Подобные реляции со своей стороны неутомимо писал московскому начальству и Р. Мессбауэр. Эти документы, сохранившиеся в нашем семейном архиве, как мне представляется, красноречиво свидетельствуют о той атмосфере, в которой существовали советские ученые, пока не наступила эра Горбачевской перестройки.
Привожу один из них.
«Д-8026, Гархинг, Мюнхен, 8 августа 1985 г. Физический факультет Е15, Мюнхенский технический университет, проф. Р.Л. Мессбауэр.
Проф. д-ру А.П.Александрову. Директору Института атомной энергии им.
И.В.Курчатова, 123182, Москва, СССР.
Проф. Д-ру Г.К.Скрябину, Главному ученому секретарю Академии наук СССР,
Ленинский проспект14, 117901, Москва СССР.
Проф. Д-ру А.М.Петросьянцу, Председателю Комитета по атомной энергии СССР. Государственный комитет по атомной энергии СССР, Москва, СССР.
Господа!
Уже много лет существует успешное научное сотрудничество между моим Институтом в Мюнхене и Институтом им. Курчатова в Москве… Наше сотрудничество с Институтом им. Курчатова, которое было сосредоточено на изучении когерентных явлений, включающих гамма-излучение, было довольно уникальным и давало много общих научных публикаций.
Проф. Каган, а также проф. Афанасьев специально развили теорию для этой довольно новой области физики и способствовали расширению экспериментального оборудования, например, самое последнее, – в области синхротронного излучения…
В последние годы, к сожалению, сотрудничество было менее эффективным, так как наши партнеры из Института им Курчатова, проф. Каган и проф. Афанасьев, не смогли посещать мою лабораторию в Мюнхене. Уже в конце 1984 г. я получил информацию, что проф. Каган посетит мою лабораторию, но ни один из нескольких предполагавшихся с тех пор визитов в действительности не состоялся по неизвестным мне причинам… Наш самый последний семинар только что завершился в Мюнхене, в ФРГ, но наши надежды на участие профессоров Кагана и Афанасьева опять не оправдались. Это нас особенно волнует, так как мы только что начали серию экспериментов (частично включающих синхротронное излучение), что было особенным пунктом дискуссии нашего последнего семинара. Эти эксперименты – это эксперименты нового типа, и они требуют тщательного теоретического подтверждения, которое может обеспечить именно проф. Каган…
Поэтому я бы хотел еще раз повторить мое предыдущее приглашение проф. Кагану приехать ко мне в лабораторию в Мюнхене в рамках существующего сотрудничества… Я был бы благодарен за быстрый ответ на это письмо, что обеспечит правильное планирование.
С уважением, Р. Л.Мессбауэр, профессор физики».
Если все эти воззвания не давали желаемого результата, академик Александров обращался на самый верх, в правительство, и там закладывал свою голову, ручаясь за этого Кагана, что он не сбежит и никаких секретов не выдаст – такой человек был Анатолий Петрович!
Вся эта нервотрепка мешала совместной работе моего мужа с Мессбауэром, и Рудольфа это начинало страшно злить. Как-то раз, во время очередной баталии за выезд Юры в Мюнхен, Рудольф, будучи невероятно раздраженным, устроил в Москве настоящий скандал.
В тот приезд, о котором идет речь, его поселили в трехкомнатном номере гостиницы «Россия», с роскошным роялем «Стейнвей», и Рудольф пригласил нас с небольшой компанией его московских друзей послушать в его исполнении новую музыкальную программу, которую он для нас специально подготовил.
Я уже писала о том, что за роялем Рудольф был прекрасен. Аристократической формы руки легко летали над клавишами, и он устремлял взгляд куда-то вдаль. Казалось, он открывал музыке свою душу, его лицо смягчалось и приобретало мечтательно-просветленный вид.
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, —
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу бога…
И я успокаивалась и думала, – вот это и есть его истинный облик. А вовсе не тот, каким он иногда бывает, когда после бурного веселья вдруг впадает в отчужденно-замкнутое состояние, уходит в себя и, казалось, никого вокруг не узнает. Боже мой, недоумевала я в такие минуты, тот ли это человек, с которым мы провели вместе столько часов в путешествиях, за столом, на выставках! И просто в разговорах.
Нет, конечно, он вот этот, вдохновенный, исполняющий своим друзьям Шопена. Таким он бывает и на кафедре, когда читает свои лекции. В любом университетском городе, куда бы мы ни приезжали, Мессбауэр обязательно давал лекции, на которые собиралась аудитория, едва вмещавшая всех желающих в зале.
На кафедре Мессбауэр, действительно, был незабываем, я уже говорила об этом. Его энтузиазм передавался слушателям, создавая иллюзию доступности его логики каждому из сидящих в зале. Лекции Мессбауэра всегда встречались с восторгом. Все осознавали: перед ними выступает выдающийся ученый, открывший эффект, названный его именем, и внесший неоценимый вклад в общемировой прогресс.
Но я отвлеклась.
