…Момент торжества, хотя и с опозданием, но все-таки настал. Печально, что дожили до него не все из тех троих, кто составлял художественное объединение ЛеСС. Один только Николай Силис. В августе 2015 года, т.е. в то самое время, когда я пишу эти строки, в Манеже открылась выставка зачинателей и творцов российского нонконформизма, на которой творчество Вадима Сидура представлено в максимально полном объеме, и вместе с работами Владимира Лемпорта и Николая Силиса дает зрителям адекватное представление о том, что зарождалось в знаменитом московском Подвале.
Символично, что выставка открылась именно в Манеже, где в свое время возбужденный Хрущев обрушил генсековский гнев на художественную элиту послевоенного искусства и обрек ее на долгие годы внутреннего подпольного существования или на вынужденную эмиграцию.
Но и в наше время произведения мастеров авангарда не находят себе покоя. Кого-то и чем-то они до такой степени раздражают, что воинственно настроенные граждане совершают подвиги вандализма, сосредоточив свой порыв в защиту православия и веры на работах Вадима Сидура и нанося им непоправимый ущерб. Сняты с экспозиции четыре произведения мастера: «Распятие», два «Снятия с креста», «Вскрытие после снятия с креста» – вместо этих вещей надпись на красной бумаге:
«Ввиду противоправных действий, работа пострадала. Приносим свои извинения».
Поразительно, до какой степени поднялся градус взаимной ненависти в нашем обществе. Казалось бы, вера должна учить толерантности к братьям своим, быть может, по мнению верующих, находящимся в заблуждении относительно нравственных норм, однако не приносящим никакого вреда окружающим. Во-первых, на эту выставку не обязательно ходить. Во-вторых, разрешается оставить свой возмущенный отзыв в книге «Отзывов и предложений» или избрать какую-нибудь другую словесную форму для выражения своего отношения к творчеству данных художников. Чем питается гнев этих варваров, уподобившихся темной толпе, которая громит кувалдой древние памятники в Сирии?
Кто его подогревает? И как с этим бороться?
Пора нам, однако, вернуться в мастерскую Вадима Сидура. Надо сказать, что Рудольф Мессбауэр на удивление быстро освоился в своеобразной атмосфере художественного ателье и нашел общий язык с его хозяевами и их друзьями. Он, не скупясь, покупал у художников произведения искусства – рисунки, графику и пластику небольшого формата, в основном Вадима Сидура. Так что вскоре у него образовалась коллекция работ русского авангарда. Художники, получая в руки валюту, что в советские времена считалось криминалом, были счастливы. На нее они покупали заграничные краски и кисти, а для себя кроссовки, джинсы и самую примитивную еду.
Мы тоже по временам, когда позволяла профессорская зарплата моего мужа, приобретали у Сидура, Силиса и Лемпорта полюбившиеся нам вещи – керамику, графику, они и по сей день украшают наше жилье и доставляют нам огромное удовольствие…
Между тем в тот вечер, когда мы впервые привели Рудольфа в этот, ставший впоследствии знаменитым, подвал, несмотря на позднее время, никто не собирался расходиться. На столе, покрытом газетой, появлялась колбаса и шпроты, принесенные кем-то из гостей, получавших все эти деликатесы в каком-нибудь закрытом распределителе, соленые огурцы, хлеб и водка. Однако же приоритетной закуской, несмотря на перечисленное мной разнообразие, оставалась хорошо отбитая о край стола вобла.
Атмосфера застолья сгущалась. Шум, гам, чоканье гранеными стаканами. Николай Силис, необычайно музыкальный, брал в руки гитару. Лились знакомые мелодии, и в душе происходил переворот, – действительность куда-то уплывала, и вместо водопроводных труб и низких сводов подвала нам открывались бесконечные дали и сияли голубые небеса. Мы были молоды, и нам еще хотелось всего. Начинались танцы, завязывались романы.
Наш Рудольф сиял. Черные глазки блестели. Легкими руками он на коленке отбивал такт, вторя гитаре. Жены и музы художников и гостей казались ему в тот вечер неотразимыми. Вскоре и он пустился с кем-то из прекрасных женщин в пляс.
Давно пора было отвозить Рудольфа в гостиницу, а его невозможно было вытащить из этого подвала. Наконец, нам все-таки удалось усадить его в такси. Смотрим – он надутый и мрачный.
– Рудольф, – спрашивает его мой муж, – у вас что, могло быть продолжение программы?
– Ну, да, – буркнул он и до самой гостиницы хранил сердитое молчание.
– Идиоты! – думаем мы про себя. – Пристали к нему со своей назойливой опекой. Он бы и без нас не пропал. Деньги у него есть. А недавно выученная им фраза «я тебья любилю» тоже могла бы пригодиться. В другой раз будем умнее.
Хорошо, что «другой раз» не замедлил представиться.
Конечно, мы старались обеспечить Рудольфа и традиционной культурной программой – непременное посещение Большого театра, Консерватории, Третьяковской галереи, Кремлевских палат, музея им. Пушкина, Юсуповского дворца и парка в Архангельском. Все это он воспринимал с живейшим интересом и восхищением. Однако у себя, в Мюнхене, Рудик чаще всего вспоминал именно эти наши «полуподвальные» вечера.
