство страны приняло решение об объединении НКГБ и НКВД в рамках единой структуры — НКВД, где внешняя разведка стала 1-м управлением НКВД. Его возглавил П. М. Фитин»[342].
Бывший нарком Меркулов стал заместителем наркома внутренних дел, а единым ведомством продолжил руководить Лаврентий Павлович Берия.
Можно уточнить, что чуть раньше, 17 июля, в состав НКВД возвратилась военная контрразведка, которую в начале февраля всё того же 1941 года не очень удачно превратили в третьи управления наркоматов обороны и ВМФ, а также — в 3-й отдел НКВД СССР. Теперь военная контрразведка стала Управлением особых отделов НКВД СССР, и с данной структурой 1-му управлению НКВД придётся взаимодействовать довольно тесно.
Ещё несколько слов о судьбе того самого подразделения, что было поручено Судоплатову:
«Из Особой группы были выделены командиры, которым предстояла заброска в тыл немцам для создания партизанских отрядов. 3 октября 1941 года её заменил 2-й отдел НКВД, а с 18 января 1942 года на её основе было развёрнуто Четвёртое управление НКВД. Ядро составили опытные разведчики. Характерно, что их руководитель П. А. Судоплатов одновременно был заместителем начальника разведки П. М. Фитина»[343].
А теперь вновь обратимся к судьбам людей разведки...
Как мы помним, выпускник Ленинградского политехнического института, однокашник Павла Фитина по Центральной школе НКВД Виктор Лягин в июле 1939 года был направлен в «легальную» резидентуру сначала в Сан-Франциско, а затем — в Нью-Йорк, где успешно и результативно работал по линии научно-технической разведки.
Перед самой войной Лягин возвратился в Москву и, очевидно, должен был остаться на работе в центре, но, как известно, обстоятельства резко изменились. В сложившейся ситуации Виктор должен был вновь возвращаться в США, а перед отъездом он, как человек с оперативным опытом, получил задание подготовить к отправке в немецкий тыл одного из молодых сотрудников. И тут вдруг произошло неожиданное — наверное, количество подобных «сбоев» за всю войну можно было пересчитать по пальцам — событие: сотрудник от такого ответственного поручения отказался. «Вы меня посылаете на верную смерть!» — психанул он. «Ну значит, тогда поеду я!» — спокойно ответил Лягин (эти подробности получены нами не из официального источника).
У него был опыт службы в Ленинградском управлении НКВД по линии контрразведки, был опыт разведывательной работы за рубежом, и руководство — вполне возможно, что именно его соученик и друг Павел Фитин, — приняло решение о том, чтобы послать Виктора в город Николаев, что на Украине, центр кораблестроения и порт на Чёрном море. Можно понять, что посылать в неприятельский тыл опытного сотрудника научно-технической разведки, чтобы он возглавил подпольную организацию, руководству было очень нелегко — его место, безусловно, было в Нью-Йорке, но так складывались обстоятельства.
А ведь это был самый конец июня, и до оккупации Николаева — город будет сдан 17 августа — было ещё далеко. Однако в разведке понимали многое, и теперь — жаль, что только теперь! — это понимание не нужно было скрывать и прятать от начальства. Поэтому во вполне пока ещё благополучные города, жители которых не подозревали о том, что скоро они окажутся на линии фронта, а затем и во вражеском тылу, прибывали разведывательно-диверсионные группы НКВД, которые должны были действовать в населённых пунктах после сдачи их гитлеровцам. В больших московских кабинетах уже никто не кричал, стуча кулаком по столу: «Вы что там панику разводите?! Вы думаете, немцы туда дойдут?!» Даже к высшему руководству приходило понимание, хотя всё-таки и не так быстро, как это было необходимо.
Разведчики понимали всё гораздо лучше политиков, но, разумеется, не трубили об этом своём знании со всех высоких и не очень высоких трибун...
— Числа 28—29 июня Виктор Александрович позвонил в Ленинград, своей сестре Анне Александровне, — рассказывает Алексей Викторович Есипов, внук Виктора Лягина. — Он сказал: «Я ухожу на фронт; будет серьёзная война — немедленно эвакуируйтесь из города, дети должны выжить!»
В семье Анны Александровны, которая, можно вспомнить, во время Гражданской войны была комиссаром бронепоезда, жила дочь Виктора Александровича от первого брака (его жена Ольга Алексеевна, школьная любовь Лягина, скончалась в 1935 году) — Татьяна. В начале июля Анна Александровна с детьми поездом доехала до Москвы, потом — до Ярославля, откуда отправилась в Алма-Ату, где проживал её старший брат, Николай Александрович Лягин, инженер-строитель, строивший Алма-Атинский оперный театр.
