— средствах ведения бактериологической войны, отравляющих веществах и средствах защиты от них;
— синтетических каучуках и продукции основной химии;
— переработке нефти, производстве высокооктанового горючего и высокосортных смазок.
Рекомендовалось также получать информацию о теоретических и экспериментальных исследованиях в наиболее важных областях науки и техники, особенно тех, которые могли повлечь за собой появление принципиально новых видов военной техники и промышленных технологий»[353].
Сейчас с полным основанием и без боязни ошибиться можно утверждать, что наиболее важными являлись исследования в атомной области.
По этому направлению перед разведкой были поставлены задачи определить круг стран, ведущих практические работы по созданию атомного оружия, информировать Центр о содержании этих работ, а также приобретать через свои агентурные возможности научно-техническую информацию, которая сможет облегчить создание подобного оружия в СССР.
...Однако зададим наивный, но не праздный вопрос: а кто в нашем высшем руководстве вообще хоть чего-нибудь понимал в физике? И вообще, какое образование имели на тот период советские вожди, а также непосредственные руководители Павла Михайловича Фитина?
Ответ не слишком вдохновляет.
Иосиф Виссарионович Сталин — неоконченная духовная семинария.
Вячеслав Михайлович Молотов — в 1911—1912 годах учился в Петербургском политехническом институте, откуда был исключён за революционную деятельность.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин — как его называли, «Всесоюзный староста», — начальное земское училище.
Семён Константинович Тимошенко, нарком обороны, — Высшие военно-академические курсы, курсы командиров-единоначальников при Военно-политической академии (после полковой пулемётной школы в 1915 году).
Лаврентий Павлович Берия — Бакинское среднее механико-техническое строительное училище.
В общем, можно прийти к выводу, что знатоков ядерной физики среди них не было, да и вообще в физике, по уровню своего образования, мог разбираться один только товарищ Берия.
Зато Всеволод Николаевич Меркулов — но это уже несколько другой уровень государственной власти — был достаточно образован. В 1913 году он окончил с золотой медалью гимназию в Тифлисе, после чего продолжал обучение на физико-математический факультете Петербургского университета, однако после 3-го курса был призван в армию...
То, что наши вожди не особенно разбирались в ядерной физике, имело, разумеется, негативные последствия: уж слишком у нас всё было завязано на «первых лиц», которые всегда лучше всех знали, чем следует заниматься учёным и шахтёрам, колхозникам и писателям — и какие сельскохозяйственные культуры сажать, и какие науки отнести к «буржуазным лже-»... Вообще, государственное регулирование — это не так уж и плохо, но именно государственное, на научной основе, а не исходящее из симпатий, антипатий и, как говорится, волюнтаристских побуждений и пустых амбиций.
Но обо всём — по порядку. (К сожалению, знания автора этой книги по ядерной физике не намного глубже, нежели были у М. И. Калинина и С. К. Тимошенко. Вспоминается давний выпускной экзамен по физике в 10-м классе средней школы, диалог с учительницей, задавшей наивный вопрос: «Как можно прийти на экзамен с такой подготовкой?» — «Взять второй билет?» — «Пошёл вон!» Таким образом благополучно закончилось наше изучение курса физики, поэтому в тонкости вопроса вникать не будем, тем более что разговор отнюдь не о том.)
Все, наверное, знают, что замечательное открытие, сделанное лауреатом Нобелевской премии лордом Эрнестом Резерфордом в 1919 году, принесло ему неофициальный титул «отец ядерной физики» и вызвало огромнейший интерес в научном мире. Интерес к проблеме возрос ещё больше, когда стали ясны перспективы получения атомного взрывчатого вещества, которое могло стать основной небывалого по мощности оружия.
Вопросы по расщеплению атомного ядра с целью получения нового источника энергии изучались и в Советском Союзе: в январе 1922 года в Петрограде, по инициативе и под руководством академика Владимира Ивановича Вернадского, был создан Радиевый институт; в 1932 году учёным Харьковского физико-технического института удалось впервые расщепить атом; в начале 1930-х годов академик Николай Николаевич Семёнов теоретически обосновал разветвлённые химические реакции, и в 1956 году его труды были удостоены Нобелевской премии, но ещё в 1940 году идеи Семёнова относительно деления атомов урана-235 были применены на практике ленинградскими физиками — впоследствии академиками Академии наук СССР — Юлием Борисовичем Харитоном и Яковом Борисовичем Зельдовичем...
Всё это казалось интересно и перспективно, так что в 1940 году при Президиуме АН СССР был создан в качестве совещательного органа Комитет по урановый проблеме, который возглавил академик Виталий Георгиевич Хлопин, директор Радиевого института.