– Ничего подобного тут у нас в Баварии даже и вообразить себе не могут! – говорил он нам и заливался своим рассыпчатым – как будто бы кто-то бисер рассыпал, – счастливым смехом…
Давно уже мастера художественного творчества, ютившиеся некогда в Подвале, вышли на свет Божий и демонстрируют свои произведения на всех международных и отечественных выставках, а также и аукционах. И хотя в те отдаленные времена, о которых я сейчас пишу, посещение их ателье для моего мужа было связано с определенным нарушением неписаных законов советского времени, мы там постоянно бывали. Что поделаешь, если Юра всегда был неравнодушен к изобразительному искусству, если с некоторыми из этих художников нас связывала тесная дружба и если нам хотелось показать Рудольфу неформальную часть бытия нашей столицы. И по молодости лет – чего греха таить – самим повеселиться…
Пути-дороги
Пора нам все-таки разложить на столе географическую карту бывшего Союза Советских Социалистических Республик, чтобы отмечать флажками, как я и обещала, передвижение Рудольфа Людвига Мессбауэра по городам и весям нашей родины.
Прежде всего они вместе с Кристалл направились в Санкт-Петербург.
И были там приняты семьей академика, лауреата Нобелевской премии, директора Физико-технического института Жореса Ивановича Алферова. Тамара Георгиевна, жена академика, оказала им самый теплый прием и все то время, которое они пробыли в Санкт-Петербурге, показывала им в этом великом городе все, что только можно. Искусство, театр, архитектуру. Город на воде всегда прекраснее, чем сухопутный, – кажется, это аксиома, не требующая доказательств, но Кристалл и Рудольф были все-таки поражены его величием и торжественной, ни с чем не сравнимой красотой! Кристалл потом особо отмечала и другое – элегантность Тамары Георгиевны, помимо прочих ее качеств, искренности, сердечности, признанной красавицы. Сама Кристалл не очень ясно себе представляла, в чем ходит наша публика вечером в театр, но никаких комплексов по этому поводу не испытывала.
У нас с моим мужем душевная близость с парой Алферовых возникла давно, где-то в конце семидесятых годов. С ними мы всегда могли обсудить все, что больше всего волновало нас в общественной и семейной жизни. С ними мы могли говорить о самом сокровенном: об отношениях с детьми, о будущем внуков и, наконец, о проблемах со здоровьем, которые, к сожалению, все чаще у нас возникают.
Не так давно (11 ноября 2014 года) Жорес Иванович заехал к нам домой на Щукинский по пути из аэропорта Шереметьево к себе, на улицу Дмитрия Ульянова, и нам посчастливилось провести с ним вместе несколько часов.
Мы с ним давно не виделись, если не считать появления Жореса Ивановича на экране ТВ, – конечно, приятно видеть его перед собой, но так хотелось бы с ним поговорить…
Жорес Иванович, как настоящий друг, прочитал мою книгу «Родом из Переделкино», и мы заговорили с ним о Сталинградской эпопее моего отца, Николая Евгеньевича Вирты, который в качестве военного корреспондента нескольких столичных газет пробыл всю страшную зиму 1942/43 года в штабе 62-й армии генерала В.И.Чуйкова, на передовой. Непосредственное участие в Сталинградском сражении впоследствии послужило для моего отца материалом для создания сценария к фильму «Сталинградская битва».
Для Жореса Ивановича Алферова Великая Отечественна война окончилась невосполнимой потерей, – в ней погиб любимый старший брат Маркс Алферов, память о котором священна для его младшего брата.
В битве за Сталинград, находясь в наступавших частях генерала Шумилова, Маркс Алферов был ранен в ногу, но остался в строю и продолжал сражаться с противником в ожесточенном бою. За свой подвиг он был представлен к ордену, однако в разгар военных действий награда не сразу нашла героя.
Впереди предстояло сражение на Курской дуге, и брат Жореса получил новое ранение, на этот раз в голову. Ранение было очень тяжелое, и Маркс долго лежал в госпиталях, в тогдашнем городе Свердловске. К нему на три дня приезжали мать с отцом. Когда в госпиталь пришло сообщение о том, что ему присвоен орден за боевые заслуги, Маркс со своей койки проговорил:
– Лучше бы дали увольнительную на неделю в семью…
Вместо этого, так и не получив ордена, он снова пошел на фронт. А орден, уже после гибели брата, был вручен Жоресу Алферову.
Маркс Алферов погиб в боях за Украину. Он похоронен в братской могиле недалеко от деревни Хильки. Когда Жорес в первый раз там очутился, наконец-то отыскав могилу брата, которую он так долго искал, к нему подошла пожилая деревенская женщина и спросила:
– Вы тут кого-то нашли своего?
И Жорес ей все рассказал.
– Так, значит, ваш брат погиб в боях за нашу деревню?! – воскликнула женщина.
« Через полчаса собралась вся деревня, – пишет Ж.И. Алферов в своей книге «Власть без мозгов. Кому мешают академики» (М., Алгоритм, 2014), – накрыли столы, устроили поминки, пели военные песни. При отъезде сельчане надавали подарков для родителей погибшего защитника села».