Тем временем группа Виктора Лягина прибыла в Николаев и готовилась к работе на оккупированной территории. Конечно, велик наш соблазн подробно рассказать о боевых делах и оперативных успехах этой группы, которая значилась в центре как резидентура «Маршрутники», — но мы прекрасно понимаем, что к Павлу Фитину всё это имеет уже весьма опосредованное отношение...
(И вообще, вполне можно было бы расписать все успехи внешней разведки НКВД СССР за годы Великой Отечественной войны, а в конце написать твёрдым почерком: «И всем этим руководил Фитин!!!» Очень интересная была бы книга — только совсем не о Павле Михайловиче).
Ну а что тогда имеет прямое отношение к нашему герою?
Во-первых, письмо, копию которого передал нам Алексей Есипов. Письмо это датировано 29 июля 1941 года, оно из города Николаева, пока ещё не оккупированного, Виктор Лягин прислал его в Москву, своей жене Зинаиде Тимофеевне:
«Дорогая Зиночка!
Исключительно мучительно и трудно оставаться в неведении о своей семье. Ведь я же совершенно не знаю, как вы устроились. Ничего не знаю о Татке и всех ленинградцах. Несколько дней тому назад говорил по телефону с Павлом Михайловичем. Он говорит, что все добрались, всё благополучно, но никаких подробностей о вас он, конечно, рассказать не мог...»[344]
Ну, то, что руководитель резидентуры говорил по телефону с начальником управления — это в порядке вещей; но то, что начальник управления был в курсе, что семья его сотрудника благополучно добралась до места эвакуации — это уже характеризует Павла Фитина как человека. Да, они с Виктором Лягиным были друзьями с самого начала службы, но есть ли смысл уточнять, что у многих людей друзья соответствуют очередному этапу карьеры, а старая дружба забывается очень и очень быстро? Как видим, Фитин был не из таких.
И второй момент, непосредственно касающийся Павла Михайловича.
В общем-то, эвакуированные устраивались, кто как и где мог, без особых претензий, — обычно наши граждане свои права знают достаточно плохо и по начальству ходить не любят... Вот и Анна Александровна как остановилась у брата, так и жила с детьми в достаточно стеснённых условиях, утешаясь тем, что другим приходится гораздо хуже... Многие тогда именно так жили!
В один из майских дней 1942 года она отправилась на базар — не то купить что-то, не то продать или обменять. И надо же было так случиться, что на этом самом базаре она, как говорится, лицом к лицу столкнулась с Лилией Фитиной (мы же предупреждали, что вторая жена Павла Михайловича ещё появится на страницах нашей книги!). Фитина возвращалась откуда-то самолётом в Москву и, оказавшись в Алма-Ате буквально на несколько часов, отправилась на рынок за свежей клубникой. Наверное, разговор двух женщин был достаточно коротким: у каждой из них были свои заботы, да и на самолёт надо было поспешить. «Как там Павел? Про Виктора что-нибудь слышали?» — «Нет, ничего... Ну а как вы тут?» — «Как видите... Да кому ж теперь легко?» На том, очевидно, они и расстались.
А дня через два-три к дому, где временно проживала Анна Александровна, подъехала целая кавалькада строгих чёрных автомобилей. На первом, ЗИСе, приехал нарком внутренних дел Казахстана, самолично выразивший глубокие извинения — мол, простите, не знали! — после чего Анне Александровне были вручены ключи от квартиры, куда сразу же перевезли и её с ребятами, и все их нехитрые пожитки. Семья была поставлена на довольствие, положенное семьям руководящих работников НКВД.
Вот такой эпизод остался в памяти семьи Лягиных...
Можно считать, что это мелочь. На самом же деле — это характер человека, его отношение к людям. Очевидно, что, возвратившись в Москву, Лилия Фитина буквально с порога рассказала мужу про встречу на алма-атинском базаре (а кто другой, возможно, мог вспомнить про такую встречу и месяц спустя — с этаким лёгким смешком: «Дорогой, ты не угадаешь, кого я тогда видела!»). Безусловно, Павел Михайлович при первой же встрече с наркомом — явно, что общались они ежедневно и не по одному разу, — доложил об этой встрече Берии; ну и Лаврентий Павлович (чувствуется его тяжёлая рука!) определённо не стал тянуть, а сразу же позвонил народному комиссару внутренних дел Казахстана, дал ему все указания...
Хотя, если разобраться, формально-то никто ничего не должен был делать! Это же не семья Лягина, а «семья, где проживает дочь от первого брака». Но в разведке, как мы можем понять, над формальностями не очень задумывались: сотрудник выполнял задание во вражеском тылу, а значит, в его собственном «тылу» всё должно было быть спокойно. Вот только сообщить об этом резиденту Лягину было в то время уже невозможно — его рация вышла из строя, так что группа действовала в полной изоляции, по собственному своему разумению.