– А как же иначе? – недоумевала Надежда, поджимая при этом свои пухлые губки. – У нас в России всегда за все платит мужчина, по-моему это совершенно справедливо.
Ссылки на Россию и ее замечательные традиции следовали одна за другой. И было просто непонятно, зачем надо было сбегать из земли обетованной, чтобы в этой Германии, на чужбине, продираться сквозь тернии к своему женскому счастью. Однако с Зигхартом счастья у нашей соотечественницы не получилось. По пути к нему Зигхарт скис, и все радужные мечты Надежды рухнули. Они расстались – и вот вам еще одна неустроенная судьба.
Наше пребывание в Париже закончилось торжественным вечером, на котором Юре была вручена памятная медаль, как лектору Коллеж-де-Франс. Клод Коэн-Таннуджи в сопровождении нескольких поздравительных слов вручил ему медаль, на чем официальная часть торжества была окончена, и все общество перешло к весьма обильному фуршету.
Надо сказать, что моему мужу была оказана большая честь. До него лекторами Коллеж-де-Франс были знаменитый математик, академик Н.Н. Боголюбов и не менее знаменитый физик, лауреат Нобелевской премии, академик В.Л.Гинзбург.
Но возвращаемся в Мюнхен. Итак, мы с Зигхартом пришли в «Beer Garten». Народное гуляние здесь в полном разгаре. Крутятся колеса обозрения, с горок целыми семьями съезжают хохочущие люди. Построено несколько временных павильонов человек на 500. Оркестр в огромной раковине наяривает популярные марши. Протиснувшись кое-как сквозь толкучку, мы пробрались в один из павильонов и, отвоевав себе места на скамье у длинного деревянного стола, заказали пиво и какую-то закуску. Публика вокруг нас была заражена невероятным энтузиазмом, все братались друг с другом, чокались пивными кружками, выкрикивали здравицы в честь Германии, ее величия и процветания. И тут грянула песня. Едва запевала вывел вступительные такты, как песню подхватил грандиозный хор голосов, и вскоре в него включился весь необъятный парк. Сотни глоток уверенно и стройно затянули мотив, не пропуская ни слова из этого патриотического гимна во славу Отечества. Сцепившись руками за спиной, люди раскачивались в такт песне во всю длину скамьи, образовав как бы единое и неразрывное целое.
Мы были потрясены. Кто из нас знает досконально слова какой-нибудь так называемой «народной песни» или тем более государственного гимна, подвергшегося не так давно тотальной переработке в соответствии с требованиями конъюнктуры?! Кого охватывает столь возвышенное чувство единения с окружающими людьми? Мол, вот это все наши, свои? Здесь, в Мюнхене, эта сплоченность нации нас, принадлежащих к поколению детей, переживших войну, этот момент настораживает и отсылает к самым мрачным ассоциациям. А что, если за этими же самыми столами несколько десятилетий назад сидели совсем другие персонажи, одержимые идеей своего расового превосходства над другими народами?! И куда это их привело?!
По отношению к нам с моим мужем немецкое общество проявило исключительное гостеприимство и дружескую теплоту. Но почему же я так часто страдала, замечая их равнодушие, их безразличие и какую-то душевную окаменелость? Все-таки у нас кто-нибудь бросится тебе на шею и разделит твое горе, если тебе совсем уж плохо. В Германии не принято обнаруживать свои чувства. Рыдай сколько тебе угодно у себя дома. Но обременять своими эмоциями других не полагается. Это дурной тон. Корректность – прежде всего.
Однажды в Мюнхене мне пришлось наблюдать, как проходили поминки с предварительным посещением кладбища. Не так давно ушел из жизни Герберт Вальтер (1935—2006), в прошлом директор Макс Планк Института квантовой оптики, а также заведующий кафедрой Людвиг Максимилиан Университета, Мюнхен. Видный ученый и замечательный человек, он умер в расцвете сил – если я не ошибаюсь, это была онкология.
С Гербертом Вальтером и его женой Марго мы познакомились в Москве. В первый же вечер после какого-то научного мероприятия Юра привел их к нам домой. И мы сразу нашли с ними общий язык. Герберт признался, что он мечтал побывать в Москве в частном доме, и они с Марго с интересом стали разглядывать нашу квартиру. Однако что у нас такого особенного можно увидеть?! Небольшую коллекцию картин одной группы современных художников – андерграунд советского периода. Мой муж собирал эту коллекцию, руководствуясь собственным вкусом, и видимо, его выбор художников и их произведений был вполне удачным.
Но главное место в нашем жилье занимают книги. Эти библиотеки, которые в каждом доме наших знакомых оккупировали значительную часть жизненного пространства, теперь кажутся безнадежно устаревшими. А помните ли вы, с какой страстью мы их собирали, какое испытывали торжество, когда нам удавалось достать недавно вышедшую новинку, приобрести, например, четырехтомник Б. Пастернака или пятитомник С. Моэма?! Несколько дней подряд мы были в приподнятом настроении, когда в нашем доме появлялось это сокровище, но кто в наш компьютерный век воспользуется этим богатством, которым мы все так гордились? Одна надежда на внуков, – быть может, не все из них отвыкнут от чтения типографским способом изданных книг и будут переворачивать эти бумажные шуршащие страницы, как это делали их бабушки и дедушки?
В тот вечер Герберт и Марго надолго застряли у наших книжных полок. Иностранных авторов, включая немецких, здесь было едва ли не больше, чем русских. Вальтеры были приятно удивлены. Какая оперативность переводчиков и издательств!
Из современной русской литературы им были известны «Мастер и Маргарита» М. Булгакова и «Доктор Живаго» Б. Пастернака. Однако спрашивать о том, какое впечатление эти романы на них произвели, я не рискнула. Зачем устраивать людям экзамен, который они вовсе не обязаны сдавать… Уж не говоря о том, что восприятие западными читателями этих произведений очень часто радикально расходится с нашим и режет нам слух.
Мы тоже были в гостеприимном доме Вальтеров под Мюнхеном в местечке Пассау. Энергичная Марго считает своим долгом оказывать особое внимание иностранцам, прибывающим с визитами в институт ее мужа, она же содержит в полном порядке прилегающий к их особняку участок и управляет машиной. Забавное происшествие привело к тому, что обратно в Мюнхен после приема нас отправляли на такси. В чем дело? Марго поленилась загнать машину в гараж, и пока мы ужинали, куницы сгрызли у нее покрышки на колесах. Куницы это проделывают уже не первый раз, и каждый раз приходится платить за новые шины весьма внушительную сумму. Такова расплата за жизнь на природе. От экологии никуда не уйдешь.
И вот теперь Марго осталась одна. Конечно, рядом с ней дети, сын Томас и дочь Ульри, но как она будет без Герберта?
В память о нем в торжественном Зале Науки в Дойче-музеум состоялся представительный международный научный семинар с приездом большого числа иностранных ученых. После его окончания два автобуса повезли участников семинара на кладбище. Огромная толпа людей, человек сто пятьдесят, двинулась к могиле. Цветов почти не было, маленький букетик держала вдова, и у дочери покойного в руках было несколько гладиолусов. Накануне я специально узнала у нашего друга Зигхарта Фишера, принято ли у них приносить на кладбище цветы.
– Цветы обычно приносят родные.
– Ну, а звонить вдове, чтобы выразить свое сочувствие?
– Ну, как сказать. Ведь у людей в связи со смертью близкого человека возникает столько проблем, а тут еще звонки по телефону. Надо с кем-то разговаривать в таком состоянии. Может быть, лучше не надо… – такое охладительное объяснение дал наш друг Фишер для человеческого безучастия, когда каждый остается со своей бедой один на один.
Дальнейшее происходило в сдержанно-скорбном молчании. Могилу окружили и так стояли, несколько поодаль, каждый сам по себе, не произнося никаких речей и не возлагая цветы. Впереди всех стояла Марго. Видно было, что она, такая хрупкая, беспомощная, едва держится на ногах, но никто не взял ее под руку, не обнял, не подошел к ней, чтобы подставить плечо. Сын Томас с женой и дочь Ульри тоже находились от нее на отдалении. Марго положила на постамент памятника свой скромный букетик и, помедлив несколько минут у могилы, но, не дождавшись никаких выступлений собравшихся, поклонилась тихо его праху и пошла прочь. За ней последовали все остальные.
Возле автобуса я к ней подошла, что-то проговорила и обняла. И Марго, отвернувшись от всех и закрыв лицо газовым шарфиком, долго плакала, уткнувшись мне в грудь, и никак не могла успокоиться. Мне было ее так жаль. Но кто я для нее такая, жена приезжего коллеги ее мужа. Долго ли я тут пробуду? Вскоре я уеду и не смогу оказать ей внимания, поддержать, когда ей так тяжело.
Общество оттаяло в приемном зале института, за накрытыми столами и выпивкой. Были произнесены подобающие случаю речи, и тот холод, который охватил меня на кладбище, постепенно рассеялся.
Что тут скажешь, возможно они правы там, на Западе, обращаясь к психиатру каждый раз, когда им требуется размотать клубок всевозможных душевных терзаний? Это у нас существует издавна институт преданной подруги, которой можно поверять свое сокровенное. Однако изливать свою душу tat-a-tat – это еще куда ни шло, а вот как насчет нашей неуемной страсти бесконечно обсуждать в теплой компании текущую политику и политических деятелей? А может быть, кому-то это не нравится? Формальная дружба, которая ничего такого не допускает, кажется нам оскорбительной.
– Как поживаете?
– Fain! – и это все, что вам положено знать о суверенной личности.
Думаю, в конце концов мы к этому привыкнем.
Но я, должна сознаться, к этому еще не привыкла. И меня человеческое безучастие и равнодушие, невероятно больно задевают. Серьезные проблемы в самом просвещенном обществе Германии чаще всего было невозможно обсудить. Они не вызывали никакого отклика даже в наших близких друзьях. Антисемитизм на уровне государственной политики в советскую эпоху – это их не касается! Участие сестры моего мужа, Елены Ржевской, в обнаружении трупа Гитлера и Евы Браун? Опять молчание. Достаю с полки «Справочник всемирной литературы» (1969 г., Берлин) и нахожу там небольшую заметку о моем отце, Николай Вирта, основные произведения и указание на то, когда они были переведены на немецкий язык. По-моему, это чудо! Советский писатель, ныне так редко упоминаемый в своей стране, попадает в справочник всемирной литературы! И что же, никакого интереса в компании сидящих за столом людей мое открытие не вызывает. И я с чувством какого-то душевного опустошения ставлю справочник обратно на место.