Итак, по приглашению нашего друга мы приезжаем в гостиницу «Россия», а пропуска на вход нам не дают, – такое распоряжение поступило свыше. Это было уж слишком! Рудольф, взбешенный, сбегает к нам в рецепцию и начинает кричать на весь огромный мраморный вестибюль:
– Вызывайте мне немедленно такси! Я съезжаю из вашего отеля! Я тут ни одной минуты больше не останусь!
Прибежал перепуганный главный администратор. Стали перед Мессбауэром извиняться, – мол, вышло какое-то недоразумение. Нам, конечно, тотчас же выписали пропуска. Однако настроение было вконец испорчено.
На второй день его пребывания в этой же самой гостинице «Россия» к Мессбауэру стали прорываться журналисты, которые мечтали взять у него интервью. Рудольф никогда не стремился, надо отдать ему должное, к публичности и стал отказываться. Но журналисты не могут упустить свой шанс интервью с нобелевским лауреатом – это же неслыханное везение и, возможно, даже выход на экраны ТВ! Наконец, Рудольф смилостивился и говорит:
– Ну, ладно, заходите в номер и расставляйте свою аппаратуру, а я пока поиграю.
Рудольф садится к роялю, а журналисты спешно расчехляют свою аппаратуру, проводят удлинители, расставляют треножники для съемочных камер и занимают места на ковре полукругом, чтобы нобелевский лауреат за роялем оказался в центре внимания.
– Мой первый к вам вопрос – спрашивает их Рудольф, отрываясь от игры и поворачиваясь к нам. – По какой причине академик Сахаров находится в ссылке в городе Горький и я не могу с ним встретиться?
Наступает тяжелая пауза. Журналисты переглядываются и молчат.
– А второй вопрос такой: по какому праву ваши войска вторглись в Афганистан и вмешиваются в их внутренние дела?
Тут журналисты все так же безмолвно рассовали по сумкам свою аппаратуру и спешно ретировались.
Беда была с этим нобелевским лауреатом! Во-первых, он ничего не боялся и, во-вторых, настолько освоился в Москве, что уследить за ним было просто невозможно. Какой-то человек-невидимка. И тогда было принято решение услать его в компании с неизменным Германом осматривать наши древности в город Псков. Подальше от московской публики, от разных подпольных подозрительных художников, а также и от милых дам. Как на грех, я как раз недавно посетила этот достославный город с делегацией югославских писателей и могла поделиться с Рудольфом своими личными впечатлениями. Гостиница, еще куда ни шло, хоть и не отличалась современным комфортом, но все же невероятными усилиями персонала содержалась в чистоте. Что же касается города, – надеюсь сейчас, по прошествии нескольких десятилетий, там все изменилось. Но тогда – Боже мой, в каком ужасающем состоянии находились все эти древности, развалины крепости, церкви, собор и сам город Псков, если в нем невозможно было найти ни одного туалета, негде было присесть, чтобы отдохнуть, не говоря о том, чтобы перекусить! Деваться там было просто некуда, на дворе стояла промозглая осень, и, зная, как Рудольф боится простуды, притом, что он был легко одет, я категорически не советовала ему туда ехать.
…Думаю, каждый согласится со мной, что разочарования – сильнейшее испытание в нашей взрослой жизни. Но одно дело разочароваться во вчерашней, впопыхах произведенной покупке, которую, к слову сказать, у нас невозможно вернуть. И совсем другое дело разочароваться в человеке. В дружбе, в любви. Тогда уже начинаются драмы и слезы. Однако я не понимаю, как можно было разочароваться в нашем Германе, которого до тех пор я считала этаким безобидным малым? Разве с самого начала не было ясно, из каких атомов и молекул он состоит? Нельзя же до преклонного возраста сохранять такую непростительную наивность!
На следующее утро после нашего разговора с Рудольфом, который велся, как водится, в присутствии Германа, моего мужа Юру вызывают в первый отдел режимного Института атомной энергии и говорят (привожу небольшую выдержку из моего дневника):
«– Напрасно ваша жена вмешивается в наши планы и заставляет нас менять расписание иностранного гостя. Это решается в самых высоких инстанциях!»
Такие заявления заставляли нас обливаться волной холодного ужаса. Странно, что нас:
А) не посадили и не объявили диссидентами;
Б) что мы сами от этого удержались.
Два момента пика отчаяния (1983 г.) Мы продлили пребывание в пансионате Дома ученых в Лейлупе, на Рижском взморье, т.к. Юре отказали в поездке в Венгрию, на семинар, где он был членом Еврокомиссии. Мы ходили взад-вперед по опостылевшему побережью и все это переживали. И я, неверующая, молила Бога: «Господи, пронеси от инфаркта!»
Который, конечно, случился, но потом, спустя несколько лет. В тот раз пронесло, но рубцы на сердце, несомненно, остались. И дальше в том же дневнике:
«Второй издевательский акт по отношению к нам относится к 1985 году. Ю. Кагану присуждается Ленинская премия, и нас, меня и нашего сына Максима, приглашают в Кремль, на церемонию вручения. При входе в Троицкие ворота Кремля документы Максима крутили и вертели, разглядывая со всех сторон, но все-таки пропустили. Премия была вручена. А на следующий день Юре запретили участвовать в Советско-Американском семинаре, проходившем у нас в Москве именно по той тематике, которую американские ученые собирались обсудить с моим мужем».