«Между тем развитие исследований на Западе в области атома шло быстрыми темпами. Внимание НТР привлекло открытие европейскими учёными в 1939 году деления атомов урана-235, сопровождаемое возникновением цепной реакции и выбросом колоссальной энергии. Заставило задуматься начавшееся исчезновение со страниц иностранных журналов имён и статей физиков-ядерщиков. И то и другое указывало на реальную перспективу создания атомного взрывчатого вещества. Угроза близкого нападения Германии на СССР, наличие у немцев сильной школы физики усиливали опасность появления нового оружия в руках возможного противника. Одновременно открытие советскими физиками Флёровым и Петржаком спонтанного деления атомов урана и определение Харитоном и Зельдовичем критической массы урана, необходимой для взрыва, и расчёт величины высвобождающейся при этом энергии утверждали разведку во мнении о необходимости добывать информацию по этим вопросам»[354].
Тем временем наша страна готовилась к войне — к сожалению, не столь быстро и хорошо, как бы хотелось и как было нужно. «Атомная», «урановая», «ядерная» бомба — у этого оружия были и другие названия — казалась далёкой и полусказочной перспективой, тогда как необходимо было разбираться с более простыми, но острейшими научными задачами, требовавшими неотложного решения. Да даже и среди научного сообщества не все, признаем откровенно, верили в возможность создания чудо-оружия, тем более в каком-то обозримом будущем. А потому замечательных наших физиков поспешили привлечь к решению насущных задач. В частности, Анатолий Петрович Александров и Игорь Васильевич Курчатов занялись защитой боевых кораблей и морских судов против магнитных мин — безусловно, это было важнейшее дело, — и с порученной задачей они успешно справились. А вот Георгия Николаевича Флёрова, будущего академика, который к своим 27 годам уже сделал себе имя в науке, в 1941 году произвели в авиационные техники-лейтенанты. И хорошо, что хоть в действующую армию не отправили — однако в институт вернули только в 1942-м...
Таким образом, когда началась Великая Отечественная война, наша работа по атомной проблематике почти полностью оказалась остановлена, тем более что занимавшиеся ею научные институты вскоре были эвакуированы в Казань... Не до атомов было, война!
...В Первую мировую войну известен был такой анекдот.
Германский офицер спрашивает начальника небольшой железнодорожной станции: «Когда пойдёт поезд на Нюрнберг?» — «В семнадцать часов тридцать три с половиной минуты!» — «Какая точность!» — «Война, герр гауптман!»
Русский офицер на станции: «Господин начальник, когда идёт поезд на Бологое?» — «А кто его знает? Может, сегодня вечером, а может — и завтра...» — «Что за бардак?!» — «Война, господин капитан...»
Вот так же примерно и в нашем случае: если в СССР начавшаяся война остановила работу над новейшим «чудо-оружием», то на Западе — как у наших противников, так и у наших союзников — она эту работу не то что ускорила, а просто резко интенсифицировала. Хотя тогда, в начале войны, это ещё вряд ли, ведь многим верилось в успех гитлеровского блицкрига. Но чем дальше, тем больше представлялось, что победа достанется именно тому, кто первым овладеет чудовищным оружием будущего. Вот и напрягали все научные силы — как в Европе, так и за океаном...
По счастью, советская разведка была об этом прекрасно осведомлена.
Ещё осенью 1940 года Леонид Романович Квасников, возглавлявший, как нам известно, отделение научно-технической разведки, направил в резидентуры на территории США и Великобритании директиву с указанием «выявлять центры поиска способов применения атомной энергии для военных целей и обеспечивать получение достоверных сведений о создании атомного оружия». Квасников был, пожалуй, единственным на всю разведку человеком, разбиравшимся в ядерной физике. Но ещё — не будем забывать — был Фитин, который доверял своим сотрудникам. Ведь директиву явно подписывал Павел Михайлович, который принял доводы Квасникова и согласился с ним, что вопрос требует серьёзнейшего внимания.
25 сентября 1941 года (неделя, как был оставлен Киев, ещё оборонялась Одесса, гитлеровцы только что вошли в Петергоф, он же Петродворец, — это бывшая императорская резиденция, что в трёх десятках километров от Ленинграда; тяжелейшие бои шли на всех фронтах) из Лондона, от «Вадима» — «легального» резидента Анатолия Вениаминовича Горского, — пришло спецсообщение о состоявшемся 16 сентября заседании Уранового комитета. Заседание прошло под председательством сэра Мориса Хэнки, личным секретарём которого являлся Джон Кернкросс, известный в нашей разведке под оперативным псевдонимом «Лист». (Его патрон, лорд Хэнки, так и проходил в документах под именем «Патрон».) В сообщении говорилось:
«В ходе заседания обсуждались следующие вопросы: